Глава пятая. Год 1994-й
«Как научились воровать?
Воруют все напропалую», - с сердечной болью и неизбывной печалью писал русский поэт Николай Тряпкин.
Дозволили красть, незабвенный Николай Иванович, с государственного верха. Я сам не поверил, пока не полистал и не прочёл собственными глазами в обновлённом Уголовном Кодексе Российской Федерации статью «о хищении без обогащения»! Утвердили и такое словоблудное понятие в юриспруденции. Под эту статью не попал мой знакомый колхозный шофёр, какой для приехавших в гости дочерям, внукам отвеял в поле пару вёдер отборных подсолнечных семечек. Вручая ему приговор об условном сроке наказания, судья вдруг сказал: «Ты в другой раз уж лучше полный кузов подсолнуха завези домой».
А руководителей местного предприятия союзного значения, которые воровали деньги чемоданами «без корысти, трудового коллектива ради», прямо в зале судебного присутствия освободили из-под стражи.
В 1994-м одураченный и уже однажды ограбленный люд давился в очередях. Все надеялись - получим от приватизационных чеков доходы, обещанные правителями деньги «на две самые дорогие автомашины «Волга». Верили обворожительным, вкрадчивым телешептунам: я сижу, а денежки идут в мой кошелёк...
Деньги, действительно, шли на просторах - «от Москвы до самых до окраин». Но - только лишь на банковские счета допущенных к дележу государственного пирога небожителей. Такого наглого грабежа Россия ещё не переживала. Процесс ваучеризации катил по стране на всех порах. И управляли им жуликоватые заокеанские кукловоды, каким послушно повиновались президент всея Руси и его нахрапистая свита.
В России рождалась власть немногих. Её означили выплывшим из истории Древнего мира словом - олигархат...
Схоже крушили советскую экономику наши братья в государствах ближнего зарубежья.
И ещё. В обиженной предлогом «на» Украине уже
негласно промывал мозги чиновникам отдел пропаганды и агитации
НАТОвского обкома. В кабинете «головы» районной державной администрации
увидел штабеля роскошной литературы. С разрешения хозяина полистал - в
книгах, журналах, буклетах красочно и наглядно рассказывалось о свободе и
демократии, о мире и благоденствии, какие готов нести на своих
современнейших штыках во благо всех украинцев военно-политический блок.
Он, как известно, объединял большинство стран Европы, США, Канаду и
создавался «для отражения советской угрозы». Восьмого февраля 1994 года
Украина первой из стран Союза Независимых Государств стала участницей
натовской программы «Партнёрство ради мира».
Апрель
«Я живу на границе...»
-Еду в слобидку, - сказал своим помощникам Александр Яневич, председатель сельсовета, он же и глава здешней администрации. Местному жителю тут без объяснений понятно, что направляемся из нашей воронежской Новобелой в украинскую слободу с таким же названием. Разделяют их поле, луговина да межа, какую до нынешней поры мало кто замечал.
Теперь же с нашей стороны она означена строением со знаком таможни. Служивый человек с автоматом попросил нас с полпути возвратиться домой: в спешке Александр Михайлович не прихватил нужный документ, без какого тут не проедешь.
- Думалось ли когда, что это и о нас Людмила Зыкина пела: я живу на границе, где суровая мгла - спустя время, промолчав досаду, высказался Яневич.
В соседней Новобелой оказались-таки быстро, тут рукой подать.
Страна, как нас потихоньку приучают, здесь иная. Но порядки, конечно, нашенские. У продуктового сельмага толпились старики, ждали, когда подвезут хлеб. Когда подошла машина, из нутра будки шофёр ловко вытащил на подносе лишь серые буханки. Все недовольно вслух заворчали. Зря надеялись, что появится на прилавке почитаемая в здешних местах пшеничная паляница.
Перед правлением колхоза стоял автобус, и в очереди к нему стояли не пенсионеры, люди помоложе, работные. Кто отоварился, выносил в руках из автобуса детские маечки-трусики. Товары, которым совсем недавно были завалены прилавки сельмага. Теперь там шаром покати, а колхоз за продукты выменивает на базах и фабриках для своих людей барахлишко, без какого не обойтись.
И в украинском языке приживается чужеродное - бартер.
* * *
- Браты к нам в гости! Рады, проходьте! - Приветливо встретили нас на пороге председательского кабинета. Но телефонный звонок резко согнал улыбку с лица «головы колгоспа». Оказывается, по его же просьбе отозвался районный прокурор. Ему-то Анатолий Мельник пытался внушить, что электрики, связисты безбожно заломили за услуги такие цены
- Хоть криком кричи! Дерут сверх всех рамок правительственных распоряжений. - По тону разговора чувствовалось, что прокурор без особого желания принимал жалобы председателя, но обещал разобраться.
-Детский садик и столовую прямо сейчас закрывай. Уличные фонари тоже отключай. Запчастей нет. Как после оккупации, - кипятился председатель.
Чтобы предметнее представить, с кем имеем дело, вписываю в блокнот: хозяйство в селе солидное - пашни хозяйство имеет восемь тысяч гектаров, поголовье свиней - 11 тысяч, коровье стадо в 1200 голов. Работают так: 32 центнера зерна собрали на круг, три тысячи сто килограммов - надой от коровы.
-На первое первого месяца, - говорит Анатолий Владимирович, - на счету числилось 56 миллионов рублей. Сейчас уже по уши в долгах. Миллион сто тысяч расходуем в день. А доходы ведь только от молока. Четыре тонны в день отгружаем, берут по 18 рублей, тут выше дозволенного не прыгнешь. Получаем всего-навсего 72 тысячи.
Как жить дальше при такой политике - не знаю. Цены, каким нет цены...
* * *
Мельник, конечно, битый «голова», у колхозного руля четырнадцать лет. Думает, как выстоять хозяйству. Только отладили собственную мельницу-вальцовку, ещё и маслобойку.
- Везите зерно, подсолнечник. С соседа недорого возьмём, - приглашает Яневича.
- А то не повезли бы! У нас на Митрофановском маслоцехе страшные очереди. Да ведь таможня на пути. Мы вот сейчас с пустыми руками без бумажки не проехали, - объясняет Александр Михайлович.
* * *
Анатолий Владимирович на прощанье подарил мне районную газету со своей статьей, в какой высказал свою точку зрения на положение дел в республике.
- Хотели стать вольными и независимыми, но - такой ценой, какой цены нет...
Вспомнилась мудрая сказка о том, как старик заставил сыновей сломать веник. Удалось это, лишь когда раздёргали веник по прутику.
- Вот так и нам в одиночку не выстоять на мировом рынке. Какому конкуренту, скажем, нужна Украина - как житница Европы? Какой выход? Пора укоротить нам национальные амбиции. Пора идти на экономическое сближение с Россией, устанавливать общий экономический простор, а не строить препоны друг другу на кордонах.
...Но - где он, Богдан Хмельницкий?
...Хмара встала
З висi до пониззя,
Темна тиша впала на лиман.
Де ж ти в трясцi ,
Хмелю,
Забарився, -
Богом нам дарований Богдан?!
Июнь
По ту сторону
Всё ощутимей превращается в государственную границу недавняя межевая полоса, разделяющая Россию и Украину на пути из воронежской Кантемировки в луганскую Марковку. С нашей стороны уже вырос таможенный хуторок - жилые вагончики, крытый навес над смотровой придорожной площадкой, шлагбаум, на посту бравые молодцы при оружии. У соседей, напротив, только выглажено бульдозерами место новостройки, а сама таможня находится подальше, на въезде в райцентровский поселок.
