Когда вдруг, в одночасье, рушится привычный уклад жизни и оказывается, что нет у тебя уже ни родного дома, ни родного города, ни работы, ни уверенности в завтрашнем дне, ни защиты, ни прав гражданских, наконец - что тогда остается у человека? Что он хранит надежно - пока дышит? Только то, что он успел уже наработать, накопить в своем сердце, уме и памяти.
Психолог, преподаватель семейной психологии Наталья Власова и ее 13-летний сын Даниил - беженцы из Луганска. Их доставили рейсом МЧС в Саратов, город, где у них нет родных, а на момент прилета не было и знакомых. Выбора у Власовых нет, передвигаться по России в поисках лучшего места они не могут, новую жизнь им придется строить здесь, у нас - с нуля.
Сначала
мы познакомились с Даниилом - на молебне, в центре социального
обслуживания населения Заводского района. Центр этот превращен в пункт
временного размещения беженцев. На молебне было не так много народу,
причем всё женщины - мужчины ушли оформлять документы, искать работу.
Натальи тоже не было - она уехала в университет, где ей пообещали
трудоустройство. Данила оказался единственным мужчиной среди молящихся,
если можно так назвать тринадцатилетнего... юношу. Нет, не получается
назвать его мальчиком. Строгий, сосредоточенный, взрослый. Наталья
показала мне фотографию Данилки, сделанную незадолго до начала
вооруженного конфликта - как же он изменился теперь! Навсегда исчезла
детская беззаботность. Позже я увидела его в храме всех святых - он взял
на руки маленькую девочку, дочку товарищей по несчастью, чтобы она
лучше рассмотрела росписи.
При первой нашей встрече Данила рассказал мне, что его мама преподавала семейную психологию в Луганском национальном университете:
- В отпуск она должна была пойти в начале июля, но на город начались авианалеты, и в отпуск всех отправили раньше срока. Из окон нашего дома был виден бой у луганского погранотряда, длился он 19 часов. И когда все более или менее затихло, мы поехали к нашей бабушке в центр города. И в этот же день было взорвано здание областной администрации. Еще три дня, и, решив больше не рисковать, мы уехали.
О том, как далось решение покинуть Украину, рассказала уже Наталья:
- Это был совсем непростой выбор для меня, внутренний диалог с самою собой: что я делаю и зачем? Остались бы мы в Луганске, я бы точно не сидела дома: пошла бы помогать людям, ухаживать за ранеными. Но если бы со мной что-то случилось, то с кем бы остался сын? Какая-то часть моего существа не соглашалась уезжать, не смирялась с моим решением покинуть Луганск. А другая часть - материнская - говорила: ты обязана вывезти своего ребенка отсюда. И я послушалась своего внутреннего материнского голоса.
Нам удалось вырваться в Севастополь. Там жили мои студенты, и одна из них смогла ненадолго приютить нас в своей квартире.
Первое время в Севастополе я в какой-то фантазии жила, в раздвоенности. Четко понимала, что происходит на моей родине, и одновременно это отрицала, то есть не верила в это. Мне казалось, что скоро все закончится. Я четыре раза покупала билеты домой, и четыре раза мне приходилось их возвращать. Наконец я осознала, что элементарно теряю деньги: там мы будем или здесь - без денег не выжить. И больше уже билетов на Луганск не брала.
Но я и сейчас продолжаю переживать, что уехала, что я не смогла для родного города ничего сделать, ничем помочь людям, которые там остались, коллегам, друзьям, родным. В Луганске у меня - свекровь старенькая, свекор.
В городе остались пять моих коллег - по различным причинам. У одной из них убили сына. Он, мирный житель, тогда просто шел с работы. Неизвестно, кто его расстрелял. Теперь она не уедет из города, потому что там похоронен ее ребенок.
Другая моя коллега говорит: «Что будет, то будет - а я город не брошу». Работы там нет: непонятно, откроются ли вузы, и если откроются все же, то когда. Я звонила ей. Она сказала, что с другими преподавателями, с теми, кто остался, думают пойти в госпиталь - мыть, убирать, стирать, за ранеными ухаживать. Что сейчас с ними, я не знаю.
Около недели, когда приехали в Севастополь, мы с сыном были просто вдвоем - рядышком. По новостям следили, что у нас дома происходит. Я плакала каждый вечер - от беспомощности.
В этот период я стала ощущать, что во мне обострилась потребность в общении с Богом. Но не просить Его в первую очередь хотелось, а благодарить. Благодарить за то, что я жива; за то, что мой ребенок со мной; за то, что Он посылает к нам людей, которые могут помочь. Я и в мирное время в церковь ходила, но не регулярно. И в севастопольском храме в честь Покрова Божией Матери до войны бывала. Но теперь пошла туда уже целенаправленно: исповедовалась, купила молитвослов и стала молиться.
