Отмечая столетие начала Первой мировой войны, человечество, надеемся, «преклонит колени» перед миллионами жертв наибольшего на то время военного столкновения в мировой истории. Задумается ли оно в тот момент об историческом контексте, в котором такие жертвы были принесены, это уже иной вопрос. Но историки, занимающиеся темами ХХ века, это в любом случае должны сделать. Тем более что большинство продолжительного и сложного характера процессов, заполнивших век двадцатый и влияющих также на современный мир, исходную точку имеет в Великой войне 1914-1918 годов. Вспомнить о ее причинах и поводах, о виновниках и жертвах, о многочисленных событиях и явлениях, которые предопределяли направление развития последующей истории, - значит еще раз критически оценить представления об особой военной эпохе. В то же время следовало бы «преклонить колени» перед миллионами сохраненных исторических источников, перед историографическим наследием, которое составляют десятки тысяч книг, и при должном почтении к методам исторической науки с учетом исследовательских возможностей своего времени предложить как можно более надежное толкование прошлого.
Будет ли услышан общественностью голос историков или он будет «заглушен» центрами силы, политические интересы которых в том, чтобы изменить историографическую картину Первой мировой войны? В какой мере научность будет способна противостоять антинаучности в формировании сознания современников? Звуки труб и барабанов, характерные для начала войны, взволнуют ли почивших и пробудят ли понимание у новых поколений? Или, может, жертвы великого бедствия еще раз будут погублены и унижены?
Современная история уже длительное время находится под ударами ревизионистской историографии, которая под влиянием политики и ее потребностей уничтожает имеющиеся знания о прошлом, требует изменения историографической перспективы, на основании анализа ограничиваемого объема исторических источников фабрикует выводы и навязывает их, отстаивает радикальный поворот в исследовании прошлого. Ревизионистсткий «переворот» оспаривает факты, а через них - имевшие место события, явления и процессы. Нападками на научный метод обессмысливается существующая «общественная память», ставится под вопрос целесообразность исторической науки и попирается нравственность историографических дисциплин. По преимуществу это последствия изменений в политике и общественной жизни с конца ХХ века, оставивших глубокий отпечаток и на осмыслении предшествующих времен.
Политическая затребованность изменения картины эпохи конца ХIХ - начала ХХ веков, эпохи войны нескрываемо присутствует, подобно тому, как это не один раз уже было в минувшем столетии, насыщенно кровавом. Она проявляются в грубом историческом ревизионизме, который служит не научным потребностям в получении новых знаний, а диктату политики. Так было всегда, когда устанавливался, отрицался или разрушался, мировой порядок (в 1918, 1933, 1939, 1945, 1989...). Так и теперь.
Благодаря освободительным устремлениями и героическим подвигам нескольких поколений Сербия в течение ХIХ века завоевала, а в первые десятилетия ХХ века отстояла свое новое государство. Проблемы, с которыми она неизменно в те времена сталкивалась, по масштабу и сложности будучи объективно выше сил государства, испытывали его граждан на стойкость, упорство, силу воли, патриотизм, сознательность и готовность к жертвам. Таким образом, Сербии мучительнее, чем другим балканским странам, довелось обеспечивать себе место в истории современной Европы.
Сербский вопрос, понимаемый как необходимость освобождения частей сербского народа и объединения их с Сербией, был одновременно и важным вопросом европейской истории. Вокруг него сталкивались интересы великих держав, заинтересованных в том, чтобы решать международные проблемы внутри существующей «европейской системы», и не готовых одобрительно, без сомнений поддержать желания малых народов добиваться самостоятельности собственными силами. Решение сербского вопроса требовало времени и колоссальной энергии народной, вынуждало защищать культуру, вызывало политическую борьбу и сопротивление внешних сил, порождало воодушевление и разочарование, пробуждало и расходовало много эмоций, но также давало шансы рационально смотреть на обстоятельства в мире и оценивать возможности своей страны, своей нации. Силы, при этом освобождавшиеся, игнорировали существование великих держав, не принимали в расчет «правил» и «систем», которые те для Балкан прописывали.
Соблюдение национального принципа дало то, что Сербия на Берлинском конгрессе 1878 года обрела независимость, но в то же время применение имперского принципа обеспечило Австро-Венгрии оккупацию Боснии и Герцеговины. Зажатая между Габсбургской и Османской империями, имеющая части своего народа в обеих этих державах, принужденная к компромиссам и опекунству со стороны Вены, много добра от будущего Сербия ждать не могла. Чтобы добиться лучшего, необходимо было укреплять государственные институты, поднимать экономику, модернизировать армию, создавать систему просвещения, формировать и готовить поколения для новой эпохи, приобретать союзников, склонять на свою сторону балканских соседей, духовно связывать сербов нак целостность, налаживать близкие отношения с югославянскими народами, устанавливать демократический порядок с соответствующей атмосферой... Только тогда Сербия смогла бы выдвигать великим державам хоть какие-то свои умеренные требования, надеясь на определенные уступки. Европейские державы до некоторой степени готовы были терпеть взоры, устремляемые сербской элитой ее в сторону тех частей своего народа, которые оставались в составе Турции. Однако то, что Сербия противопоставляла себя Двойной монархии с ее претензиями на Балканах, Вена стремилась использовать как повод для объявления войны.
В начале ХХ века Сербия стала освобождаться от пут, которые четверть века экономически и политически привязывали ее к Австро-Венгерской монархии. Благодаря приобретенному статусу, военному и экономическому укреплению, проявленной способности дать отпор, национальной программе с ориентацией на юг (освобождение от Турции) и на запад (освобождение Боснии и Герцеговины), она притягивала внимание порабощенных сербов и югославянских народов, закрывая путь на юго-восток - единственное направление, на котором Габсбургская монархия могла проявить себя как значительная европейская сила. И вследствие этого Сербия становилась серьезным противником.