Прежние областные знаки ещё не убраны, но закрасили - подальше с глаз и из сердца вон? - лозунги о вечной и нерушимой дружбе народов-братьев.
Граница режется по живому месту. Её тут не было отродясь, окрестное население жило в кровном родстве. А в недоброе беловежское одночасье родичи оказались друг другу иностранцами.
Каково им теперь?
- Вроде как жили, так и живём, - отвечает тракторист Виктор Бурлаков.
- Уже не так, - возражает ему сосед по обеденному столу Николай Коваль.
Разговариваем с жителями российского хутора Хрещатого на полевом стане. Бурлаков не спорит с Ковалём, признаётся, что в Марковку он давно не ездил, с той поры, когда в тамошних магазинах продавцы затребовали свои карбованцы. А вот у Коваля отец и вся родня за кордоном, родом Николай из украинского села Просяного.
-Гостинец везу, на таможне требуют справку, - говорит Коваль.
Для пущей наглядности мужики свежим анекдотом описывают схожую ситуацию:
- Таможенник у Мыколы допытывается:
- Наркотик везешь?
- Везу, - Николай с готовностью развязывает торбу с салом.
- А где же наркотик? - удивляется служивый.
- Я как съем кусок сала, так сразу балдею, - простодушно сознается Николай.
Посмеялись. А всерьёз мои собеседники прикинули, что жизнь на границе для них осложняется. В Марковке прекрасная мельница-вальцовка, а в Белолуцке - маслобойка. Как встарь, пшеницу-подсолнух туда же уже не повезёшь. Кирпич, облицовочную плитку покупали опять же там.
- Пока хоть полевые дороги не заросли, а когда колючую проволоку по меже протянут, сторожевых собак пустят - каково будет? - вслух прикидывают мужики. Они не сомневаются - пограничная полоса появится скоро. Охочих стоять в охране, выдавать пропуск за чиновным столом найдется немало. Это ведь не в поле пахать. В борозду становиться мало желающих.
Впрочем, мысли у них сейчас больше заняты иной болью. Шестой месяц без зарплаты, в колхозной кассе пусто, потому отсеялись без удобрений, на добрый урожай не приходится располагать. Да государство и за прошлогоднее зерно не спешит расплатиться. Клёпанная - переклёпанная техника из советских лет ломается.
- Чего наши правители прямо и честно не скажут, что хотят с нами сделать? - спрашивает у самого себя бригадир Сергиенко. Услышав, что мы собираемся побывать в ближнем зарубежье - на ближайшем украинском хуторке, Егор Егорович на прощанье наказывает передать привет другу - Ивану Максимовичу.
Езды тут в Лимарево пять минут, недолго продержали на таможне. Повезло - не пришлось разыскивать бригадира Межинского.
-А я под вечер собираюсь в Хрещатый к Егору Егорычу, - сообщил Иван Максимович. - Трактор обломался, должны же браты запчастями поделиться.
На украинской стороне те же печали.
-Озимые хлеба подмерзли, пришлось подсеять яровыми. Удобрением удалось разжиться. Мясом рассчитались с химиками. Телок прирезали племенных. Зарплату в колхозе платить нечем. Где в семьях есть пенсионеры, перебиваются, гроши пока приносит старикам почтальон. А вот молодым ума не приложу, как помочь. Есть семья - доярка, тракторист и трое деток, одежку-обувку не могут купить...
Межинский местный, сын погибшего фронтовика. Давно за хозяина на хуторе. Ухожена асфальтовая улочка. На чистом подворье у каждого водопровод и газ. Выращиваемый здесь марковский лук известен и особо ценим огородниками и поварами. Луком, подсолнечником, молоком до недавней поры богател колхоз.
- Теперь всё на глазах рушится, не дали нам пожить, - сокрушается Иван Максимович и задаётся безответным вопросом:
- Куда же нас ведут?..
Июль
Соседи выбирают
О выборах на Украине наслышаны. Больше, конечно, о политических баталиях за президентское кресло. Но мало знаем о том, что наши соседи одновременно избирали и местную власть - законодательную и исполнительную. На такой шаг, как известно, у нас пока не отважились. Областные и районные руководители ещё назначаемы, и потому интересен ход выборов на Украине на местах.
Марковский район Луганской области примыкает к нашему Кантемировскому. Поселок Марковка - в прошлом слобода Богучарского уезда Воронежской губернии - славится собственными сортами отменного лука. Тут родина маршала Ерёменко - его бронзовый бюст на площади. Нынче село схоже с нашими малыми райцентрами - «меж высоких хлебов затерялось».
В доме здешней рады (т.е. власти) беседуем с человеком, сведущим в выборных делах.
Родовые корни Тимофея Христофоровича Меженского, кстати, есть и в Кантемировской стороне.
- Как избиратели голосовали?
- Активно - 93 процента от общего числа. Получили люди семь бюллетеней: президентский, три по выборам депутатов Советов - областного, районного и сельского, столько же - по выборам председателей этих Советов.
Советы избраны. Правда, депутатов в них поубавилось. В районном корпусе прежде было пятьдесят человек, теперь - двадцать; в областном имели два места, нынче - одно.
- Претендентов на мандат по округам набралось много?
- Не очень. Желающих попасть в кандидаты было больше, но останавливали материальные затраты. Чтобы стать, к примеру, кандидатом в депутаты райсовета, требовалось внести ещё и денежный залог в пять минимальных месячных зарплат. Если не наберёшь пяти процентов голосов, то деньги не возвращаются, остаются в районном бюджете.
- А в областной Совет?
- Там было три конкурента. Прошёл Николай Иванович Дорошенко, начальник межрайонного газового хозяйства. В Кантемировке его знают больше как недавнего председателя колхоза в селе Просяном, где поля граничат с вашими.
- О председателях сельсоветов два слова...
- Повторные выборы нужны лишь в одном округе. Любопытно избиралось районное начальство. За мандат председателя райсовета, который одновременно является и председателем исполкома, соперничали два кандидата - глава районной администрации (этот орган должен упраздниться) Дворецкий и бывший начальник сельхозуправления Мельник. Кстати, его очень активно поддержали левые силы.
- Что с главой области?
- Шесть кандидатов рассчитывали на избрание председателем облсовета, который одновременно будет и председателем облисполкома. Среди них, кстати, были глава прежней Луганской областной администрации, его первый заместитель, а также первый заместитель главы администрации города Луганска. Как и в нашем районе, в области больше всех голосов набрал Купин - коммунист, работник фонда социальной защиты инвалидов. Вторым следует Ягоферов, директор Луганского машиностроительного завода, он же и депутат Верховного Совета Украины. За них будем теперь голосовать во втором туре.
- Как и за президента?
- Да. В нашем районе расклад таков: 66 с небольшим процентов избирателей проголосовало за Мороза, председателя Верховного Совета Украины, 14 процентов - за Кучму, 10 - за Кравчука. В целом по Украине, как уже знаете, результаты несколько иные.
Благодарю собеседника за столь обстоятельный рассказ. Прощаемся. Меженский наказывает передать привет землякам.
На выезде из Марковки непривычно останавливают пограничники. Рука - у козырька фуражки с зелёным околышем. Если на нашей стороне вовсю кипит работа по обустройству таможенного городка, то на украинской старательно трудятся дорожники. Они расширяют обочины, асфальтируют съезды в поля, белой краской размечают полотно, обновляют дороги в российский край.
Август
А сом шевелит усом...
