Слепынин Олег Семёнович - автор поэтического сборника «Закон сообщающихся трещин» (2005); авторского альманаха «На печке по святой Руси» (2010); прозаические произведения помещались в журналах: «Москва», «Образ», «Воин России», «Новая книга России», «Роман-журнал XXI век» и др.; член Союза писателей России (1997); лауреат литературных премий им. Ю. Долгорукого (2005), «Русская премия» (2006); премия кинофестиваля «Радонеж» за сценарий художественного фильма «Самородок» (2011).
Памяти родных и близких, соавторов Великой Победы: Юрия Колобаева, Сергея и Любови Офросимовых, Сергея Илларионова, Марии Дриневич, Павла Сулемы, Бориса Василискова, болящей Полины Хайбуллиной...
Они сидели на веранде за столом - немолодая женщина, подчёркнуто аккуратно одетая, и дети - два мальчика и девочка. Солнечный свет, пройдя за окном сквозь голые весенние ветви старой яблони, мутными пятнами накрывал клеёнчатую поверхность длинного стола, на которой россыпью лежали разноцветные фломастеры, сжимающие солнце в тонкие линии, несколько ярких книжек и три больших листа для рисования.
- Сначала я прочитаю, потом - вы... Катя, ты согласна? Катя у неё была новенькой. Девочка смутилась и, поглядев в потолок, шепнула: - Да.
Зинаида Петровна вела занятия в своём личном детском садике по программе государства, которого давно уже не было. Сегодняшний день в конспекте она обозначила: «ВОВ»; она была хорошим педагогом и знала, как таким детям нужно рассказывать о войне. Зинаида Петровна прочитывала им коротенькие строчки и показывала картинки - с танками, пожаром, работающим заводом и салютом над Кремлём.
- Мой папа тоже на войне! - вдруг сказал Назар, самый впечатлительный из них, и засопел, собираясь заплакать.
- Я знаю, - тихо сказала. - А плакать - не надо.
В середине года из родной своей школы пришлось уволиться. Сил хватило дотянуть до новогодних каникул, до школьной ёлки. Старый директор, добродушный и вислоусый Богдан Иванович, умевший ладить с коллективом и начальством, обходя - с лукавым прищуром глаз - любые острые углы, умер внезапно. Мало кто знал, что на самом деле он думал о происходящем на Украине. Но вот новый директор, поставив в своём кабине рядом с портретом Шевченко портрет Бандеры, своих настроений скрывать не стал. На первом же собрании педколлектива он как бы вывернул себя наизнанку. В своём переезде из Тернополя он видел миссию просветителя, и человеческого в этом обнаружилось совсем немного. Неживая электрическая идейность, увиденная вблизи, Зинаиду Петровну покоробила.
Вскоре директор выкрасил стеклянную дверь своей приёмной в сине-жёлтый. С этой двери в представлении Зинаиды Петровны и пошла по Украине пошесть красить в цвета государственного флага всё подряд - мосты, стены, заборы. В этом она видела тайную подлость князей мира сего, подсеивание ненависти, что в будущем наверняка всем ещё отольётся горючими слезами. Освоившись и заручившись поддержкой учителя истории, новый директор порекомендовал для средних и младших классов разминку: «Хто не скаче, той москаль», как на Майдане. Зинаида Петровна внутри себя тогда и проговорила: «Не хочу! Не хочу...» И с подругой Аллой обсуждала: «Он настоящий бандеровский фанатик!..» «Угу, - поддакивала Алла. - То есть человек современный, в мейнстриме. Сожрёт. Я по повадке чую - сожрёт. Ещё и в СБУ настучит, что у тебя иные педагогические воззрения. А как фамилию услышала...» - «Фамилия ни при чём, - Зинаида Петровна отмахнулась от её сурово-ироничного тона. - Атмосфера стала ядовитой». - «А я тебе ещё когда говорила!.. Нужно готовить площадку для эвакуации. И сейчас предлагаю: ехать с нами...»