В 1908 и 1913 годах Габсбургская монархия упустила возможности начать войну с Сербией. Тогда все завершилось разразившимися международными кризисами, которые открыли противопоставляющиеся и сталкивающиеся интересы великих держав на Балканах. А вот кризис очередной, вызванный покушением в Сараево, она использовала. С одной стороны, давно складывавшиеся намерения Вены выиграть на Балканах «малую войну», которая вернет самоуверенность во внутреннем плане и авторитет среди больших европейских сил, а с другой - стремление Берлина военными действиями большого масштаба реализовать амбиции по достижению мирового могущества таким образом привели мир к катастрофе. Покушение в Сараеве стало поводом для войны; а причины были намного сложнее. Сербия навязываемой войны не хотела, однако вынуждена была ее принять. Защита отечества и формирование государства, которое бы собрало не только весь сербский народ, но и остальных югославян, создавая мощную преграду прорыву Германии на Восток, могло быть осуществлено только в пределах и на территории побежденного в войне Габсбургской империи.
Конфликт Австро-Венгрии и Сербии лишь на первый взгляд, в течение нескольких дней, воспринимался как столкновение двух государств. Ведь противостояние великих держав к тому времени было таким, что один из современников назвал тогдашнюю Европу складом пороха и оружия. Именно поэтому другой современник пророчески предупреждал, что «человечество попадает в один из таких безумных водоворотов, когда в реках крови меняются границы государств и будущность народов», когда пятисотлетнии империи «крошатся как источенные червями деревья» и когда у каждого народа появляется страх за свое будущее. Вскоре последовала катастрофа, какой прежде мир не видел.
Сербия войну встретила в военном, экономическом и финансовом отношении неподготовленной, но в плане национального сознания и зрелости - «готовой к наибольшему для себя прыжку». Ее интересы совпадали с интересами великих сил и Антанты, не готовых принять устремление Германии добиться мирового господства. Приняв на себя испытания, которые свидетели-очевидцы сравнивали с библейскими страданиями, она защитила свою независимость, внесла большой вклад в победу сил союзников, с согласия и при помощи которых создала первое государство сербов, хорватов и словенцев. А неизмеримую цену его составляли многочисленные жертвы, отречение от собственной государственности и «мечты благородных поколений». Однако возникло это государство в конце эпохи, противоречия которой и являлись настоящей причиной конфликтов. Вместе со старой эпохой исчезли четыре империи, две из которых были виновницами Великой войны. Настала новая эпоха, отягощенная проблемами, не решенными Первой мировой войной, из-за чего казалось, что как только на мирных договорах поставлены подписи, человечество начало отсчитывать время до нового, еще более страшного, столкновения.
Авторы данной книги имели скромное намерение, обусловленное следующим: закрепляя те научные результаты сербской историографии, что включены в существующий корпус научных знаний, которые накопили историки, принадлежащие к иным культурам, еще раз обратить внимание на то, сколь пагубно влияние политической ревизии истории. Мы убеждены, что народы, знающие правду о себе, имеют будущее. Такова мотивация у нас, предлагающих читателям сию краткую историю Великой войны и участия Сербии в том мировом столкновении.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
ОТ БЕРЛИНСКОГО КОНГРЕССА ДО САРАЕВСКОГО ПОКУШЕНИЯ
Сербия на переломе веков (1878-1903)
Выстрелы, которые Гаврило Принцип, молодой сербский революционер-националист, в июне 1914 года произвел в австро-венгерского престолонаследника Франца Фердинанда и которые впоследствии восприняты как повод для развязывания Первой мировой войны, имели долгую предысторию, в течение которой идея освобождения и объединения сербского народа переплеталась со сложными отношениями и планами великих сил.
Историю Сербии, сербского народа на протяжении десятилетий после Берлинского конгресса определяли многочисленные испытания. У поколения, которое возрастало во время, предшествующее большому Восточному кризису, и у поколений, жизнь которых прочно ознаменована восстаниями, военными действиями и решениями Берлинского конгресса, было много важных дел. Перед ними стояли задачи: в Европе, охваченной нестабильностью, сохранить и укрепить обретенную государственную независимость, интегрировать нацию, в Австро-Венгрии или России найти гаранта своих интересов и надежную внешнеполитическую опору, реализовать устремления к более широким политическим свободам, решить династический вопрос, обеспечить ускоренное хозяйственно-экономическое развитие и модернизацию системы просвещения, обеспечить культурный прогресс, реформировать армию, а нацию приготовить к испытаниям, которые предвещал ХХ век.
Решения Берлинского конгресса самым непосредственными образом влияли на последующее развитие Княжества Сербии[1]. Обретением независимости был завершен длившийся десятилетия процесс восстановления сербской государственности, который начат Первым сербским восстанием 1804 года. С присоединением четырех округов (Нишского, Пиротского, Топлицкого и Враньского) территория Сербского княжества увеличилась на 10 300 квадратных километров, и вплоть до Балканских войн она составляла 48 300 квадратных километров[2]. Вследствие территориального расширения добавилось также 303 097 душ населения (23,1%), что явилось началом национальной интеграции.
Несмотря на определенные положительные результаты, решения Берлинского конгресса вызвали в Сербии разочарование, недовольство, предчувствия опасности. Усилилось влияние великих держав на экономическое и политическое развитие тех частей Турецкой империи, в которых жил сербский народ. События, предшествовавшие Конгрессу, и позиции, которые заняла царская Россия в ходе его, показали, что балканская политика этой великой православной державы, которую Сербия воспринимала как естественную защитницу, была к Болгарии, к болгарским интересам благосклонной более, нежели к Сербии[3]. Такая российская политика, независимо от утвержденных на Берлинском конгрессе окончательных результатов, сталкивала сербов с болгарами, давая возможность и другим, небалканским, силам эксплуатировать эту конфликтность в будущем. А одновременно решения Берлинского конгресса стимулировали появление панисламизма, способствовали усилению воинственности уже сложившегося римско-католического клерикализма, что существенно отражалось на жизни сербского населения[4].