Но, кроме этого, нужно ведь и самой действовать. Я внутренне много протестовала против беспомощной, слабой, немощной части моего существа. Эта часть как бы говорила: я беженец, и потому мне все обязаны. Но мне не хотелось быть такой, не хотелось ощущать, что сама ничего не могу сделать. Нам жители Севастополя очень помогали. Отзывались на нашу беду. Там можно было, например, прийти в парикмахерскую и подстричься бесплатно. Но ведь на доброту людей - так же, как и на милость Божию к нам, грешным - надо чем-то отвечать. И я быть безучастной не могла. Чтоб хоть как-то помочь, мы с сыном пошли работать волонтерами: убирались, собирали и паковали вещи, медикаменты, еду для жителей Юго-Востока.
- Как складываются человеческие отношения на фоне войны? - спросила я Наталью. - Может ли беда людей сближать?
- Может сближать, но может и наоборот. Я встречалась с разными проявлениями человеческих отношений. В Севастополе, например, мне показалось, что люди сострадательнее, потому что они сами недавно были в похожей ситуации. Они говорили нам: «Если бы не Россия, у нас было бы то же, что на Юго-Востоке сейчас». Им легче примерить на себя наши скорби. Я и за собой замечаю, что стала более сострадательной: раньше легче проходила мимо чужой беды. А теперь, даже если в кармане только рубль, отдаю что есть. Если есть кусок хлеба, булочка, отдаю: «Помяните тех, кто погиб». И это для меня самой важно - что-то делать для других, когда мне самой столько дано.
А если брать взаимоотношения между самими беженцами, то они совсем не простые. Мы ведь около месяца жили в палаточном лагере - уже после квартиры моей студентки. Представьте: в разное время там обитало от 500 до 900 человек, по 10-15 человек в палатке, которая днем накаляется от солнца нестерпимо. Огромные очереди за тарелкой еды, в туалет, к рукомойникам, на медобслуживание. И в условиях этого городка приходилось выживать - в прямом смысле этого слова. И везде среди давки, раздражения, гнева, агрессии нужно было отстаивать свое место, свое минимальное пространство.
Я тогда читала книгу Виктора Франкла «Человек в поисках смысла». Франкл - знаменитый австрийский психолог и психиатр, он три года провел в нацистских концлагерях. В книге он отразил свой опыт и показал, что человек даже в этих условиях свободен выбрать: остаться ли ему человеком или выживать любой ценой. Сам доктор Франкл выживал, чтобы помогать другим, это стало смыслом его существования там. И я сопоставляла себя с этим человеком, примеряла на себя его ситуацию - и становилось легче.
Конечно, все по-разному переживали эту тяжелую ситуацию. Кто-то ожесточался, становился агрессивным, а кто-то мог просто уйти поплавать в море. А я на море за полтора месяца всего один раз сходила, хотя идти очень близко, и город ведь курортный, казалось бы, все располагает. Пришла, не купалась, просто постояла, посмотрела. Мне как-то удивительно было, что у других это получается: отвлечься, отрешиться от происходящего, расслабиться.
- Как складывается ваша жизнь в Саратове?
- По моему восприятию, в Саратове, конечно, другой уклад. Своя какая-то упорядоченная жизнь города, свои городские правила. По моим внутренним ощущениям, я еще как маргинал - не прожила, не приняла эту жизнь. Пока я наблюдаю, присматриваюсь, осторожничаю. Хотя, конечно, знаю и чувствую, что у нас один язык и вера.
А что касается моего дома... У меня осталась теперь только память о той прежней жизни, о том городе, в котором я жила. Я понимаю, что та жизнь - уже былое. Ее больше не будет. Когда мы улетали из Севастополя, в конце июля, я еще созванивалась с Луганском - связь была. И мне сказала тогда одна из моих коллег: если ты когда-нибудь вернешься, ты не узнаешь города. Где мне хотелось бы жить? Не знаю, мне пока очень трудно говорить об этом.
...1 сентября Данила пошел в Саратовскую кадетскую школу-интернат. А его мама начала работать там же психологом. Я смотрю на нее, слушаю ее рассказ и задаю себе вопрос: сила характера - она откуда? Врожденное, природное это свойство или приобретенное? Наталья производит впечатление сильного, крепко стоящего на ногах человека. Но сила ее - особая. Мне кажется, она коренится... в слабости, да, но в слабости перед Богом. Всякий, кто надеется лишь на себя, рано или поздно дойдет до своего предела, до границы своих возможностей. А кто уповает на Бога и благодарен Ему за помощь - тот будет получать эту помощь еще и еще. Мы уязвимы, хрупки. Я начала с того, что у нас есть ум, память, но ведь на самом деле и это нам не принадлежит - один лопнувший сосудик в мозгу, и где наша память, где ум? Если мы не беспомощны в наших бедах, то только потому, что наша опора - Творец, упование на Него и благодарность Ему - за все.
Газета «Православная вера» №17 (517)
http://www.eparhia-saratov.ru/Articles/ne-prosit-khotelos-a-blagodarit