Алла и её муж Костя, - ближайшие её друзья - заговорили об отъезде ещё прошлой весной, в мае четырнадцатого. У них уже есть площадка - в Подмосковье. Их ждут. Костя очень хороший детский терапевт, Алла - дизайнер по интерьерам. Оба поют в церкви на клиросе, Костя ещё и пономарит. Не пропадут. В прошлом году на день Победы они сидели на этой веранде, обсуждали одесские события. Костя припомнил об Иоанне Златоусте, как тот в бане мылся. Мол, святитель спросил учеников: кто здесь ещё моется? Ему указали: вот тот - язычник. «Бежим! - вдруг вскричал Иоанн, - Бежим отсюда!» Он выскочил из бани, как был, не помывшись. Ученики, догнав, спросили: почему бежим? Потому, ответил, что мы не знаем, когда прольётся гнев Господень на грешника, поэтому нужно держаться от него подальше...
Здравый смысл подсказывал: в таком возрасте и в такое время новой работы не найти, нужно держаться, потерпеть: времена меняются. Вот не было этого Маципуры (фамилия директора), и когда-нибудь вновь не будет... А уходить в новый педколлектив - так везде свои тонкости, своя - как водится - подковёрщина. И окажется хрен редьки не слаще. Площадку она так и не подготовила. Разузнав о настроениях в двух соседних школах, где ещё не всё скакало, но всё уже к тому шло, - уволилась в пустоту, в никуда.
- Теперь то же самое и ты, Катя, прочитай.
Девочка, распрямив спину, стесняясь незнакомого красивого мальчика, уверенно поставив палец на строчку, принялась читать:
- Много лет назад на нашу Родину в летний солнечный день напали немецкие фашисты - с танками, пушками, самолётами... Они бомбили наши города, заводы, бомбили наш Киев...
- Ты хорошо читаешь... Ты, Катя, просто молодец! Теперь... Теперь ты, Серёжа... Мальчик с тонким лицом, с болезненной синевой в подглазьях, подтянул к себе книжку.
Работа подвернулась очень скоро. Прямо в новогодние каникулы. И такая, какой не ждала. Соседка - из особнячка с синей крышей, что через три дома, попросила посидеть с дочкой: деть некуда, не тащить же в Киев, а дома одну как оставить, такое время...
Такое время - это про то, что у них в посёлке, который испокон веку был селом, а с недавних пор - из грязи в князи - стал именоваться элитным посёлком, после майдана несколько особняков ограбили, а один большой дом за высоким красным забором, сожгли.
Соседка привела девочку и принесла ноутбук.
- Она не будет мешать. Пусть себе мультики смотрит. Посадите где-нибудь.
- Нет, нет, - Зинаида Петровна выставила ладонь стенкой. - Никаких мультиков, никаких компьютеров. У меня и свой компьютер, если что. Я с ней позанимаюсь. Почитаем, порисуем, погуляем... Я соскучилась по ребятне... Тебя как звать?..
Потом стали появляться другие дети.
- Серёжа... Я хочу сказать... Ты всё хорошо прочитал, - погладила она мальчика, с удовольствием ощутив под ладонью его пушистые волосы. -
Но! Ты торопишься и поэтому сбиваешься. Давай-ка прочитай ещё разок.
Не торопясь. Всматриваясь. В. Каждое. Слово. А потом нам почитает Назар...
Сергей тяжело вздохнул, читать ему не хотелось.
- А мы ёжика сегодня пойдём смотреть? - спросил он.
Назар встрепенулся:
- Ёжика!?
Назар был из непростой семьи. Его отец, массивный молодой мужчина, когда привёл его в первый раз, говорил с хамоватым напором, от него пахло.
- Я уезжаю, - он говорил. - А жена у меня - балованная, белоручка. Не приспособленная. Решил, пусть Назар по субботам и воскресеньям у вас...