Для политиков и общественности Сербии особенно удручающим было то обстоятельство, что вне сербских границ остались Старая Сербия (Рашка, Косово и Метохия, северная Македония) и Босния и Герцеговина - две области, в которых сербское население определенно составляло большинство. Причем, если первая из них - колыбель средневековой сербской государственности, «святая сербская земля», - в соответствии с решениями Берлинского конгресса и далее оставалась под турецким владычеством, то вторую оккупировала Австро-Венгрия[5]. И ее право оккупировать Боснию и Герцеговину, приобретенное на Берлинском конгрессе, оправдывалось тем, что для «примитивных народов» будут принесены «блага современной цивилизации».
Явное недовольство вызывало также присутствие австро-венгерского военного гарнизона в Нови-Пазарском санджаке. Сербские дипломаты и политики в этом решении Берлинского конгресса видели стремление великих европейских сил не допустить существования общей сербско-черногорской государственной границы, а тем самым и близкого сопряжения двух самостоятельных сербских государств. Независимое Княжество Сербия, таким образом, с начала своего существования было окружено двумя империями, в составе которых оставались части сербского народа и которые всеми средствами мешали достижению высшей национальной цели его - собирания преимущественной части сербства в рамках одного государства. Поэтому о Сербии современники говорили как о «стране окруженной», а о населении ее - как о «народе под арестом».
В равной степени тяжелыми и обременительными считались экономические обязательства, которые Сербия вынуждена была принять как условия поддержки со стороны Австро-Венгрии: строительство железной дороги и не выгодный для нее предварительно заключенный между Турцией и Австро-Венгрией договор о торговле. Решения Конгресса вели к разрушению балканского рынка, что усложняло все виды интеграции на Балканах. А последствиями войны были значительные человеческие жертвы и миграции, существенно изменившие демографическую картину на этих территориях. Ослаблена идея югославянского сближения. Исторические обстоятельства требовали, чтобы национальные движения на югославянском пространстве вновь определили свои исторические цели и методы, с помощью которых они будут реализованы. Преобладало впечатление, что приобретения 1878 года меньше тех убытков, которые великие силы нанесли своими решениями сербскому народу[6].
Сербия в последующие десятилетия менялась и, несмотря на противодействия, модернизировалась. Разочарование позициями царской России повлияло на князя Милана Обреновича так, что он прежнюю пророссийскую ориентацию во внешней политике отверг, а повернулся к Австро-Венгрии. Пользуясь своими властными полномочиями, князь в 1881 году заключил с империей Габсбургов два важных договора - Торговое соглашение и Тайную конвенцию. Первым из них не только облегчался вывоз сербской сельскохозяйственной продукции в Австро-Венгрию, но обеспечивались прочные и долгосрочные экономические связи с этой мощной державой-соседкой. А Тайная конвенция, о которой помимо князя знали только председатель правительства Милутин Гарашанин и министр иностранных дел Чедомиль Миятович, положила начало и процессу политического сотрудничества. В соответствии с ней, Сербия внешнюю политику, включая и отношение к оккупированной Боснии и Герцеговине, обязывалась вести без противопоставления интересам Австро-Венгрии. Таким образом, в сущности, она отказалась от прав на эту область, а соответственно, от важной части национальных интересов и устремлений, ставя под угрозу собственную самостоятельность во внешней политике. Сделанные уступки должны были «возмещаться» обязанностями, которые брала на себя Австро-Венгрия, соглашаясь с территориальным расширением Сербии в моравско-вардарском направлении на юг и провозглашением Сербии как королевства. Подписанные договоры обеспечили стабильность для династии Обреновичей, однако вынудили Сербию свои национальные идеалы подсоединять к политике великих держав[7].
В то же время недовольство политикой России не означало изменения позиции, которую сербская общественность занимала по отношению к германским народам и их государствам. Австро-Венгрия и далее считалась неискренним союзником Сербии, самым опасным врагом сербского народа и врагом всех славян. Расхождения между внешней политикой, которую вел режим Обреновича, и сложившимися представлениями общественности об этой политике привели к тому, что усилилось политическое напряжение и возник один из важнейших разделов во внутриполитической жизни сербского государства - раздел, обусловленный различными взглядами на внешнеполитическую ориентацию страны[8].
Выполнение взятых на себя обязательств - прежде всего, экономических - вынудило сербское правительство брать долги. Уже в 1881 году, без информирования общественности, был осуществлен заем на строительство железной дороги. Между тем, возглавляемая Эженом Бонту французская финансовая компания «Генеральный союз», которой было доверено это дело, уже в следующем году потерпела крах. Финансовый скандал, вызванный «аферой Бонту», до оснований потряс Сербию. Он выявил коррумпированность группы политиков и усилил политические брожения, что отразилось на политической стабильности и безопасности[9].
В то время, когда возникли многочисленные вопросы внешней и внутренней политики, вследствие принятия нескольких важных законов, начиная с 1881 года, гражданам Сербии было предоставлено больше политических свобод. Закон о печати обеспечивал большую свободу информации; Закон о собраниях и объединениях допускал свободу выражать политические мнения и объединяться в политических целях; Законом о судьях судебная власть отделялась от исполнительной. Этими мерами властей начался мучительный процесс утверждения политических свобод и формирования соответствующих институтов.
Разнообразие политических идей и мнений было одним из показателей модернизации сербии, в процессе которой складывались и первые современные политические партии[10]. Прежде других возникла Народная радикальная партия (Народна радикална странка), официально созданная в январе 1881 года. Большинство ее вождей в молодости имело склонность к социалистическим идеям, но осознавало, что в стране, по преимуществу крестьянской, какой была Сербия, условия для социализма отсутствовали, поэтому политические цели и политическую борьбу следовало приспособить к существующим обстоятельствам. Радикалы выступали за конституционную реформу, в соответствии с которой власть, прежде всего - законодательная, была бы у Народной скупщины, за ограничение всевластия монарха, за децентрализацию государственного управления посредством местного самоуправления, за укрепление благосостояния народа и более активное участие крестьянства в политической жизни страны. Во внешней политике они ратовали за бескомпромиссное сохранение государственной независимости, за освобождение и объединение всего сербского народа, за союз с другими балканскими народами и за опору на Россию. Такая политическая программа отвергала тот курс внутренней и внешней политики, который режим обязался держать в соответствии с тайными соглашениями, заключенными с Веной. В то же время она привлекала много сторонников, особенно из низших слоев общества. Все вместе это делало радикалов опаснейшими противниками тогдашнего правителя Милана Обреновича.