Необычным «уловом» поделился как-то журналист Иван Петрович Девятко. В объектив его вездесущего фотоаппарата попался сом весом, без малого, стокилограммовый. Чтобы поднять чудо-рыбину в полный рост, а вымахала она в два метра пятнадцать сантиметров, пришлось немало повозиться крепким мужикам. А каково же было одному, пусть даже жилистому рыбаку - «из болота тащить бегемота»...
Оказалось, что диковинные речные «акулы» не в первый и не в последний раз попадались на крючок завзятому самолову Якову Петровичу Сове. Житель Россоши слесарил на железной дороге, после работал на химическом заводе, а ещё - сызмалу и до нынешних дедушкиных лет не выпускает из рук удочку.
- На пруду ловил карася,- рассказывал однажды при встрече. - Лёд крепкий, можно не бояться, не проломится.
- Карась ведь спит, Яков Петрович.
- На то и окунь, чтобы он не дремал, - сразу отшучивается собеседник. Сам-то пенсионер уже со стажем, шестьдесят шестой год. В кругу людей близкого возраста внешне, пожалуй, не выделяется - худощав, суховат. Наверное, жизнь в природе дозволяет ему быть крепко сшитым. Домашние заботы на уже взрослых детей не перекладывает. Ещё и им подсобит. Машину водит уверенно. Даже станцевать мастак. При необходимости. А вот она явилась. Пришёл с внучкой на школьный утренник. Родителей тоже зазывают в круг. Папы-мамы стеснительны, выжидают в сторонке, пока их за рукав не потянут. Пришлось тряхнуть стариной. Тем паче, вальс для Якова Петровича остаётся королём танцев.
- А в рыбьем царстве в наших речках кто сейчас король? - допытываюсь у рыбака.
- Лещ. Ловить леща я приохотился молодым, в пятидесятые годы, - завспоминал, оживляясь, Петрович. - Как свободен, седлаю мотоцикл и отправляюсь с ночёвкой на Дон. Кочую там от Новой Калитвы до Дерезовки. Места тогда были рыбные.
...Кто хоть однажды ночевал на речном берегу, тому нетрудно представить, как горит костерок, как душист чай, заваренный ракитовым листом в донской воде, ведь она что слеза чиста, а вкусна - прямо ладонью черпай и пей из горсти. А как приятна беседа под звёздным небом. Говоришь-слушаешь, а вполуха чутко сторожишь тишину. Вот на лунной дорожке ударила хвостом крупная рыбина, вдребезги разбила недвижимую гладь на золото осколков. Вдруг посчастит - и на твой огонёк явится желанный гость. О том серебристым голоском радостно возвестит колокольчик. Только не зевни, подсекай, и, почуяв добычу на крючке донки, тяни, сматывай лесу и - тяни. Примечай краем глаза, чтобы рядом наготове лежал сачок. Только не попусти скользкую нить, хоть она и режет ладонь. Впрочем, боли в тот момент не чувствуешь. Опамятуешься лишь - когда рыба надёжно поймана, она в твоих руках. Можно восхищаться золотистому великану, какой в ведро не вмещается.
- Леща заметно поубавилось, когда начали травить реку ядовитыми стоками, - рассказывает Яков Петрович. - Стал я ловить сомов...
Охотиться на речную «акулу» отваживается не всякий рыбак. Наверное, у каждого живы в памяти слышанные с детских лет предания. Взрослый сом, мол, запросто хватает своей огромной острозубой пастью не то, что утку-гуся, а живность крупнее. Топит плывущих собак, телят. Случалось вроде, на купающихся детей даже покушается. Подтверждает то известный зоолог Брэм: однажды «в желудке пойманного сома обнаружили человеческую голову и руку с золотыми кольцами». О прожорливом чудище есть в наших местах поверье, что сомы «доят» коров, когда они в знойный полдень спасаются от жгучих оводов, забираясь в воду поглубже.
Жутких, связанных с сомами, историй, Яков Петрович наслушался немало на своём веку. Верят в них не только далекие от речной жизни люди. Минувшим летом колхозные рыбаки из Старой Калитвы засекли, что Петрович ставит донки на сома, какой им уже не раз путал и рвал сети. На полном серьёзе предупредили: лучше оставь рыбу в покое, а то и тебя, дед, утащит...
- Только попадись на крючок. - Посмеивается охотник. - Я подолгу не валандаюсь. Пока любого сома обратаю самое большее минут за десять.
Любого-то любого, Но старожила старокалитвенского омута поймать ему не удалось. Хитёр оказался, потому и долгожитель. Сомы ведь живут десятки лет, стокилограммовому учёные дают тридцать пять годков.
Уж, как ни обхаживал сома Петрович. Внук Виталька, прекрасно усваивающий дедову самоловную науку, как и университетский курс компьютерных наук, постарался раздобыть лакомство - сладкого налима в подводной норе выудил. Клюнул сом на приманчивого живца, но как учуял, что рыба на крючке, не соблазнился ею, выплюнул из пасти.
У Якова Петровича есть ещё один такой же усатый приятель из многомудрых. На дому в Россоши прямо за огородами в глубокой яме на Черной Калитве обитает.
- Осенью был на реке. За кустом лозняка будто из пушки бабахнуло. Волну по воде погнало. Сом! Я давно за ним приглядываю. За рыбой охотился. Приляжет в засаде за корягой и пошевеливает длинным усом. Он-то с червячком схож. Рыба подплыла вплотную, сом и кинулся за добычей, да промазал, со зла из воды выскочил. Брюхом и плюхнулся.
- А может, на рыбака захотелось взглянуть? Тоже присматривается...
- Не исключено, - смеясь, соглашается Петрович. - Сом - рыба ведь самая умная и самая хитрая. Сом ведь даже погоду предсказывает. Замечал не только я. В жаркий день выплыл наверх, греет брюхо на солнышке - погода обязательно переменится. Жди дождя с грозой...
А о пойманных сомах Петрович долго распространяться не хочет. Не интересен, раз попался на его донную уду. Прошлым летом выуживал лишь сорокакилограммовых и чуть поболее. Рыба оседлая, из родимой ямы выбирается лишь в половодье на нерест и поохотиться в вешних водах. Правда, обстоятельства и её гонят с обжитых мест. Почернела Чёрная Калитва, пришлось покинуть устье обетованное.
На сома можно охотиться и зимой. А лучше не трогать до грядущей весны. Вдруг у щуки не достанет сил. Кому тогда ломать лед на реке - как не сому!..
Сентябрь
Гончарный круг Колесниковых
Стараниями Валентины Шпилевой в краеведческом отделе Каменской районной библиотеки у полок с книгами земляков-воронежцев создан своеобразный музей. Особенно интересен уголок крестьянского быта. В собранных здесь вещах представлено прошлое и настоящее села. Это стародавний серп и удобная посейчас в домашнем хозяйстве корзина из лозы. Это домотканые рушники прабабушек и нынешние вышивки рукодельниц.
- Музей у нас передвижной, - рассказывает Валентина Михайловна. - На праздниках у себя в посёлке, на выезде в райцентры и Воронеж устраиваем небольшие выставки по «теме». И они всегда вызывают интерес у людей.
Да и здесь, в библиотеке, посетители всегда задерживаются у стенда, посвящённого мастерам Колесниковым. Фотографии вроде бы показывают, как из куска глины на гончарном круге рождается кувшин. Но когда смотришь, трогаешь руками изделие, то неверяще удивляешься - чудо ведь!
