Мы, как всегда, а нынче особенно, ленивы и нелюбопытны, и вообще мало что знаем и вяло стремимся к просвещению. Поэтому столь замечательное перо пока ещё остаётся на периферии нашего общего и частного внимания. Хорошо бы нам заполнить пустоту забвения. В Российской империи труды А.Н. Муравьёва последний раз опубликовали в 1915-м, в советское время его вспомнили в конце 1960-х как поэта, по распаду СССР появились репринты некоторых его паломнических записок, а исследования его творчества и судьбы стали появляться только с начала 2000-х.
А вот наш современник, писатель Ю.Г. Милославский (Нью-Йорк) заметил в письме к автору этой статьи: «Книга А.Н. Муравьёва о Святой Земле остаётся непревзойдённой. Пушкин считал его хорошим поэтом, хотя и подшучивал над его выходкой с глиняным Аполлоном».
Бывают неожиданные и странные - для сторонних наблюдателей - переломы судеб, можно сказать, преображения. Или это свидетельства духовного взрастания. Ведь, скажем, молодой Пушкин и зрелый Пушкин - это разные личности, разные литераторы, разный духовный и поведенческий опыт. То же - Гоголь.
В известном смысле, подобный путь прошёл и Андрей Муравьёв, начавший литературную стезю со стихотворчества. Ещё в юности отличался склонностью к «величию замысла»: переводил «Энеиду» Вергилия (прозой), несколько книг Тита Ливия и бестселлер «Приключения Телемака» француза Франсуа Фенелона, к слову, священнослужителя.
* * *
В чём-то нам поможет статья Ю. Тынянова «Пушкин и Тютчев», в которой автор напоминает, как поэт Вяземский отозвался на публикацию в «Северной лире» произведений авторов литературного кружка Семена Раича, который считается литературным учителем Лермонтова и Тютчева: «Вообще вся наша литература мало имеет в себе положительного, ясного, есть что-то неосязательное, облачное в её атмосфере. В климате московском есть что-то и туманное. Пары зыбкого идеологизма носятся в океане беспредельности. Впрочем, из этих туманов может ещё проглянуть ясное утро и от них останутся одни яркие блестки на свежей зелени цветов. Главный признак альманаха "Северная лира" есть какое-то поэтическое стремление в темную даль или надоблачный и отчасти облачный эмпирей».
Что и говорить, многие литераторы отдали дань, в том числе и «демоническому романтизму». Но из лириков альманаха Вяземский особо отметил Андрея Муравьёва, «в первый раз являющегося на сцене», стихотворения которого «исполнены надежд, из коих некоторые уже сбылись».
Характерны и отзывы Пушкина о лирических произведениях, помещённых в альманахе. Упомянув вскользь о близких именах Баратынского и Вяземского, он отзывается с похвалой о двух произведениях Туманского, а далее следует упоминание о первых опытах Муравьева, которого Пушкин «встречает с надеждой и радостью». Тынянов заключает: отзыв этот показателен, поскольку Муравьёв был начинающим поэтом раичевского кружка, причём резко выделялся из господствовавшего в нем направления. «Он несомненный и даже сознательный подражатель Пушкина (сознательность доказывается выбором в 1827 г. такого сюжета, как "Таврида"), - пишет знаменитый опоязовец, - но ясно, почему и Вяземский, и Баратынский, и Пушкин возлагают на Муравьева надежды: в его стихах нет той чопорности, гладкости и безупречной бедности, которую около того же времени строго осуждает Пушкин в стихах дебютанта Деларю; они, напротив, выделялись именно энергиею, "смелостию" и "нечистотою", которые были так нужны в эпоху распыления и монотонизации ходовых элементов пушкинского стиха. П.Е. Щеголев с обычным добродушием отмахивается от истории, удивляясь "приветственному упоминанию о бездарных виршах Муравьёва". Для нас, очевидно, интереснее суждения Пушкина, Баратынского и Вяземского, чем Щеголева. Назвать стихи Муравьёва бездарными виршами нельзя, даже и отмахиваясь от исторического рассмотрения».
Тынянов в помощь своим соображениям находит весьма яркий пример, стихотворение Муравьёва «Бахчисарай».
И будит дремлющие своды
Фонтанов однозвучный шум;
Из чаши в чашу льются воды,
Лелеятели сладких дум.
Все изменили быстры годы,
Где ханский блеск? Но водомёт
Задумчивые пенит воды.
На память тех, которых нет.
Можно было бы говорить о сочинителе начинающем, едва перешагнувшем двадцатилетний рубеж; правда, тогдашние двадцать лет - это не то что «нынешнее племя», нередко и до тридцати-сорока являющее собой недоросль, хоть и будучи офисным планктоном.