Либеральная партия (Либерална странка), лидеры которой провели Сербию через войны 1876-1878 годов, имела традицию бóльшую, нежели Радикальная, хотя она формально тоже создана была в 1881 году. Во внутренней политике либералы выступали за ограниченный парламентаризм, постепенное расширение политических свобод, сильную исполнительную власть и мощный чиновно-полицейский аппарат, Они подчеркивали значимость Народной скупщины как законодательного органа и структуры, которая должна контролировать деятельность по управлению страной, однако были против того, чтобы усиливалось влияние неграмотного населения на политические события в стране. Во внешней политике либералы были настроены пророссийски.
Прогрессивная партия (Напредна странка), третья влиятельная политическая организация Сербии, создана тоже в 1881 году. Она объединяла молодых, европейски образованных интеллектуалов с консервативными взглядами, которые не обеспечивали ей массовой поддержки. От других партий эта отличалась позицией, согласно которой династия является фактором стабильности, она должна быть защищена и оставаться вне всех видов конституционной борьбы. Предлагая свою программу модернизации страны, прогрессисты выступали за соблюдение законности, постепенные реформы, ограниченное избирательное право, ответственность министров, независимость суда и территориально-общинное самоуправление. Во внешнеполитическом аспекте их программа содержала требование обеспечить государственную независимость, укрепляя связи со славянскими народами и государствами. Вместе с тем прогрессисты не отрицали политики, в основе которой была опора на Австро-Венгерскую монархию.
Противодействия модернизации страны и общества были многочисленны и разнообразны, из-за чего Сербия медленно преображалась в современное государство, а ее общество - в современное общество. При всем этом изменения были заметны, и они охватывали все сферы общественной жизни. На политической сцене объявилось множество идей, различие которых стимулировало межпартийные столкновения. Ключевые институты государства - властитель, правительство и Народная скупщина действовали не в единстве, а боролись за политическое преимущество и доминацию. Усиливалось недовольство проавстрийской политикой и финансовыми аферами. Чтобы смягчить существующие проблемы и укрепить свой личный авторитет, князь Милан Обренович решил поднять Княжество Сербию в статус Королевства. И Народная скупщина, при поддержке Австро-Венгрии, 6 марта 1882 года провозгласила восстановление Королевства Сербии. Вопреки ожиданиям, это не поспособствовало решению спорных вопросов внешней и внутренней политики. Стремление короля реализовать программу стабилизации государства с помощью сильного чиновного аппарата и армии создало новые проблемы. Реформа, предусматривавшая изъятие у народа устаревших винтовок с последующим содержанием их на складах и формирование регулярной армии, вызвала сопротивление радикалов и массовое неприятие такой политики. Противодействие, оказанное в Тимочском крае в октябре 1883 года, подавлено с кровопролитием. Взбунтовавшиеся крестьяне, недовольные мерами властей и ожесточенные из-за своего экономического положения, были наказаны сурово. Под угрозой смертной казни и многолетней каторги некоторые лидеры радикалов вынуждены была бежать из страны и годы провести в эмиграции. Расправой режима с Радикальной партией ослаблено ее политическое влияние, что временно облегчило положение режима, а королю дало возможность ввести почти абсолютистскую форму правления[11].
Тяжким испытанием для Сербии, сербских политиков и военных стала сербско-болгарская война. Реагируя на объединение Княжества Болгария с Восточной Румелией, считая, что этим, вопреки решениям Берлинского конгресса, нарушается равновесие сил на Балканах в ущерб Сербии, король Милан 2 ноября 1885 года объявил войну с намерением завладеть северо-западными районами Болгарии. Не имея должной подготовки в военном отношении, а также мотивации в отношении политическом, Сербия эту войну проиграла. После поражения на Сливнице и в итоге посредничества Австро-Венгрии в 1886 году в Бухаресте подписан мирный договор. Военная авантюра короля Милана Обреновича не повлекла за собой территориальных потерь и обязанности возместить нанесенный ущерб, но повлияла на международный авторитет страны, авторитет монарха и династии, поставила под сомнение способности и престиж армии. Противодействуя национальному объединению Болгарии, Сербия на своей восточной границе обрела соседа недоверчивого, недовольного и враждебно настроенного. Из-за этого на долгое время невозможной стала реализация идеи союза с Болгарией для решения балканских вопросов[12].
Поражение в войне с Болгарией, большое недовольство народа и внутриполитическое напряжение вынудили короля Милана Обреновича искать согласия с гражданскими партиями и осуществлять значительные перемены во внутренней политике. Первый шаг был предпринят в 1887 году - объявлена амнистия осужденным радикалам, а находившимся в эмиграции, за исключением Николы Пашича, разрешено вернуться на родину. В следующем, 1888, году в итоге сотрудничества партий и с опорой на бельгийский опыт Сербия приняла новую Конституцию, в соответствии с которой учреждена парламентская система. Основной вопрос - разграничения полномочий правителя и Народной скупщины - решен таким образом, что законодательная власть поделена между этими двумя конститутивными субъектами. Народная скупщина при этом получила право принимать решения, касающиеся государственного бюджета. Положениями Конституции значительно расширены политические права граждан. Обеспечивалось право свободно выражать политические взгляды и создавать объединения. Конституция гарантировала свободу печати. Введено почти всеобщее избирательное право для мужчин. Выборы в Народную скупщину, по демократическому принципу, должны были быть тайными. Для того, чтобы деятельность Народной скупщины осуществлялась как можно более квалифицированно и профессионально, вводилось положение, согласно которому от каждого округа избирается по два посланника с высшим образованием. Министры за свои дела отвечали перед законом; гарантировалась независимость судов. Управление государством основывалось на принципах местного самоуправления[13].