- По воскресеньям - только после часа дня, - строго посмотрела ему в глаз Зинаида Петровна. - В субботу - до трёх дня. А в любой другой день, хоть и в каникулы, с семи утра.
- Почему?
- Так мне удобно.
- В церковь ходите? - неожиданно догадался он.
- Точно.
- В нашу, к Ивану?
- Нет, в нашу, в каноническую.
- К московскому попу?
Она не ответила и, уже предчувствуя его ответ, мягко перевела разговор на него самого:
- Далеко? Надолго?
- Туда! - энергично ответил. - Не могу дома сидеть! В батальон записался. Поскорее хочу хоть одного москаля убить. Зинаида Петровна вздрогнула. Он смотрел прозрачно-глуповатыми глазами убийцы, явно желая услышать что-то одобрительное. А у неё чуть с языка не слетело: «Вам и ехать не надо. Если так уж замуж невтерпёж, меня убейте». Но не сорвалось. Да и мальчик ей понравился. Сонный, толстенький как хомячок, ждущий пробуждения.
- Назар?
- И я Назар, и он Назар.
- Но я веду занятия на русском.
- Знаю. Согласен. По-украински он и так выучится. Мы-то дома и сами по-русски...
- А на работе?
- Какая теперь работа!
Назара приводить стала белоручка - молодая раздражительная женщина. У неё были удивительно тонкие ноги и нескладная фигура. Наверное, от таких в первую очередь и сбегают, не сексуальная в глазах мужика, - подумала почему-то. Но и одёрнула себя: и я теперь без мужа, чужая семья - тёмный лес.
С Назаром пришлось повозиться.
- Назарчик, ты не молчи. Читать будешь?
Тот сидел насуплено:
- Не хочу по-российски!
- Назарчик!.. А ты не думай, что это по-российски. Просто читай и думай, про что читаешь. Старайся видеть, что читаешь. А потом нарисуешь... Мне интересно, ты умеешь рисовать? Или вообще не умеешь?!
Сейчас книжка от Сергея провернулась к нему, Назар бойко читал:
- Фашисты хотели захватить наши земли, реки и сады, города и сёла, а наших людей - убить, а других сделать слугами и рабами... Зинаида Петровна, а где ёжик?
- Ежик под дубом... Ладно... До салюта Победы мы так и не дочитались.
Теперь будем рисовать.
- А я про танки хочу нарисовать, - Катя смотрела на Серёжу. Но тот своей мыслью был занят:
- Я нарисую чёрное солнце.
- Чёрное? - Зинаида Петровна склонилась к нему. - Знаешь, нарисуй салют Победы... Война кончилась чем?
Серёжа с готовностью откликнулся:
- Победой! Русские победили, а немцы сдались...
Назар поднял глаза к её глазам и задумчиво проговорил:
- Русские очень плохие.
Зинаида Петровна поперхнулась:
- Почему?!
Назар пожал круглыми плечиками, мол, это всем известно, но решил пояснить:
- Витя... Витя сказал, что один русский поймал человека, оторвал ему сначала одну руку, потом другую, потом ноги оторвал. Руки бросил крокодилу! А ноги - акуле!
- Какая глупость! - снисходительно проговорила Зинаида Петровна. А потом ещё раз, но теперь со смехом: - Какая глупость... Назарка! И ты в такую чепуху поверил?.. В крокодила и акулу?
Девочка хмыкнула.
Сергей возил пальцем по оконному стеклу.
Назар смотрел исподлобья:
- Мой папа... По телевизору мама смотрит... Смотрит. Ругается и плачет...
- Гу-лять! - Зинаида Петровна хлопнула в ладони. - Потом порисуем. А сейчас пойдём ёжика смотреть!.. Серёжа, ты нам расскажешь, как зимуют ежи? Вот медведи - в берлоге. А ежи?..