Но взыскующие страсти вокруг стихотворца Муравьёва разыгрались нешуточные. Сами имена критиков, являющихся поэтами первого ряда, дают повод к пристальному вниманию.
* * *
Родившийся в Москве 30 апреля 1806 г. и крещённый в честь апостола Андрея Первозванного, Андрей Муравьёв был пятым ребёнком в семье математика, подполковника в отставке Николая Николаевича Муравьёва (1768-1840) и Александры Михайловны (рождённой Мордвиновой,1768-1809), происходившей, как и супруг, из знатного рода. Александра Михайловна скончалась, оставив мужу на руках шестерых детей, младший из которых не достиг года. Николаю Николаевичу пришлось непросто, к тому же в 1812 г. он принял участие в Отечественной войне старшим офицером московского ополчения. А после - возглавил созданное им «Московское учебное заведение для колонновожатых», которое и окончили его сыновья.
Доктор исторических наук харьковец А. Каплин рассказывает, что в мае 1823 г. Андрей Муравьёв был зачислен и отправился в 34-й Егерский полк Второй армии, располагавшийся в Тульчине. При переправе у Киева через разлившийся Днепр Андрей испытал немалое потрясение (так как «два часа носился... между жизнью и смертью»). В Киеве он посетил Лавру и все храмы, «дышал родным воздухом» в «колыбели нашего Отечества». Получив в декабре 1823 г. чин прапорщика, он был определён в Харьковский драгунский полк.
В 1825 г. Муравьёв провёл отпуск в Крыму, увидев который он «сделался поэтом». Там он «сошёлся» в августе с А.С. Грибоедовым, который был на 9 лет его старше и к тому времени практически уже завершил «Горе от ума».
Увлекаясь, как тогда водилось, зарубежной литературой - Мильтоном и Оссианом, Тассо и Данте - изучая ради них английский и итальянский языки, тем не менее, из Крыма Муравьёв вернулся другим человеком.
Написал трагедию «Владимир», которую в списках, ещё накануне пушкинского «Бориса Годунова», с энтузиазмом принял М.П. Погодин.
Зимой 1829 г., решив «начертать, по примеру Шекспира, одну огромную драму "Россия"», А. Муравьёв приступил к дилогии исторических трагедий на сюжеты Древней Руси, представлявшиеся ему особенно поэтическими, исполненными воинской доблести и христианского подвижничества: «Князья Тверские в Златой Орде» («Михаил Ярославич Тверской» и «Георгий Московский»).
После русско-турецкой войны, заключения 2 сентября 1829 г. Адрианопольского мира двадцатитрехлетний молодой человек решил отправиться ко Гробу Господню - «ехать во Святую Землю, ибо эта минута была самая решительная в моей жизни; в то мгновение не рассуждал я ни о чем, и как бы внезапно посвятил себя и данный мне талант священной цели сего странствия, без всякого мудрования или каких-либо видов. Щедрою рукою вознаградил меня Господь, ибо все, что я ни приобрел впоследствии, как в духовном, так и в вещественном, истекло для меня единственно из Иерусалима <...> Это была минута, едва ли не лучшая в моей жизни, за которую действительно сторицею получил я воздаяние».
Этим духовным путешествием молодой офицер поразил многих в России, а издание в 1832-м паломнических записок «Путешествие ко Святым местам», после редактирования их поэтом Жуковским и митрополитом Московским Филаретом (Дроздовым), принесло автору всероссийскую известность и сравнение с Ф. Шатобрианом и Н.М. Карамзиным.
Пушкин, тоже известный адресат свт. Филарета, очень тепло встретил эту публикацию: «С умилением и невольной завистью прочли мы книгу г-на Муравьева... Он посетил Св. места, как верующий, как смиренный христианин, как простодушный крестоносец, жаждущий повергнуться во прах пред гробом Христа Спасителя». Пушкин отмечал, что «молодой наш соотечественник привлечен туда не суетным желанием обрести краски для поэтического романа, не беспокойным любопытством найти насильственные впечатления для сердца усталого, притуплённого... Ему представилась возможность исполнить давнее желание сердца, любимую мечту отрочества... о ключах Св. Храма, о Иерусалиме».