В 1933 году из-под Воронежа в село Трёхстенки Каменского района переселился на жительство Егор Титович Колесников. Тут он открыл гончарную мастерскую. Глину подходящую - вязкую и тягучую, тяжёлую - находил и копал близ Россоши, Ольховатки, даже за полторы сотни вёрст ездил за ней в Семилуки. Снабжал посудой всю округу, угождал хозяйкам - горшки-макитры, кувшины-глечики, чаши-миски шли нарасхват. Спустя десятки лет потемнели от возраста, но хранят первозданную красоту, истоки которой где-то в глубине веков. Щёлкнешь слегка ногтем по стенке крутобокой крынки - звоном колокольца она отзывается. Вылеплена и обожжена, что надо!
Отцово ремесло унаследовал сын. Владимира Егоровича от гончарного круга в тяжкую годину призвали на фронт. Солдат Великой Отечественной воевал храбро, свидетельством тому медаль «За отвагу». Возвратившись домой, в семейную мастерскую, старался угнаться за спросом текущего времени. Он из глиняного кома творил даже посудные сервизы.
А вот для внука Егора Титовича - Виктора Владимировича - гончарное дело стало лишь увлечением. Впрочем, как судить, хоть и работает он на Евдаковском масложиркомбинате, но его цветочные плошки, блюда, детские свистульки, сделаны им во «внеурочный час» не забавы ради. Дед бы обязательно порадовался, глядя на будто литые окатистые «горшки», которые, верно сказано, не боги обжигают, а они, мастеровитые Колесниковы. Знать, пока ещё не укатился безвозвратно их гончарный круг.
- Колесников-младший человек скромный, - говорит хозяйка выставки. - Не смогла упросить, чтобы дал нам свою фотографию. Старую из семейного альбома лишь раздобыла. На ней - дедушка, сын и внучок...
Картошка тёти Моти
Огород у тёти Моти на зависть соседям. Сплошной зелёный ковер - картошка, капуста, свекла и всякая всячина. А как ухожен: с весны до глубокой осени на нём не полыхнёт дурнотравье! В августе, когда копают картошку, клубни в кулак, будто кто напоказ отбирал. Просто диву даёшься, как плодородна наша землица. Особенно если она в руках труженицы, каких немало в наших сёлах, на хуторах.
С огорода тёти Моти, сотен и тысяч её земляков - жителей юга нашей Воронежской области - кормился, так уж повелось, зажиточный донецкий шахтёр. Не без огородного прибытка село прирастало. Новые дома - кирпичные или рубленые из дуба - ставились на месте соломой крытых хат. И уже не только донбасский родственничек хвалился автомашиной - меньшой сын, колхозный шофёр, живущий на отделе, по выходным дням тоже выезжал на легковушке «Нива».
Достаток в сёлах полнился не одной картошкой, но с её весомым участием. Причём, частный рынок, на котором в пору развитого социализма предпочитали не заострять общественного внимания, жил довольно-таки полнокровно. Если принимали покупателя прямо на своём огороде, только подсчитывали полнёхонькие дарами осени вёдра, то чуток дешевили. Коли сами, отправляясь в Луганск на базар, оставались с большей прибылью, окупая дорожные расходы и торговые хлопоты.
Было так до недавних, ещё не забытых пор. Нынче же таможенный жезл остановил на русско-украинской меже, как покупателя, так и продавца. И к тёте Моте на огород теперь «закордонный» шахтёр не показывается. А на базар тем более путь заказан, картофельный гостинец за здорово живёшь не провезешь через заслоны даже родичам, которые в Донбассе есть почти у всех: заработок всегда манил в те края молодых.
Но когда слушаешь «человека на часах», то враз мельчают какие-то частнособственнические интересы. У служивого речь ведь о защите государственной экономики: предотвращен вывоз сырьевых материалов, а то и сбыт наркотиков, оружия. Сим можно оправдаться перед крестьянкой. Если бы любой и каждый не ведал, что умный в гору не ходит... У кого в руках сила и власть, тот из пока вроде бы небогатой рудными залежами Россоши эшелонами вывозит чугунные отливки. Житель ольховатской Шапошниковки, перебравшийся сюда из Средней Азии, довольно успешно торгует с заграницей никогда не добывавшейся здесь чистой медью. Редкостный кобальт беспрепятственно уплыл за кордон из склада Россошанского электроаппаратного завода.
В распродаже некогда народного добра оптом и в розницу не уступают и братья из «незалежной». На толкучках воронежских райцентров широчайший выбор украинских товаров. Оно и понятно: рубль не чета гривне. Дело порой до анекдотов доходит. Чиновный люд в многоэтажке Россошанской администрации сбежался в очередь за дешёвой колбасой. И лишь потом выяснили, что продуктом сомнительного качества делились ближние «иностранцы», а товар завезли без соответствующих документов.
Торговая знать всюду на выдумку ещё как хитра.
- Границы-то пока прозрачны, - убеждает постовой, защищая свою приличную зарплату, казённый одёжный и кормовой кошт.
А что? Пропашем контрольную полосу, натянем колючую проволоку, и пустим от столба к столбу пограничника - нового Карацупу с овчаркой. Берлинскую стену порушили, зато собственную возведём. Умения нам не занимать.
Правда, тёте Моте уже ясно, что и при прозрачных границах её картошке на Донбасс дороги нет. Чуток выручили ростовские шахтёры. Потом им уже областные милицейские посты указали от ворот поворот, вывоз продовольствия запретило местное начальство. Прошлой осенью, как ни вглядывалась тётя Мотя - просёлок не пылил. Картофельных ходоков она не дождалась. Перед заморозками опустила картошку в погреб. Умаялась, три сотни вёдер запасла на продажу - лето выдалось урожайное. Хлопотала, разговаривала сама с собой. Отправить бы картошку старшему сыну на Урал, куда он попал сразу после войны подростком по сельсоветской разнарядке в фабрично-заводское училище, да дорога туда слишком далека.
Ту картошку, что похуже, скормила поросёнку, курам. Отборную ведь грех сыпать в корыто...
По весне просила меньшого сына постучаться в городские общепиты:
- Не может быть, чтобы картошка людям стала вдруг не нужна.
Не поверила, что в заготконторе сыну именно так и ответили: «Даром не берём».
Совсем, уж было отчаялась. Трудов, конечно, жаль. Но ещё жальче смотреть, какому продукту уготовлено на глазах пропасть. Хоть в погреб не заглядывай. И лишь когда свежей травяной зеленью взялись бугры, когда заново отбыла на огороде посевную, каким-то ветром занесло в село диковинную машину с кузовом - амбаром, в каком хоть весь колхоз увози - поместится. Два дня бегала за хваткими кавказскими гостями, коих почти всех звали почему-то Аликами, пока наконец-таки не дошёл черёд и до её двора. Расплатились с ней, как и со всеми односельчанами - по восемьсот рублей за ведро. Пачка тысячных бумажек показалась очень пухлой, к новым деньгам она всё не могла привыкнуть.
- Прямо Бог вас послал к нам, - радовалась вслух.
Откуда ей, грешной, было знать, что спустя дни Алики угостили картошкой её старшего сына на уральском базаре.
Угостили, конечно, не за так. По шесть тысяч за ведро...
Быльём не поросло
Девятое марта (25 февраля по старому стилю летоисчисления) 2014 года в культуре славянских народов отмечено памятным событием - двухсотлетием Тараса Григорьевича Шевченко.
Его главная поэтическая книга «Кобзарь» является основой современной украинской литературы, во многом - основой литературного украинского языка. Большую часть прозы - повести, дневниковые записи, - а также часть стихов Шевченко писал на русском языке.
По праву его можно называть поэтом, писателем Украины и России.