Принятием этой демократической, для того времени весьма прогрессивной, конституции король надеялся устранить самые важные причины политического недовольства в стране и поспособствовать подъему авторитета династии среди подданных. А после этого, на 34 году жизни, устав от политических конфликтов и не желая править в соответствии с новой Конституцией, в день семилетия провозглашения королевства, 6 марта 1889 года, монарх объявил, что отрекается от престола. Властные полномочия он оставлял тринадцатилетнему сыну Александру, от имени которого до его совершеннолетия управлять страной должно было Наместничество из трех лиц. Спустя несколько дней после отречения Милан Обренович потребовал, чтобы Наместничество помиловало Николу Пашича и разрешило ему вернуться в страну. С принятием новой Конституции, с уходом автократического властителя и иными политическими переменами внутриполитические условия в стране на некоторое время улучшились. Об особенностях политической жизни этого периода свидетельствует то, что прежде гонимая Радикальная партия стала партией правящей. После шестилетнего изгнания и политического помилования Никола Пашич уже в 1890 году был избран Председателем Народной скупщины, а в следующем, 1891, году - Председателем правительства.
Во внутренней политике новое направление подтверждалось принятием законов, которые облегчали положение крестьянства и вводили бережливость в расходование государственных денежных средств. Во внешнеполитическом плане наблюдалось ухудшение отношений с монархией Габсбургов. Расторжением договоров об эксплуатации железных дорог (1889 года) и монополии на торговлю солью и табаком (1890 года) правительство радикалов начало борьбу за экономическую независимость от Австро-Венгрии. Пророссийской ориентации внешней политики и возобновлению связей с Российской империей поспособствовал и официальный визит короля Александра Обреновича в Россию. Во время этого визита сербской армии было подарено большое количество винтовок и иного военного снаряжения - как знак доброй воли.
Большую роль в той борьбе за существование, которую приходилось вести Сербии, впрочем, играла дипломатия. Сербские дипломаты подходили к балканскому вопросу как совокупности «мелких и крупных чрезвычайностей и легко вспыхивающих конфликтов». Присутствие на Балканах иностранных держав делало все конфликты более мощными, непредсказуемыми и трагичными. Политика великих держав вынуждала малые государства приспосабливаться к их амбициям, а свои законные интересы согласовывать со стратегическими доктринами больших сил. Опыт показывал, что приспособление является предпосылкой существования, а оно, в зависимости от ситуации, влечет за собой либо поощрения, либо наказания. Императивом внешней политики была необходимость внимательно следить за всем тем, что происходило в Турецкой и Австро-Венгерской империях, а также в европейских столицах - за волнениями, протестами, распространяющимися идеями, за поворотами в политике и столкновениями интересов. От умения дипломатов предчувствовать, правильно видеть и адекватно оценивать поведение великих держав во многом зависела будущность таких небольших стран, какой была Сербия[14].
В разгар политического кризиса, вызванного семейными трениями бывшей королевской четы, удалением королевы Наталии из страны, согласием Милана Обреновича за денежную компенсацию отказаться от сербского гражданства, смертью одного из наместников, падением правительства и открытыми политическими расправами, король Александр Обренович совершил первый из ряда переворотов, которыми ознаменовалось его правление. В начале 1893 года он объявил себя совершеннолетним и ликвидировал Наместничество. Но это было только первое антиконституционное решение нового властителя, который своей вероломностью в последующие годы способствовал смене двенадцати правительств и осуществлению еще трех государственных переворотов. Годом позднее, 21 мая 1894 года, монарх специальной Прокламацией отменил Конституцию 1888 года и вернул в действие Конституцию 1869 года. Этому предшествовало незаконное возвращение короля Милана в страну и назначение его командующим армии с большими полномочиями. Названные политические шаги сопровождались отменой демократических свобод и вольнодумных законов, увольнением со службы политических оппонентов и арестами политических противников. Столкновениями личной власти короля из династии Обреновичей и власти Народной скупщины, в которой доминировала Радикальная партия, ознаменованы последние годы ХІХ века. «Усилия», с которыми Сербия старалась решить свои внутренние вопросы, перенесены и в ХХ век.
Смены правительств, замена Конституции, применение насильственных методов в расправах с политическими противниками, государственные перевороты, введение чрезвычайного положения и создание чрезвычайных судов, многочисленные скандалы и аферы, политическая неуравновешенность и личные амбиции привели к тому, что последний властитель из династии Обреновичей нажил много врагов. И число таких было увеличено его решением жениться на Драге Машин. Общественность патриархальной Сербии не готова была принять брак своего правителя с бывшей придворной дамой королевы Наталии, вдовой, которая была на десяток лет старше короля и по отношению к которой существовало сомнение, что она династии и стране подарит престолонаследника. Совсем неприличным этот брак считали члены королевской семьи, политики, высшие священннослужители, интеллигенция и военные, но противников такого брака преследовали как врагов государства.
С целью успокоить множественные проявления недовольства король Александр попытался сблизиться с радикалами, освобождая их лидеров из заключения, в которое они попали по обвинениям, что в 1899 году организовали покушение на бывшего короля Милана (Ивањдански атентат /Крещенское покушение), а иным разрешая вернуться из эмиграции. Как существенную меру, которая должна была убавить непопулярность режима, в 1901 году монарх объявил о введении Даруемой (Октроисане) Конституции. Основные положения ее являлись новыми для существовавшей парламентской практики. Сербия впервые в своей истории получила двухпалатное Народное представительство, которое состояло из Скупщины и Сената. Согласно установлениям Конституции, депутаты Скупщины избирались, две трети сенаторов назначал непосредственно король, а треть определялась выборами. Как и в других странах, где существовала такая форма парламентаризма, в Сербии институт Сената позволял королю контролировать большинство Скупщины. Кроме того, король делил со Скупщиной законодательную власть. И, наконец, Коституция предусматривала, что исполнительная власть несет ответственность перед королем, а не перед Скупщиной.