Муравьёву приведётся много путешествовать по местам русского православия, побывать также в Риме, на Афоне, в Грузии, в Святогорском монастыре близ Славянска, в Херсонесе, оставить и издать обо всех поездках паломнические очерки «Путешествия по св. местам русским», «Русская Фиваида на Севере» (о Вологодчине и Белозерье), «Русская Вильна», а также «Письма о богослужении» и другие, быть высоко оцененным простыми читателями, священством и августейшими особами, работать на высоких должностях в Священном Синоде, удостоиться членства и наград различных академий. Составить, написать и издать грандиозное 12-томное собрание «Жития святых Российской Церкви, также иверских и славянских» (СПб, 1855-1858), являющееся оригинальными жизнеописаниями, основанными на «древней рукописи», найденной Муравьёвым в Софийском соборе.
Более 20 лет А. Муравьёв считался эпитропом (т. е. поверенным) в России трёх патриарших престолов (Александрии, Антиохии, Иерусалима); длительное время сносился со многими обитателями Афона (свободно изъясняясь на греческом языке), был ктитором двух афонских монастырей - болгарского и русского; состоял в многолетней переписке по догматическим, церковно-политическим, должностным вопросам с четырьмя патриархами и другими епископами Востока.
* * *
Нам трудно понять, отчего вдруг русский молодой офицер и, как видим, незаурядный талант, подававший надежды приблизиться к первому ряду наших блистательных поэтов, отправляется путешествовать по святым местам православия и начинает объяснять нам, как, например, в валаамском очерке, что поговорка «радость Валаамская» означала «радость радостей», радость всему.
Это после появятся валаамские записки побывавших здесь святителя Игнатия Брянчанинова, писателей Александра Дюма, Ивана Шмелёва и других, пройдут блистательные пленэры лучших русских художников, но начнётся «словесный» прекрасный остров Валаам для русского паломника и читателя - с замечательного очерка А.Н. Муравьёва.
Кто бывал тут в августе, тот помнит Всесвятский скит (он же Белый), первый валаамский скит - возведённый на месте, где некогда жил преп. Александр Свирский. Помнит конечно же и в огородике кусты красной валаамской смородины - очень густые гроздья с крупными, светящимися на солнце ягодами, которые И. Шмелёв назвал «живыми яхонтами».
А вот о Всесвятском ските изначальные слова А. Муравьёва: «Там никогда не прерывается чтение псалмов, и восемь отшельников сменяются каждые два часа. Эта малая пустыня устроена игуменом Назарием для ищущих совершенного покоя, при самой строгой жизни, в подражание знаменитой обители Царьградской св. Маркелла. Церковь была отперта, и слышался внутри её томный голос чтеца; бледный, изнуренный, он стоял перед аналоем. Мы вошли тихо - не заботясь о живых, он продолжал Псалтирь за усопших...» Тут остановимся и мы, и задумаемся над муравьёвской мыслью, высказанной в последнем предложении.
Андрей Муравьёв так писал о здешних местах, еще приближаясь от Санкт-Петербурга к Сердоболю (ныне Сортавала), дабы отплыть на остров Валаам: «Но, увлечённый вновь воображением в зеленые степи Украины, я позабыл, что ныне путь мой по дикой Финляндии! - Унылы места сии; мало жизни в людях и предметах; повсюду лесистые горы и глухие озера, и однообразный гранит выставляет по рубежу дороги пустынные скрижали, на коих пишет свои тайные руны мимотекущее время».
Почти через двести лет в паломниках повторяются впечатления русского духовного писателя. Но «пустынные скрижали» здешних мест - прекрасны! Суровая, сдержанная краса, строгость Севера влекли русских подвижников и, как понимаем, художников, видимо, соответствуя пустынническому желанию уединиться и тем уподобиться египетским или сирийским отцам, уходившим в пустыни.
* * *
Некоторое время в качестве личного секретаря А.Н. Муравьёва работал
известный педагог-просветитель, а тогда выпускник университета С.А.
Рачинский. Первый биограф Рачинского, педагог, публицист, ученик
просветителя Н.М. Горбов писал об этой его жизненной вехе: «Это был
тягостный искус, ибо если кто имел нестерпимый характер, то это автор
"Писем о Богослужении". Но можно предполагать, что близость к человеку,
жившему в столь церковной атмосфере, не прошла бесследно для
Рачинского».
Однако современный исследователь трудов и жизни Рачинского И. Ушакова убеждена, что мы можем поспорить со столь скептическим мнением и прислушаться к другим суждениям. Например, к мнению профессора Московской духовной академии П.С. Казанского, так писавшего о своём старшем современнике Муравьёве: «Главное достоинство и заслуга А.Н. как духовного писателя заключается не столько в достоинстве самих сочинений, сколько в том влиянии, какое имели эти сочинения на русское общество. Некоторое время его сочинения были самыми любимыми книгами в дворянстве, особенно среди женского общества, также среди духовенства и купечества. Он заставил высшее общество читать книги духовного содержания, писанные по-русски. Он познакомил это общество с учением Православной Церкви, объяснил дух её Богослужения, что совершенно было неведомо значительному большинству.