Наш воронежский край оказался кровно родственным Шевченко. Во второй половине девятнадцатого века в Острогожском уезде на хуторке Верхний Киев близ слободы Россошь поселилась на жительство семья дочери младшего брата Тараса Григорьевича - Иосифа.
О потомках Кобзаря - наш рассказ.
Тарасова родня
В южных российских пределах нередко встречается значимая в нашей славянской литературе украинская фамилия Шевченко. Есть даже на этот счёт лирическое объяснение с читателем у современного поэта Михаила Шевченко (а родом он воронежский, слобожанский, из слободы Сагуны, вырос же в Россоши): «Я часто слышу: - А скажите, правда, что вы - великого Тараса правнук? А может, лишь однофамилец с ним?..» И дальше: «Я так же, как и вы, Тараса правнук. Мне б, как и вам, его достойным стать».
В прошлые семидесятые годы случай свёл меня в Россошанской поликлинике с опытным врачом Украинским. Фронтовик Сергей Никитич рассказал мне, газетчику «районки», о том, что оформлял документы для бабушек из Алейниковского сельсовета. «Внучки Тараса Шевченко. Из Киева обещали им пенсию платить».
В телефонном справочнике Россошанского района насчитал восемьдесят однофамильцев поэта. К слову, в моём родном селе целая улица Шевченок набирается. Да мало ли чего бывает на белом свете. Язык довёл и до Киева Верхнего - степного сельца, откуда уже рукой подать к Дону. При случае поинтересовался об услышанном в совхозе «Алейниковском», где расположен тот хуторок. Утвердительно ответил мне старожил тамошних мест, тогдашний председатель профсоюзного комитета Иван Порфирьевич Дробин, с кем давно, кстати, был знаком.
- Моя мать, Варвара Тимофеевна, доводилась внучкой Иосифу Григорьевичу, родному брату Тараса.
Оказалось, что Дробин ездил на родину предков - в село Шевченково (так называется прежняя Кирилловка, где прошло детство великого Кобзаря). Это Звенигородский район Черкасской области.
- Усадьба, где стояла «хата батькив», - Государственный заповедник, - рассказал он. - Весь в зелени и цветах литературно-мемориальный музей. В одном из залов - во всю стену родословное древо рода Шевченко, нарисована там и наша воронежская веточка...
К горькому сожалению, настоящая хата отца поэта сгорела ещё в конце прошлого девятнадцатого столетия. Та же беда стряслась уже спустя век, в сентябре девяносто второго - среди ночи огонь запылал изнутри, а сторож, как всегда, спал дома. Одни увидели в том покушение на национальное наследство Украины, другие, что достовернее, - безответственное отношение к святыням народным.
Воспоминания о детстве часто «прорастают» в художественной прозе Шевченко. Читаем зачин повести «Княгиня»:
«Село! О сколько милых, очаровательных видений пробуждается в моём старом сердце при этом милом слове! Село! И вот стоит передо мною наша бедная, старая белая хата, с потемневшею соломенною крышею и черным дымарём (печной дымовой трубой), а около хаты на прычилку (с боковой стороны хаты) яблоня с краснобокими яблоками, а вокруг яблони цветник, любимец моей незабвенной сестры, моей терпеливой, моей нежной няньки! А у ворот стоит старая развесистая верба с засохшею верхушкою, а за вербою стоит клуня (сарайчик, в каком молотили снопы), окружённая стогами жита, пшеницы и разного всякого хлеба; за клунею по косогору пойдёт уже сад. Да какой сад! Видал я на своём веку таки порядочные сады, как, например, уманский и петергофский, но это что за сады! Гроша не стоят в сравнении с нашим великолепным садом: густой, тёмный, тихий, словом, другого такого сада нет на всём свете. А за садом левада (сенокосный лужок), за левадою долина, а в долине тихий, едва журчащий ручей, уставленный вербами и калиною и окутанный широколиственными, тёмными, зелёными лопухами; а в этом ручье под нависшими лопухами купается белокурый мальчуган, а выкупавшись, перебегает он долину и леваду, вбегает в тенистый сад и падает под первою грушею или яблонею и засыпает настоящим, невозмутимым сном. Проснувшись, он смотрит на противоположную гору, смотрит, смотрит и спрашивает сам у себя: «А что же там за горою? Там должны быть железные столбы, что поддерживают небо. А что, если бы пойти да посмотреть, как это они его там подпирают? Пойду да посмотрю, ведь это недалеко».
Встал и, не задумавшись, пошел он через долину и леваду прямо на гору. И вот выходит он за село, прошёл царыну (выгон), прошёл с полверсты поля, на поле стоит высокая чёрная могила. Он вскарабкался на могилу, чтобы с неё посмотреть, далеко ли ещё до тех железных столбов, что подпирают небо.
Стоит мальчуган на могиле и смотрит во все стороны: и по одну сторону село, и по другую сторону село, и там из тёмных садов выглядывает трёхглавая церковь, белым железом крытая, и там тоже выглядывает церковь, из тёмных садов, и тоже железом крытая. Мальчуган задумался. «Нет, - думает он, - сегодня поздно, не дойду я до тех железных столбов, а завтра вместе с Катрею. Она до череды коров погонит, а я пойду к железным столбам, а сегодня одурю Микиту (брата), скажу, что я видел железные столбы, те, что подпирают небо». И он, скатившись кубарем с могилы, встал на ноги и пошёл, не оглядываясь, в чужое село. К счастью его, ему встретились чумаки и, остановивши, спросили:
- А куда ты мандруешь, парубче?
- Додому.
- А де ж твоя дома, небораче (бедолага)?
- В Киреливци.
- Так чого ж ты йдёшь у Морынци?
- Я не в Морынци, а в Киреливку иду.
- А колы в Киреливку, так сидай на мажу (на чумацкий воз), товарищу, мы тебе довеземо додому.
Посадили его на скрыньку, что бывает в передке чумацкого воза, и дали ему батиг в руки, и он погоняет себе волов, как ни в чем не бывало. Подъезжая к селу, он [увидал] свою хату на противоположной горе и закричал весело:
- Онде, онде наша хата!
- А колы ты вже бачишь свою хату, - сказал хозяин воза, - то йди соби с богом!
И, снявши меня с воза, поставил на ноги и, обращаясь к товарищам, сказал:
- Нехай иде соби з богом...»
«Хата батькив» сохранилась в рисунках Тараса Григорьевича. Побелённая мазанка. Сверху нахлобучена по самые прижмуренные оконца патлатая камышовая стреха. На потрескавшемся пересохшем лозовом плетне выжаривается на солнце глиняная макитра, и ещё одна - на держаке печного рогача, прислонённого у стенки. Без этих выставленных сушиться кувшинов-глечиков и макитр да красных, розовых - рясно цветущих мальв под оконцем невозможно представить слободскую Украину.
Открой скрипучую-рыпучую дверь - на глиняном полу-доливке стоят стол и лавка. Судьба уготовила им быть выставленными в музее. В углу - божница с лампадкой. Вот и всё убранство.
«Я - сын крепостного крестьянина», - так напишет о себе в автобиографии Шевченко.
На той самой лавке за столом собиралась вечерять вся семья: мать и отец, мал мала меньше - Катерина, Тарас, Никита, Ярина, Мария и Иосиф. Парила и сладостно пахла картошка. Малышня терпеливо дожидалась, пока отец не отрежет каждому по скибке хлеба, пока мама, почему-то не обжигая руки, раскладывала перед каждым горячие картохи на стол...
Святая простота...
По сей день не иссякает людской поток в шевченковскую Кирилловку, а за сотни вёрст севернее - к русской деревне, в есенинское Константиново.