Принятие Конституции 1901 года помогло королю Александру Обреновичу заручиться поддержкой совместного правительства радикалов и прогрессистов, но не устранило существовавших политических разногласий. Общественность возмущалась ограничениями политических свобод и произволом власти. Напряжение усиливали скандалы в семье Обренович, слишком большое влияние братьев королевы и особенно - ее выдуманная беременность. Возникшую ситуацию оппозиция охарактеризовала посредством зловещего определения-предупреждения: «Лучше конец с ужасом, чем ужас без конца». Недовольство достигло апогея в марте 1903 года, когда прошли массовые демонстрации белградских студентов, рабочих и части горожан. В столкновениях демонстрантов с полицией и армией появилось немало раненых и погибших. Все это побудило короля произвести еще одну государственную реформу. Между тем, оказалось, что вследствие этого существующие проблемы только усугубляются. После неудачных смен правительства в апреле 1903 года Александр Обренович за один день осуществил две государственные реформы: в итоге первой отменил Конституцию 1901 года, поменял составы Сената, Государственного совета и судов, а второй - вернул Конституцию в действие. Сторонники демократии сочли, что такими действиями парламентаризм подвергнут издевательству.
Вопреки политике, которую вел Александр Обренович, стремление сербов к гражданским правам и политическим свободам становилось все сильнее. Борьба за них, забота о судьбе государства и желание, чтобы оно модернизировалось, свидетельствовали о зрелости сербского общества. И временные успехи короля во внешней политике не могли погасить недовольства его правлением.
Из внешнеполитических событий большое значение имела его встреча с черногорским князем Николой Петровичем 28 июня 1896 года, в день святого Вида - большой религиозный и национальный праздник сербов. Сама встреча и символическая дата ее вызвали обеспокоенность у верхов Австро-Венгерской монархии, всегда с подозрением относившейся к самостоятельным действиям Сербии, политическии планам ее на Балканах. Вскоре после этого король посетил Стамбул и добился улучшения отношений с Турцией, после чего Константинопольская Патриархия дала согласие поставить во главе епархий в Призрене и Скопье иерархов сербской национальности. И все-таки озабоченность проблемами, возникшими как в личном, так и во внутриполитическом планах, не позволила ему посвятить больше внимания внешнеполитическим делам. Соответственно, внешняя политика Сербии так же, как и внутренняя, была нестабильной - без последовательности и без четкой программы, в метаниях между Австро-Венгрией и Россией.
Пророссийски настроенные радикалы стремились привязать Сербию как можно больше к России. По мнению Николы Пашича, Сербия не могла себе позволить обид на великую православную державу из-за Сан-Стефанского мирного договора и Берлинского конгресса. Тем более что развитие ситуации в Европе предвещало судьбоносное столкновение германцев со славянами. Между тем, позиции короля Александра во внешней политике были близки тем, которые занимал его отец; так что на протяжении значительного периода своего правления он придерживался проавстрийской ориентации. После возвращения короля Милана в Сербию дипломатические отношения с Россией на некоторое время были даже прерваны, и российский посланник отозван из Белграда. Тогда же Россия отказала Сербии в кредитах, чем воспользовалась Австро-Венгрия, пытаясь восстановить в Сербском королевстве свое влияние и торговую монополию. Российско-сербские отношения несколько улучшились во время женитьбы короля, когда ему потребовалась поддержка, и царь Николай II Романов, через своего посланника, стал свадебным свидетелем. Помимо этого Россия поддержала сербскую просветительскую и церковную политику в Старой Сербии, направленную на сохранение национального самосознания сербских жителей края. Однако общественность Сербии оставалась недовольной достигнутыми результатами.
К немногочисленным успехам режима Александра Обреновича относится военная реформа, осуществленная под руководством его отца, Милана Обреновича[15]. Хотя политические и экономические условия были неблагоприятными, усовершенствована организация армии и проведена ее техническая модернизация. Реформа изменила и отношение властей к вопросам обороны страны, поскольку прежде очень долго действовал принцип, согласно которому самыми лучшими решениями являются решения самые дешевые. На протяжении 1897-1900 годов военный бюджет был увеличен почти вдвое. Из общего бюджета на потребности армии в 1898 году выделялось 17%, а в 1900 - уже около 26-27% [16]. Были найдены и дополнительные источники финансирования, которые обеспечивали бóльшие закупки для армии. Взяв кредиты, страна приобрела новое военное снаряжение, армия получила скорострельное оружие, были построены многочисленные военные объекты, началась систематическая работа по подготовке офицерских кадров и введено более современное обучение рекрутов[17]. В состав армии влилось исключительно много офицеров, получивших образование в 1897-1900 годах, в рамках политики омоложения. Они очень быстро заняли ответственные должности, а со временем приобрели и надлежащий военный опыт, который способствовал успехам в войнах 1912 -1918 годов. В ходе того же процесса реформ и модернизации армии сербский крестьянин, воин по духу и традиции, пережил существенную эволюцию. Реформа обеспечила преемственность между теми мерами по созданию регулярной армии, которые были предприняты в начале правления Милана Обреновича, и позднейшей подготовкой к ведению войн балканских и Первой мировой.
Недовольство общественности политикой, которую вел Александр Обренович, предопределило судьбу этого правителя. В ночь с 29 на 30 мая 1903 года (по «старому», юлианскому календарю) группа офицеров-заговорщиков, поддержанная несколькими влиятельными политиками, совершила государственный переворот, известный под названием «Майский переворот». Предводительствуемые капитаном Драгутином Димитриевичем Аписом заговорщики, ворвавшись во дворец, убили короля Александра и королеву Драгу и выбросили их тела через окно. Такой вот эпилог имел заговор, подготовка которого началась еще в 1901 году. Жестокой расправой с королевской четой завершилось правление династии Обреновичей. Но открытым остался вопрос о причинах такого исторического результата. Как причина офицерского бунта называлось недовольство состоянием армии, низкими и нерегулярными жалованиями, частыми дворцовыми скандалами, пассивностью в осуществлении национальной политики. Гражданские политические деятели, учитывая неодобрительное восприятие женитьбы короля, считали, что причины все-таки значительно сложнее и глубже; искать их следует в том, что правление Милана и Александра Обреновичей представляло собою обрыв прежнего исторического развития сербской нации. А особенность этого развития заключалась в том, что почти параллельно шло два процесса: борьба за национально-государственную независимость и борьба за гражданские и политические свободы. По мнению современников и по толкованиям историков, своими недемократическими действиями, политической незрелостью и национальной пассивностью король Александр Обренович остановил это историческое движение, став для него преградой.