Этот дом построил её дед Антон Гаврилович после войны, как с фронта вернулся; долго строил. А перестраивал в дачу уже через много лет отец, перед самой своей отставкой, когда они вновь попали в Киев, вернувшись из долгих странствий по гарнизонам Союза; отец был офицером войск связи, обслуживал локаторы. Тогда и появилась эта просторная веранда с цветными и нецветными стёклами, газ и водопровод. А на месте огорода возник сад. Отец говорил, будет у тебя много детей, хорошо им здесь будет: сад переходит в лес, за лесом речка... Тогда, в восьмидесятом она только замуж вышла, а дед в тот год умер вслед за бабушкой... Вот и свершилось. В иные дни у неё собиралось до семи детей. Правда, всё сложилось совсем не так, как отцу думалось...
Она с детьми шла через сад, мимо пробуждающихся деревьев - на ветвях уже проклёвывались почки, как птичьи клювики. Если потеплеет - взлетят зелёные крылья, зеленью быстро всё покроется, разлетятся по саду бело-розовые цветы. Здесь каждая яблоня и слива, каждое грушевое, вишнёвое или абрикосовое дерево имели свою историю, помнили руки отца, а некоторые и руки деда. Они шли по утоптанной дорожке сквозь сырое пространство ранней весны вглубь сада. В конце участка, где сад смыкается с лесом, была обширная поляна, уже даже прозеленевшая. Летом это было самое травянисто-зелёное место на свете! На этом месте когда-то стояла хата, в которой родились её отец и дед. Хату сожгли немцы в сорок втором, спалили тогда всю их улочку, весь их кут. Улица и сейчас находится как бы чуть в стороне от остальной части посёлка. Но теперь с одной стороны к ней подступает Киев, с другой - особняки элитариев. А тогда их куток был как бы вдвинут в лес - с десятком своих хат, сараями, погребами и огородами. Партизаны, выходя их леса, сразу попадали в село, брали приготовленные им продукты. Иногда они и ночевали у своих.
Немцы отнеслись к операции сожжения их улочки как к технологической операции - по-деловому, безо всякой злобы. Им нужно было решить проблему с партизанами на этом участке, они её решили. Приехал взвод солдат на большом крытом грузовике. Жителей выгнали на огороды - женщин, детей, стариков и немногих мужчин; облили хаты из канистр и подожгли огненными факелами. Женщины и дети выли, мужчины смотрели на огонь и на немцев, на их автоматы, ждали, когда уйдут, чтобы хоть что-то выхватить из огня. Смотрел на немцев и дед - Антон Гаврилович.
В первый раз он был мобилизован в самом начале войны и попал под Киевом в плен, оказался в Дарницком концлагере. Бабушка его нашла, и немцы его отпустили; они отпускали местных. Второй раз его мобилизовали в ноябре сорок третьего, когда наши Киев освободили. И вот тогда уж дед ушёл на войну надолго, повоевал так повоевал, прошёл невредим до Берлина и вернулся с орденом и двумя медалями. Дом стал строить на новом месте, в самом удалённом от леса месте, где прежде был конец огорода. Война как бы вывернула участок наизнанку, вывернув наизнанку жизнь.
«Бабушка, как ты деда ждала?»
«Работала и молилась. Колхоз, огород и коза. Двоих детей растила... Знаешь, кого боялась?.. Не догадаешься! Почтальонши Зины! И Стёпка с Валей - твой папка и тётя твоя - закрывали глаза и молили Бога вслед за мной: «Господи! Только не к нам! Только не к нам!» Боялись, что похоронка. Но Зина нам только хорошие вести приносила - письма от нашего Антона Гавриловича. А потом война кончилась! Принесла нам Зина письмо, а в нём: еду, встречайте!.. Как мы обнимали эту Зину! И папка твой, и Валя, и я!.. Антон Гаврилович из Германии велосипед привёз и ещё замочек блестящий, что без ключа открывался и закрывался!..»