И вот - перед тобою - «убогая батьковская стреха». И нет ответа: как под ней смогло родиться «Рэвэ та стогнэ Днипр шырокый»? Почему в другой, бревенчатой, избе явилось парнишечке - «Выткался над озером алый свет зари»? Явление Пушкина, скажем, понятнее, там - образование, культура дворянских поколений, впитанная с материнским молоком. А тут 8542 крепостных крестьянина у помещика Энгельгардта. Тут же - шестеро детей вырастало в семье Григория Шевченко. Из тысячи тысяч сирых сверстников Тараса выпало спеть о них, о времени песнь потомкам именно ему, Кобзарю?!
Доводилось ли вам когда-нибудь на самом что ни на есть суходоле, на степной вершине, вдруг встретить ключевой родник? Серебрит косогор сивым полынком, а среди него нежданным островком зелёная осока, какую питает и в тени которой выживает незамутнённый родничок. Знающий человек объяснит вам доступно о необычном поведении подземных вод, нарисует вполне ясную для понимания картину. И всё одно - останется в памяти сказкой: выгоревшая, сожжённая летним зноем степь, напитанная до краёв полынной горечью, и не в низине яра, не под обнажённым земельным обвалом в глубокой круче, а на самой горушке, в укрытой тенистой зеленью кринице-копаночке неостановимо бьёт светлый ключ, приятно обжигающий пересохшие губы ледяным холодком.
Так и тут? Есть народ. И есть его поэт, народный глас. «И неподкупный голос мой Был эхо русского народа».
Вроде всё объяснимо.
Но только откуда же явилось: «Соловьём залетным юность пролетела»? «Отговорила роща золотая»? Только как же всему обездоленному миру сын крепостной крестьянки прозорливо скажет: «И на оновлэнной земли Врага нэ будэ, супостата. А будэ сын и будэ маты. И будут люды на зымли»?
Судьбе было угодно распорядиться так, что у Тараса Григорьевича не сложилась собственная семья, какая ему виделась в думах в далёкой ссылке в солдатчине, в тёплом Киеве и холодном Петербурге. Фамильный род Шевченко продолжили дети его сестёр и братьев. Из семьи младшего Иосифа Григорьевича в будущем и потянулась родословная Кобзаря в воронежские края.
- У Иосифа родилась дочь, - рассказывал правнук Дробин. - Назвали её Вассой - Василиной. Уже после отмены крепостного права она вышла замуж за кирилловского парубка Тимофея Хоменко. Жилось бедно. Шли внаймы работать к тому же барину на его землю. Покинули родину. По рассказам матери, случилось это во второй половине девятнадцатого века. Молодые вместе с другими семьями земляков из Звенигородского уезда Киевской губернии поехали искать счастья на чужой стороне. Близ слободы Россошь Острогожского уезда Воронежской губернии звенигородцы поселились на соседних хуторах Верхний Киев (на холме) и Нижний Киев (в низине). Это была воронежская слобожанщина, где ещё со второй половины семнадцатого века начали обживать донские степи малороссийские козаки-черкасы с Днепра.
Вспомним ранние рассказы Ивана Бунина, написанные, что называется, с натуры. Зримо предстаёт серая крестьянская толпа, какую гнала в необжитые края нищета. Слышишь скрип колёс нескончаемых обозов. Почуешь, почувствуешь запах мягких пыльных дорог, над какими в ночи сияют звёзды, которые «может быть, знают, как свято человеческое горе!»
- Так уж вышло, что Василина и Тимофей выбрали на жительство степной хуторок Верхний Киев. Почему именно здесь - не сохранилось в семейной памяти, - говорит Иван Порфирьевич. - Они тут были в числе других украинских переселенцев. О том можно догадаться по названиям окрестных хуторов - Украинский, Крещатик, Мирошников, Херсонский. Может, какой-то дошедший до ручки в хозяйственных делах местный помещик распродавал, сдавал в аренду свои угодья, вот и поселились в Придонье переселенцы.
Все же тесна земля. Племянница Шевченко, конечно, и не предполагала, что и эта степная сторона - родина людей, близких Тарасу Григорьевичу.
В недальней слободе Юрасовке когда-то родился и рос внебрачным сыном помещика и крепостной крестьянки Николай Иванович Костомаров. С ним, историком и писателем, Шевченко породнился в Кирилло-Мефодиевском обществе, которое ставило своей целью духовно и политически объединить славянские народы, искоренить рабство и всякое унижение. Именно в те годы родился «Заповит»:
Поховайте та вставайте,
Кайдани порвіте,
І вражою злою кров'ю
Волю окропіте...
Правда, поэт будто пророчески сквозь столетия упреждал нынешние майданные дела:
Доборолась Украiна до самого краю,
Гiрше ляха твоi дiти тебе розпинають...
И в Киеве, и в Саратове, где желал свидеться Шевченко с Костомаровым после ссылки, всякий раз по-матерински тепло и радушно будет привечать Тараса Григорьевича мать Костомарова, Татьяна Петровна, родом из юрасовской крепостной семьи Мельниковых. «Добрая старушка, - записывал Шевченко, - она узнала меня по голосу... она привечала, как родного сына, радостным поцелуем и искренними слезами. ...Я расстался со счастливейшею и благороднейшею матерью прекраснейшего сына». О ней поэт кровью сердца писал ещё в петербургском каземате, когда увидел сквозь зарешётчатое оконце - по тюремному двору идёт мать Костомарова...
Дивлюсь: твоя, мій брате, мати
Чорніше чорної землі
Іде, з хреста неначе знята...
Так уж станется, так уж Богу будет угодно, что спустя годы на похоронах Кобзаря в холодном Петербурге навечно прикроет глаза Тарасу и свежую могилу окропит женской слезой он - Татьяна Петровна.
В донской стороне, какую обживали родичи Шевченко, в здешней степи у ночных пастушьих костров складывал песни воронежский прасол Алексей Кольцов. И уж, конечно, в дорожных думах возвращался к столичным разговорам со своим кровным поэтическим собратом - украинским Кобзарем.
А за Доном-батюшкой, в совсем близкой павловской слободе Казинке, писал «Воспоминания о Тарасе Шевченко его случайного ученика» художник-любитель Борис Суханов-Подколозин. В петербургской гостиной его матушки поэт встречался с Иваном Тургеневым, Яковом Полонским, Аполлоном Майковым и другими известными литераторами, художниками. Живший в постоянной нужде, Шевченко отказывался от материальной помощи своих близких знакомых. И тогда Наталья Борисовна нашла удобный предлог: попросила Тараса Григорьевича давать уроки рисования её сыну. Эти тёплые встречи не прошли бесследно для мальчика, коль возвращался он к ним в памяти уж взрослым.
Просторна земля, но не одинок живущий на ней человек, если он, конечно, сам человек. И кирилловские переселенцы прижились на Слобожанщине. Чужая сторона стала родиной их детям. Василина Иосифовна и Тимофей Хоменко вырастили семерых детей - Ольгу, Наталью, Евдокию (в замужестве Чекрымова), Марка, Марину (Потебенкову), Матрену (Курченкову), Варвару (Дробину). Повзрослев, сын Марк после кончины матери вернулся в отчие края - в Кирилловку. Его сёстры остались жить на новой родине. Выходили замуж, обзаводились своими семьями. Здесь они похоронили родителей.
Судьбы Ольги и Натальи пока сокрыты в тумане лет.