Подъем Королевства Сербия (1903-1904)
Майский переворот вследствие влияния, оказанного на политическое, экономическое и культурное развитие, стал одним из важнейших событий истории Сербии. Династической сменой завершено длительное соперничество двух династий - Обреновичей и Карагеоргиевичей, - которое обостряло и без того частые кризисы, расходуя энергию нации. При острой межпартийной борьбе и участии армии в политике Сербия вступила в совершенно особую, весьма четко обозначившуюся эпоху. Укрепление демократических институтов, парламентарной системы законности сопровождалось расцветом науки и культуры. В науке стал доминировать критический метод. А поколениям, которые воспитывались в школах и Белградском университете, критический взгляд на прошлое давал возможность четче видеть будущее. Общее духовное преображение находило опору в сербском языке, «который освобождался от неестественных влияний - прежде всего немецкого, и под излучениями французского обретал гибкое, блестящее выражение»[18]. Все это способствовало процессу окончательного национального освобождения, которому были посвящены жизни многих поколений, в успехе которого они не сомневались и ради которого были готовы на жертвы.
Политической и общественной жизни этого времени свойственны многие противоречия. Всего лишь за одно столетие после Первого восстания Сербия, в качестве образцов принимая опыт самых передовых и самых демократичных стран Европы, создала почти все государственные учреждения в соответствии с требованиями времени[19]. Но при этом в начале ХХ века она все еще оставалась страной, по преимуществу аграрной, крестьянской и экономически слабо развитой. Основные социальные слои пребывали под гнетом бедности. Численность школ, особенно в сельской местности, была недостаточной, чтобы ликвидировать безграмотность, сопровождавшуюся невежеством и примитивностью. Отсутствие развитой политической культуры и политические страсти сказывались на баталиях, в ходе которых оппонентов объявляли врагами. Все это создавало впечатление, что страна оказалась на грани внутренней войны всех против всех. С другой же стороны, бесспорным был достигнутый прогресс.
Заговорщики, свергшие короля Александра Обреновича, на опустевший престол планировали возвести Петра Карагеоргиевича - внука Георгия Петровича Кара-Георгия, предводителя Первого сербского восстания. Между тем, до того как новый король прибыл из Швейцарии в Сербию, осуществлены важные политические преобразования. Непосредственно после переворота создано правительство, задачей которого было поддерживать в стране порядок и созвать распущенное Народное представительство. Сразу после созыва оно приняло ряд решений: заговорщики и участники перевороты освобождены от всякой ответственности за убийство королевской четы; с небольшими изменениями возвращена в действие Конституция 1888 года, а уже после этого Петру Карагеоргиевичу направлено приглашение, чтобы вернулся в страну. Последовательность этих политических шагов имела далеко идущие результаты. Влияние офицеров на них указывало, что армия не собиралась оставлять политическую арену, совсем наоборот - намеревалась остаться на ней как своего рода контроль и предостережение. А тем, что новый король, Петр І Карагеоргиевич, присягал на Конституции 1903 года, на которой не было его подписи, давалось понять, что центр политических решений из королевского двора переместился в Народную скупщину. Так или иначе, большая победа, одержанная с помощью армии, на политической жизни сказалась. Новому правителю были близки демократические идеи, однако расправа с королем Александром Обреновичем в памяти его преемников оставалась как предостережение.
И после осуществленного переворота армия принимала участие в политике. Хотя, поскольку ее политическое влияние основывалось не на действующей Конституции 1903 года, она являлась «внеконституционным фактором». А ее вмешательства в политическую жизнь вели к милитаризации общества, придавали особый характер управлению страной и парламентской системе.
То, что в общественной жизни заметные роли достались офицерам - особенно участвовавшим в осуществлении Майского переворота, а впоследствии получившим высшие чины и важные должности - создавало также внешнеполитические проблемы. Великие державы, прежде всего Великобритания, возмущались тем, что в близком окружении короля находятся офицеры-заговорщики, и требовали, чтобы совершившие династический переворот и убийство Александра Ореновича были устранены от двора и наказаны. Так называемый «вопрос заговорщиков» был решен лишь в 1906 году, когда группу офицеров отправили в отставку. Однако всего несколько лет спустя, в 1911 году, эти офицеры, прежде всего более молодые, создали тайную национальную организацию «Объединение или смерть» (Уједињење или смрт), которая известна также под названием «Черная рука» (Црна рука). По замыслу создателей, она должна была осуществлять революционную деятельность вне границ Сербии, сплачивать вокруг армии народных революционеров из всех югославянских областей и всемерно способствовать объединению сербского народа[20].
Новый этап в истории Сербии был омрачен еще одной тенью. Хотя короля Александра Обреновича и королеву Драгу ненавидели как политические партии, так и народ, жестокое убийство их, а также других близких к ним людей, отягощало сознание - особенно тех, кто беспощадной критикой режима подталкивал офицерство к заговору. Признавая тяжесть этого деяния, современники оправдывали его тем, что свергнутый режим был деспотичным, а в итоге сербское общество стало развиваться демократически. Не без оснований подчеркивалось, что всего лишь за несколько лет бывшие «подданные» стали «гражданами». В этом и заключалась наибольшая значимость периода правления Петра І Карагеоргиевича. Вместе с тем, жестокое убийство королевской четы, ошеломившее Европу, послужило основанием для того, чтобы распространять о Сербии и сербах нелицеприятные мнения, которые в политических и военных целях использовались пропагандой, особенно империи Габсбургов.