Зинаида Петровна смутновато помнила и велосипед необыкновенный, и замочек кодовый. А что абсолютно ясно помнила с самого малого детства - могучие руки деда. Он придерживал её за худые коленки, а она им рулила, держа за уши... Уже первоклассницей была, когда в Дарнице открыли памятник замученным в Дарницком лагере. И тогда у деда на шее сидела. Дед показывал - колючая проволока была натянута рядами вокруг сосен. Он встречался с давними своими знакомыми, они тоже были в медалях. Вспоминали: «Пять дней нас немцы не поили, не кормили, траву и кору жевали...»
С ранних лет она помнила и парк Славы, что рядом с Аскольдовой могилой. Сколько людей там бывало в семидесятые и позже, сколько людей! Тысячи и тысячи. Красные флаги, фронтовые песни, которых никогда по радио не услышишь, цветущие каштаны, обнимание старых товарищей, застолья. А когда ветераны шли в строю и вдруг примолкал оркестр - звон медалей стоял над цветущим городом... И так стыдно теперь перед ними, так стыдно... И с отцом, в каких бы гарнизонах он ни служил - и в Харькове, и на Чукотке, и в Орле, и в Житомире - день Победы повсюду они с мамой отмечали как самый главный праздник.
Все людские жалобы бабушка смиряла ответом: «Перемелется. Пусть будет как угодно тяжело, это по грехам нашим, но только бы не было войны. Только бы не было войны!» И как-то затёрлись эти слова, скатались в пыль, стали скучны. И вот опять война. Эх, Донбасс, Донбасс... Как там Николай?
Около корявого высокого дуба, ещё чёрного, в корнях которого, в глубокой рытвине под листьями спал ёж, - свернувшись в седой колючий шар, - она прочитала: «У лукоморья дуб зелёный, златая цепь...» И так до конца, заглядывая каждому ребёнку в глаза: «И там я был, и мёд я пил; у моря видел дуб зелёный; под ним сидел, и кот учёный свои мне сказки говорил».
Назар слушал, вытаращив глаза. Он вдруг заглянул за дуб, похоже, в поисках кота.
- Тебе понравилось?
- Это стихи, - только теперь догадался Назар. - Хорошие.
- А сочинил их Пушкин. Русский поэт, между прочим. А ты говоришь - крокодил.
Катя хихикнула, а Сергей присел над рытвиной с ежом, засовывая вглубь листьев леденцовую розовую конфету. Зинаида Петровна вспомнила, как несколько лет назад, ещё в мирное время, возила свой класс в Каменку - в пушкинско-чайковский музей. День был зимний, пушкинский, народу - много; очередь. Перед ними шла группа из сельской школы. Зинаида Петровна зашла с ними в музей - в одноэтажный домик, состоящий из небольших комнаток - с множеством любопытных экспонатов на стенах и в стеллажах.
Пушкин в этом Зелёном домике, помнила она откуда-то, валяясь на бильярде, почёркивал в блокнот. Ей хотелось посмотреть на бильярдный стол. Экскурсовод, молодая женщина, с плачущими глазами как бы смотрящими вглубь себя, вскинула указку и, овладевая вниманием детей, спросила: «Дети, кто перед вами?» Кончик упирался в бронзовый - в рост - прекрасный скульптурный портрет Пушкина. Дети почти хором ответили: «Шевченко!»
Потом, когда она рассказала эту историю Алле, та, всегда мрачно насмешливая, удовлетворённо кивнула: «Действительно! Как в анекдоте. Почему памятник Горькому, если "Му-му" Тургенев написал?.. Вот и непонятно - почему Пушкин, если вокруг улицы, библиотеки и даже железнодорожная станция - имени Шевченко». Огорчена она была не ответом сельских детей, а тем, что бильярдный стол в войну немцы куда-то запроторили. Теперь на том месте рояль Чайковского, что, конечно, намного и педагогичней, но всё же... Всё же факт пропажи пушкинского бильярда - это не плюс европейцу. «Хорошо хоть рояль Чайковского они тогда не украли, - прокомментировала Алла.
- А я знаю - хотели!»