Матрёна Тимофеевна вышла замуж в Верхнем Киеве за Ивана Курченко. Вырастили с мужем сыновей Андрея и Николая, дочь Матрёну. Дети выехали с хутора: кто в Кочубеевку Ставропольского края, кто в ближнюю Россошь. За старенькой и болезненной бабушкой Матрёной, оставшейся в одиночестве, ухаживала Надежда Чекрымова. «Я жила рядом, через два двора». Андрей Иванович Курченко в марте 1943 года был призван на фронт. На Курской дуге красноармеец «обезвредил пятьсот мин в полосе заграждения», награждён медалью «За отвагу». К сорокалетию Великой Победы над фашизмом сапёру-ветерану вручили орден Отечественной войны второй степени.
О Евдокии Тимофеевне и «всей нашей родне» рассказали уже её внуки, тарасовы правнуки, проживающие в Россоши. Алексею Ивановичу Тютюнникову и Надежде Владимировне Чекрымовой за восемьдесят лет. «Бабусю Явдоху» хорошо помнят. «Добрая, в любой одежде нарядная, весёлая и до преклонных лет оставалась хозяюшкой хоть куда». А завершила она свой земной путь в 1948 году.
Лик Дуняши с сёстрами Мариной и Варварой запечатлён на старинной фотографии мастера с личным «клеймом» - «Е.И. Педановъ россошь». Действительно, и на снимке она самая нарядная - в светлой блузе с оборочками, статная.
Девушку Дуняшу судьба свела здесь же, в Верхнем Киеве, с Корнеем Тютюнником. Свела да и быстро разлучила, муж скончался молодым. Евдокия осталась с малолетками на руках - с дочуркой Катей и сынками Ваней, Васей, Алёшей. Вдова, пригожая хозяюшка, приглянулась местному неженатому парубку. Был Семён Чекрымов намного моложе Дуни, но стал родным отцом для чужих детей. И - собственных быстро нажили, тоже четверых. Все свои - так и растили...
О Тютюнниках поведал Алексей Иванович. Он «рождён в 1928-ом, а записан в 1929 году. Лишний год до пенсии пришлось дорабатывать. Дядю Алёшу не помню. Его в Гражданскую войну ни за што, ни про што прямо у двора казаки шашкой надвое разрубили. В память о нём я живу с его именем. Тётя Катя и дядя Василий работали в колхозе Чапаева. Нашу семью отец увёз в Луганск. Работал в забое на шахте Четырнадцать-Семнадцать. Началась война. Немцы на подходе. Нас эвакуировали на Урал. Пять суток добирались в Нижний Тагил. Отца взяли на фронт. В Сталинградской битве был тяжело ранен. Умер и похоронен в городе Ленинск.
Я когда в школу в Луганске пошёл, записали - Тютюнник. Тютюн по-украински - табак. На Урале устроился на железную дорогу. Тут стал Тютюнников. Однажды в документе обозвали даже Тюркиным, подсказали - вовремя исправил. По службе вырос до дежурного по станции. Домой, на родину, потянуло. Мой начальник долго не подписывал моё заявление, уговаривал - пожалеешь. «На такую должность тебя в Россоши не возьмут». Он был прав. А я раз решил - чего жалеть? Дома и солома едома. Пошёл в шофёры. Сельские стройки обеспечивал материалами, после - химический завод...»
Чекрымовское «родовое древо» в памяти у Надежды Владимировны. «Я наше родословие диктую под запись племяннице - дочери брата Леонида. Марина учится в Россошанском, называю по старому, педучилище. Не забудется и учителю пригодится».
«Дедушка Семён Фомич из работящих крестьян. Детей и нас, внучат, к честному труду приучал. Учиться помогал. Первенец сын Стефан вместе со старшим братом Иваном на шахту в Луганск уехал. Так же ушёл на фронт. Как об Иване Корнеевиче, о Стефане Семёновиче есть запись в «Книге Памяти. Россошанский район»: «Чекрымов, рядовой, в 1943 году пропал без вести». Дочь Аннушка трудилась в колхозе. Дядя Пётр Семёнович работал учителем, директором школы.
Мой отец Владимир Семёнович остался в Верхнем Киеве. Любил лошадей, ухаживал за ними в колхозе. В нашей семье выросло шестеро братьев и сестёр. Выучились. Тая медсестра в Семилуках. Нина учительница в Россоши, а Николай - в Кемерово. Леонид врач, Виктор военный, в Екатеринбурге. Кто на пенсии, кто ещё работает, Я всю жизнь бухгалтером в Россоши - на предприятии районной «Сельхозхимии», в районном финансовом отделе, в казначействе».
Спрашиваю у правнуков о Тарасе Шевченко. «Гордимся, любим его книги, - сказала Надежда Владимировна. - Мой брат Николай ведь тоже в газету пишет, стихи сочиняет...»
А родословие своей бабушки собрала праправнучка Кобзаря Людмила Михайловна Овчаренко.
- Марина Тимофеевна родилась в 1880 году, - говорит женщина, перелистывая свои записи. - Прожила она, дай Бог каждому, 96 лет. По мужу - Потебенко. Василий Емельянович был постарше, с 1877-го, умер в 73 года. Они крестьянствовали единолично, в колхозе имени Чапаева успели поработать.
- Хутор Верхний Киев часто называют именем давно-давно несуществующего колхоза: «Ты откуда родом?» «С Чапаева».
- Семья Потебенко была многодетной.
Сыновья участники войны, вернулись домой. Дядю Васю старожилы помнят как умелого и уважительного кузнеца. А его брат Иван Васильевич выучился на электрика, работал в Россоши, Новочеркасске, умер в Луганске в 90 лет. Дядя Гриша на фронт не попал. Шахтёр.
- Тёти Маруся и Елена вышли замуж в соседние сёла - в Поповку и Куренное. Колхозницы. Варвара Васильевна уехала и жила на станции Тацинской в Ростовской области. А моя мама Прасковья с отцом Михаилом Присичем жили и работали дома - в колхозе, в совхозе.
- Я сама почти сибирячка, - объясняет Людмила Михайловна, - в Тюменской области трудилась на стройках. Вышла на пенсию, потянуло на родину. Зимой в Россоши, а с весны до осени - на хуторе, в родительском доме. Брат Николай остался жить там, в Сургуте...
Младшая внучка Иосифа Григорьевича Шевченко - Варвара Тимофеевна (I887-I97I) с мужем Порфирием Михайловичем Дробиным (1887-1978) имели пятерых детей. Вели единоличное крестьянское хозяйство, в коллективизацию вступили в колхоз. Старшая дочь Прасковья с мужем Николаем Присичем работали в колхозе, она останется с сыном Александром, муж погибнет на фронте в годы Великой Отечественной войны. Вторая дочь Мария Порфирьевна работала колхозным бухгалтером. Третья дочь Нина Порфирьевна погибла в шестнадцать лет - разведчица, выполняла боевое задание в оккупированном врагом селе Дьяченково Богучарского района. Сын Иван Порфирьевич Дробин, как уже говорилось, большую часть жизни проработал председателем профсоюзного комитета в совхозе «Алейниковском», который был создан из окрестных колхозов Россошанского района. Самый младший в семье Павел Порфирьевич окончил Россошанское педагогическое училище, трудился учителем, директором в сельских школах Богучарского района. Ветвь внуков Шевченко-Хоменко-Дробиных продолжают пра- и праправнуки. Живут они под разными фамилиями, возможно, даже - Шевченко.
Ведают, чьи они по рождению, наши знакомые Дробины. У Ивана Порфирьевича есть дочь Светлана Ивановна, внучок Костик. Родные и двоюродные братья и сёстры Дробина, их дети и внуки растят хлеб и трудятся на животноводческих фермах - сельские кормильцы. Работают они и в городе у станка. Служат в армии. Есть среди них учителя, врачи, офицеры, моряки-подводники, ещё студенты. Их адреса теперь в разных концах нашего Отечества. Родословная ветвь потомков из рода Тараса Шевченко продолжает расти кустистым древом.