Он много и с успехом боролся с наклонностью к католицизму, которая проявилась в некоторых русских религиозно-настроенных, но изучавших религию только по французским книгам и в беседе с католическими прелатами.
Он был, можно сказать, передовой пионер для нашей богословской науки и богословских сочинений, облегчая появление их, пролагая им доступ к высшему обществу. Зная понятия, степень образования, предрассудки высшего общества, он писал так, что его слова могли действовать на этот круг».
* * *
Удивительна и особенна связь А.Н. Муравьёва с Киевом, который он выбрал
себе для окончательного укоренения. Войдя в долги, писатель выстроил
себе дом и разбил сад неподалёку от Андреевской церкви, возведённой по
проекту Растрелли.
«Особенно почитая Св. Апостола Андрея Первозванного и написав ему акафист, он приложил огромные усилия по спасению Андреевской церкви, стал её ктитором, - пишет историк. - Найдя жертвователей, устроил в подвальной части храм во имя преп. Сергия Радонежского, обеспечил устройство иконостаса и икон из Свято-Троицкой Сергиевой Лавры. Но самым большим его вкладом стала частица мощей Св. Апостола, полученная на Афоне. Во второй половине XIX в. именно А.Н. Муравьеву удалось сохранить исторический центр Киева, в т.ч. архитектурный ансамбль Св. Софии Киевской».
В августе 1869 г. Киев посетила императрица Мария Александровна, среди сопровождавших лиц был Федор Тютчев. Давний приятель Муравьёва около недели провёл в общении с ним, осматривая церковные древности Киева.
Тютчев оставил другу посвящение:
Там, где на высоте обрыва
Воздушно-светозарный храм
Уходит в выспрь - очам на диво,
Как бы парящий к небесам;
Где Первозванного Андрея
Ещё поднесь сияет крест,
На небе киевском белея,
Святой блюститель этих мест, -
К стопам его свою обитель
Благоговейно прислоня,
Живешь ты там - не праздный житель -
На склоне трудового дня.
И кто бы мог без умиленья
И ныне не почтить в тебе
Единство жизни и стремленья
И твёрдость стойкую в борьбе?
Да, много, много испытаний
Ты перенёс и одолел...
Живи ж не в суетном сознанье
Заслуг своих и добрых дел;
Но для любви, но для примера,
Да убеждаются тобой,
Что может действенная вера
И мысли неизменный строй.
Через четыре года Муравьёва посетит здесь поэт Апухтин, и тоже напишет:
Уставши на пути, тернистом и далёком,
Приют для отдыха волшебный создал ты.
На всё минувшее давно спокойным оком
Ты смотришь с этой высоты.
Пусть там внизу кругом клокочет жизнь иная
В тупой вражде томящихся людей, -
Сюда лишь изредка доходит, замирая,
Невнятный гул рыданий и страстей.
Здесь сладко отдохнуть. Всё веет тишиною,
И даль безмерно хороша,
И, выше уносясь доверчивой мечтою,
Не видит ничего меж небом и собою
На миг восставшая душа.
Скончался Андрей Николаевич тихо - 18-го августа 1874 г., в 5 часов пополудни. Успев весной того же года совершить новую поездку на Афон - «для обеспечения прав основанного им там русского Андреевского скита и увещевания греческих монахов, восставших на русскую братию монастыря св. Пантелеимона».
По свидетельству очевидца, предание тела земле, «по причине опоздавшей телеграммы с Высочайшим разрешением о погребении усопшего под Андреевскою церковию, последовало 22-го августа в 12 часов дня,
Величественный Андреевский храм далеко не мог вместить в себе всех собравшихся отдать последний долг русскому духовному писателю Андрею Муравьёву.
Обширная терраса вокруг храма, вся широкая, длинная, с тремя уступами, лестница, вся площадка у подножия её и все ведущие к храму улицы были буквально запружены народом. Поразительна была картина следования гроба от верхней церкви по обширной лестнице, мимо средней, в самую нижнюю, называемую "подземную", устроенную самим Андреем Николаевичем в глубоком храмовом подвале во имя преп. Сергия, игумена Радонежского и всея России чудотворца. Тут и почил он прахом своим до общего воскресения».
http://www.stoletie.ru/sozidateli/prostodushnyj_krestonosec_655.htm