Алла со своим мужем Костей заехали к ней попрощаться в воскресенье после службы. Пообедали - Алла вареников постных с вишней привезла, чай пили с коржами и малиновым джемом. Под иконами светилась фиолетовая лампадка.
- Уладилось всё-таки?
- С квартирой уладилось, - Алла деловито кивнула. - Сдали. Вроде люди приличные. Изо Львова.
- Да-а? - Зинаида Петровна произнесла это кратко, с особой интонацией, мол, ну вы и даёте.
- Не поверишь!.. Знаешь, какая забота нас вдруг обуяла? Ленточки георгиевские стали с Костей искать, чтобы жильцы не обозлились, если наткнутся... Ты помнишь, как мы в прошлом году на день Победы...
Она помнила.
Встретились на своём месте в парке Славы, с цветами, чувствуя в воздухе напряжение. Молодые люди с бейджиками майдановских активистов шныряли повсюду. Они же, с бейджиками, взяли в каре, в окружение, группу людей с красными знамёнами Победы. Костя и Николай, муж Зинаиды Петровны, косились на них:
- Надзиратели.
- А я этих сопляков не боюсь, - мрачно усмехнулась Алла и достала из сумки георгиевскую ленточку. Она повязала её, огненно-чёрную, вокруг брошки, на лацкан пиджака.
- А я боюсь, - сказала Зинаида Петровна, копируя мрачность Аллы. - И пристроила свою ленточку - уголком в карманчик на груди. - Пусть любуются.
Мужчины опоясали огненно-чёрным стебли сирени и гвоздик. Но и это вызвало суету среди майданщиков. Кто-то из них, встав рядом, стал истошно кричать: «Слава Украине». Ему нахраписто откликались: «Героям слава!»
- И сала тоже, - посоветовала Алла.
В ноутбуке, открытом на письменном столе, переливчатыми гудками прорезался скайп.
Зинаида Петровна посмотрела на часы.
- Пятнадцать ноль-ноль. Это Николай.
- Давай его сюда, хоть посмотрим, - Костя встал и перекрестился на иконы: - Спаси его, Господи!
Зинаида Петровна нажала на зелёный значок, появилась картинка. Экран заполнило лицо Николая, её мужа, родное лицо. Впрочем, ещё и краешек воротника камуфляжной куртки был приметен. Он молчал. И она молчала. Разглядела: в бороде седины прибавилось, на ухе пластырь какой-то, но глаза весёлые. Проговорила, беззвучно шевеля губами: «Скучаю!» И он беззвучно: «Люблю!» И широко улыбнулся. Переднего зуба не было. Она всплеснула руками и повернула экран к Косте с Аллой. Через минуту Николай, находясь где-то под Луганском, отключил скайп.
- Вот и пообщались.
Они почему-то думали, что если молчать после звонка, обходясь беззвучной речью, аппаратура эсбэушно-цэрэушная в течение этой минуты не засечёт их контакт. Договариваясь о связи, Николай пытался их высмеять: - Люди взрослые, детей своих вырастили, те уже и по свету разлетелись, а вам всё теории заговора и тотальной слежки мерещатся.
- Увы, - отозвалась Алла, - не теория, но практика.
Трезво помыслив, они сошлись на том, что отследить и проанализировать миллионы контактов те, конечно, не в состоянии. Но то, что штатовская аппаратура всё подряд сканирует и в нужный момент, что им понадобится, сможет вычленить, - не сомневались. Решили судьбу не искушать: пореже светиться, поменьше говорить.
- Теперь из Звенигорода ему спокойно будем звонить, - сказал Костя. - Но вот вопрос. У вас вообще, какие планы?
- Звал к себе. Как и вы с собою.
- И?
- Куда мне ехать! Уеду - дом разграбят, ещё и сожгут. Как соседей. А это, между прочим, мой родной дом... Да и никто никому нигде в чужой земле не нужен... Знаете, я вот уверена, что когда-нибудь вы все вернётесь. И вы, и Николай, и наш Антон со своей китаянкой Дашей...