Что могли сказать о своем именитом родиче его потомки в первом колене? Наверное, говорили бы об участливой заботе Шевченко о родных, которая нет-нет, да и выплеснется в стихотворной строке, увидится в сохранившихся письмах.
«На эти деньги справь йосыповым детям на зиму одежду».
«Сказал бы Миките, Йосыпу и Ярине, чтобы не торопились на волю без пахотной и грунтовой земли, - пусть лучше подождут».
«А очень, очень хорошо было бы нам вместе век докоротать над старым Днепром».
«Увидишь брата Йосыпа, скажи ему, пусть придет в себя да принимается мне хату ставить».
Василина Иосифовна не могла не хранить в памяти семейных преданий. О том, как уже вольным человеком гостил в Кирилловке у родных Тарас Григорьевич. Как на семейных торжествах был наречён крёстным отцом её брата. И о том, как родные, земляки, вся родимая Русь провожали своего Кобзаря в последний путь на днепровские кручи. Может, и сама Василина стояла в тот печальный час на прибрежной горушке, сразу поименованной в народе - Тарасовой...
Любил Тарас Григорьевич украинские народные песни.
«Ой зийды, зийды ты, зиронька, та вечерняя...».
Современник Шевченко украинский литератор Пантелеймон Кулиш засвидетельствовал то, как пел Шевченко у него на свадьбе. «Такого или хотя равного этого пению я не слыхал ни в столице, ни на Украине. Все гости обратились в слух, и едва Шевченко оканчивал одну песню, все просили его другую спеть. Свадебный пир обратился в национальную оперу. Невеста в знак благодарности подарила певцу-поэту свой венчальный венок».
Не стоит дивиться тому, что стихи Кобзаря в народе зачастую принимались как свои песни. При этом вовсе не обязательно припоминать и ссылаться на песню о Днепре. Ещё в начале минувших шестидесятых, когда сразу целыми улицами обстраивалось немного оживавшее наше село, чуть ли не в каждое летнее воскресение созывались люди на обмазку глиной отстроенного дома, на лепку самана - больших кирпичей из глиняного замеса. На толоку - так по-старому звался тот обычай. По завершении дел, как водилось, затевалось сельское застолье. Транзисторы и магнитофоны были ещё не в ходу, большая редкость. И вот после выпитой чарки обычно подталкивали локтем самых голосистых.
- Зачинай, Катерино...
Для порядка Катя отнекивалась. Но постепенно рядышком подсаживались любители попеть, сговаривались, кому и каким голосом вести мелодию. Наставал миг, когда вдруг разом стихал в застолье галдёж, и в неустоявшейся тишине чистым звоном колокольцев заводилась песня.
Замирала, щемила человеческая душа, какой бы заскорузлой она ни была.
От певшихся в ту пору «тонкой рябинушки» и «подмосковных вечеров» переходили к своим - то вспоминали казака, какой по Дону гулял, то доходил черёд и до Днепра, и до -
Закувала зозуленька
В зеленому гаї...
Когда же упарившийся гармонист выжимал из своего «струмента» «барыню», то следом же, не отдышавшись, тоже взмокревшие плясуны требовали играть «гопака».
Не женися на богатій,
Бо вижене с хати,
Не женися на убогій,
Бо нe будеш спати...
Начинал допытываться, кто сложил эти песни. Мне простодушно отвечали:
- А хто его знает, добра душа...
И уж повзрослев, встретился со знакомыми с детства строками на страницах «Кобзаря».
По-своему интересными оказались беседы с нынешними потомками из рода Шевченко.
- Ездил на Украину с тёткой Явдохой, - припоминает Дробин. - На шевченковские торжества нас пригласили. Встретилась тогда она с братом Марком у него дома. До того лет тридцать не виделись. Обнялись, расплакались. И тут же присели на лавочку и так ладком запели на два голоса. Поплачут на радостях. И опять поют - старинную, протяжную...
Беседовали с Порфирьевичем в семидесятых годах, а в девяностых и его старость, недуги заставили навсегда покинуть хуторок. Стареньких родителей забрала к себе дочь в ростовский городок Донецк, что на самой меже с Украиной.
...У воронежских потомков рода Шевченко, с кем довелось разговаривать, есть в доме сборники стихов поэта. А вот престарелая колхозница Анна Васильевна Белашова, дочь Марины Тимофеевны, которая «ни одного класса не начинала, а, значит, и не кончала», пересказывала «Катерину» по памяти.
Говорила она нараспев. В речи, как это водится на воронежской слобожанщине, русские и украинские слова вперемешку.
- Тарас Григорыч - ридный дядько моей бабуси. Як же про цэ ны знать? Помню, бабуся рассказывала, шо прыйихалы сюда на жительство при панах. У тутошнего Голостина купылы землю. Дитэй у бабуси було нэ так, як счас у людей, багато, хоть и бедно жили. Семь душ в семье ростила, а ещё троих схоронила.
Дидуся помню. В широких козацких штанах ходыв. Проты двора ставок, лёд тонкий, а хлопьятам хочется покататься, тай шурхнулы в холодну воду. Дедусь вытащил их, як гаврашат, як суслыкив. У него одна прыказка була:
- Бый вас сыла божья!
В германскую войну мий батько в плен попал. Мы дожились - йисты ничого нэма, хоть с голоду помырай. С Украины родычи приглашают - с хлебом живут... Напнулы на телегу цыганскую будку - и туда. Як раз мисяц добыралысь на двух подводах. Одного коня пришлось обменять на два пуда ячменя. Родычи пособылы. В то лето шестьдесят пудов муки заробылы.
Там, в Кырыливци, побачила хату, дэ вырис Тарас Шевченко. Во дворе чего-то самолет стояв, первый раз бачила.
По праздникам девчата красыво наряжалысь: красыви венки на головах, ленты до земли.
Опосля? Дома замуж вышла. В колхоз записались. Стахановкой звалась. На ланке, на буряках сахарных всю жизнь, звеньевой. Тяпкой та руками кохаешь их. Осенью выкопаем и сложим в кагаты прямо на поле, укроем. Зимой вывозим. Ночь-полночь, уже стучит в оконницу бригадир:
- Васильевна, сегодня на волах не едешь, коней запрягай. А на конях, по-нынешнему, як на «Волги».
Всяко жили. Не тужили. Пятерых детей на ноги поставили, выучили, хай нэ обижаются...
Старуха рассказывала всё обстоятельно. Выработанные на свёкле сухощавые руки, что суше старого дерева, не лежали покойно на коленях - чистыми уголками повязанного под подбородок платка всё смахивала набегавшие на глаза слёзы.
- Наши бабы считали, что про Катерину в «Кобзаре» выдумано. Не, я в Кырыливци узнала - суща правда. - Доверительно сообщила она мне напоследок. - Шевченко правду писал...
Стоял в ту пору степной хуторок окружённым вызревающими уже золотистыми хлебами.
В высоком небе вековечно плыли над чистым полем облака. Сверкало солнце. Голубым платком, сложенным треугольником, светился пруд. Тенистой рощицей вербы по плотине. Вдруг - не поднимая брызг, снялись и, сделав круг, опять сели на обжитую воду дикие утки.
И вновь покой. Как опаляющая душу песенная строка:
Ой крикнули сірії гуси
В яру на ставу...
Пётр Чалый (Россошь Воронежской обл.)