- Как они там?
- Они... - Зинаида Петровна помолчала. - Да вроде всё нормально. Сан-Франциско! Живут суетно и сыто. В церковь не ходят. Говорят, к Иоанну далеко ездить. Звонят редко. Очень мне их жаль... Вот есть у меня один воспитанник, его отец - айдаровец...
- Который мечтал поскорее хоть одного москаля убить?
- Мне их жалко так же, как и его. Звонил этот айдаровец. Вернулся. Причём давно. Жена его говорит: - загулял. Денег полно, рестораны, девочки, вино. Звонил, сказал: завтра заедет, разговор есть... Про айдаровца Алле и Косте в сочувственном ключе слушать было неинтересно. Заспешили. Распрощались на том, что на Пасху, к 12 апреля, даст Бог, съедутся, отпразднуют в Саввино-Сторожевской обители, в Звенигороде. Они к тому времени, за месяц, обоснуются. Она приедет из Киева (если границу не перекроют), а Николая они вытянут из Луганска.
- Теперь, вроде, перемирие...
Она физически почувствовала, что друзья её всеми мыслями уже далеко, оторвались от неё, их нет. За окном поднялся ветер, где-то заскрипели петли ворот, ударились стальные створки. Ей казалось, это звук - от разрыва человеческих связей. В приоткрытое окно понесло ледяным холодом.
- Вот так весна! Снегом запахло...
Распрощались.
С утра с небес сыпал ледяной дождь. Детей не было. Она включила под настроение музыку. Отец Назара заехал, как обещал. Открыла. Крепкая фигура, осунувшееся лицо, беловатые глаза, камуфляж, на шевроне - «Айдар». Не здороваясь, вытащил из кармана пачку денег, стал отсчитывать.
- Хочу на год вперёд дать!
- Я не возьму.
- Как? Почему?!
- Боюсь, это цена крови.
- Чего?!
- Невинного Авеля.
- В смысле?! Мы что, на разных языках говорим?.. Вы прогоняете Назара? Бросаете его?
- Вам бы домой вернуться. Назар вас каждый день...
- Я уже вернулся. Вам какое дело! Вы его бросаете?
- Мы действительно на разных языках... И даже не в том дело, что вы с утра пьяны...
Они стояли на веранде у окна. Снаружи бушевал ветер. Дождь лупил по веткам и стволам деревьев, слезил оконное стекло. На длинном столе лежали три детских рисунка. На одном маленькие танки, пушки и солдатики стреляли друг в друга огненными точками. На другом синим пламенем горел пятиэтажный дом, а над ним висело чёрное солнце. На третьем был многоцветный салют, дерево и усатый кот, ловко нарисованный.
- Вы слушаете интересные песни! - сказал айдаровец, кивнув ей за спину.
Из дальней комнаты доносилась маршевая песня «Прощание славянки». В свисте ветра почему-то отчётливо слышалось каждое слово. За окном дождь переходил в снег, обочины садовых дорожек становились седыми.
- Снег... А так бы весны хотелось, - сказала она, наблюдая за тем, как он медленно расстёгивает молнию куртки и берётся за рукоятку тяжёлого ножа, торчащую из ножен, прикреплённых на груди светло-коричневыми ремешками. - Так бы весны хотелось.
- Какой из них Назара? - он повернул свободной рукой детские рисунки к себе.
- Этот!.. С салютом и котом.
- С котом? Правда? Назар умеет так рисовать?
Он был этим сбит и от неожиданности отпустил рукоятку и задёрнул молнию.
- И ведь придёт, - сказала она.
- Что придёт? Я не понимаю! Вы о чём, о чём? Что придёт?!
- Я говорю, так хотелось бы весны, а тут - снег... Она засмеялась. .
Изображение: »У Лукоморья». Лёка Лёкина.
http://webkamerton.ru/2015/05/rasskaz-odna-na-okraine-i-eyo-detskij-sad/