С начала ХХ века в политической жизни Сербии начали терять силы Либеральная и Прогрессивная партии. В отличие от них, все большее влияние приобретали партии Народная радикальная и Самостоятельная радикальная; вторая из них возникла в результате отделения от первой группы интеллектуалов, по преимуществу молодых. Самостоятельные радикалы («самосталци») представляли одно из самых значительных явлений в сербской политической истории. Из Народной радикальной партии они вышли не из-за неудовлетворенности программой, а потому, что считали нарушенными партийные принципы. Вождей радикалов, прежде всего Николу Пашича, они упрекали за то, что те нехорошо себя вели во время кризиса в связи с «Крещенским покушением», что согласились на учреждение Сената по Конституции 1901 года и сотрудничали с непопулярными «прогрессистами». Объявив себя « полицией нравов», они стремились к тому, чтобы Сербию сделать современным государством, устроенным так, как наиболее развитые демократические страны Европы. Но вскоре после оформления новой отдельной партии в ее программу была внесена также установка «развивать дух югославянской общности». Руководство ее сложилось в основном из преподавателей университета и гимназий, адвокатов и предпринимателей.
В моменты проверки сил - прежде всего, на выборах в Скупщину - преимущество получали все же старые радикалы, как более искусные и политически опытные. Но соперничество между партиями зачастую было весьма жестким и беспощадным - настолько, что лишь за период с 1903 по 1914 годы формировалось 17 правительств[21]. Обе партии, между тем, уважали принципы парламентаризма и стремились развивать демократию. Хотя большим авторитетом пользовались такие лидеры Самостоятельной радикальной партии, как Любомир Живкович, Любомир Стоянович и Любомир Давидович, наиболее значительную политическую роль в стране и далее имел Никола Пашич.
В начале ХХ века в Сербии была сформирована также Сербская социал-демократическая партия, которая взялась отстаивать интересы немногочисленного рабочего класса, бороться за равноправие женщин, сокращение времени работы, запрет детского труда, социальную справедливость... Чтобы достичь этих целей, социал-демократы организовывали забастовки и демонстрации. Им тоже была близка идея объединения балканских народов. В Скупщине они имели двух депутатов во главе с Димитрием Туцовичем.
За социальную справедливость выступали и многие представители интеллигенции из Самостоятельной радикальной партии, которые считали, что борьба за демократию не может ограничиваться только политическими свободами, а облагородить ее следует также социальными правами. Последовательно отстаивая такие позиции, «самосталци» добились того, что в 1910 году был принят Закон о трудовой деятельности, который обеспечивал юридическую защиту трудящихся.
Королевство Сербия в начале ХХ века имело численность населения бóльшую, чем Греция и Черногория, но меньшую, чем Румыния и Болгария. В 1910 году на ее территории проживало около 3 миллионов человек (2 922 058), причем каждые пять лет численность граждан увеличивалась примерно на 190 000. Такой ускоренный рост населения происходил как за счет рождаемости, так и за счет переселенцев из Турции и Австро-Венгрии, где проживало около 2 миллионов сербов [22].
Вплоть до Балканских войн преимущественная часть граждан Сербии -православной веры и сербской национальности (98,6%). Как в вероисповедном, так и в национальном отношении Сербия была в числе наиболее однородных стран Европы. Представители иных национальностей главным образом жили в городах, в Белграде прежде всего, где в 1910 году было: католиков - 5 433, евреев - 4 192, протестантов - 586, мусульман - 362 .
Население Сербии этой эпохи было по преимуществу сельским. В 1905 году крестьянство составляло 87,31 % всех граждан страны. Значительно меньшей была численность ремесленников, торговцев и государственных служащих разных сфер. Соответственно, мало было настоящих городов. Статус города имело 24 населенных пункта, и в них проживало немногим более 350 тысяч человек. Свыше 10 тысяч жителей насчитывалось только в 6 городах. В связи с этим, помимо Белграда, немногие населенные пункты могли называться городами. Сам Белград - как административный, экономический и культурный центр - в 1900 году имел около 70 000 жителей и являлся третьей по величине (после Афин и Бухареста) столицей на Балканах. Хотя он, как и страна в целом, быстро развивался, так что к 1910 году в нем насчитывалось уже 90 000 жителей.
Образовательный уровень городского населения был значительно выше, чем населения сельского. Об этом свидетельствуют показатели общей грамотности. Если среди горожан неграмотных было примерно 45%, то среди сельчан - около 77%. Для решения такой сложной проблемы просвещения и образования первые серьезные шаги предприняты в 1882 году, когда был принят Закон о начальных школах. Обучение в начальной школе стало обязательным для всех мальчиков и девочек, достигших семилетнего возраста. Хотя в осуществлении установок этого закона возникали немалые трудности. Бедное государство было не в состоянии предоставить необходимые для школ здания, подготовленные учительские кадры, учебные пособия. Кроме того, невежественные крестьяне зачастую не осознавали потребности в учебе, особенно для девочек; поэтому возникало значительное сопротивление.
При всем этом, хотя и не быстрыми темпами, просвещение распространялось, выводя Сербию на уровень требований своего времени. В 1913 году она имела уже 1 425 начальных школ, в которых проходило обучение около 140 000 детей; причем в 163 школах обучалось около 30 000 девочек. Кроме того, существовало еще два десятка гимназий и десяток частных школ. Хотя этого было недостаточно, чтобы удовлетворить потребности общества в образованных кадрах. На начало ХХ века в Сербии имелось всего лишь 249 врачей, 262 адвоката, 155 инженеров, 64 ветеринара и 148 судей, что свидетельствует о несоответствии имеющихся возможностей желаниям ускоренно развиваться.
Для подготовки сербского государства и сербского народа к условиям ХХ века школа имела чрезвычайно большое значение[23]. И роль, которую она получала в обществе, была весьма высокой. Новыми законами, созданием системы просвещения и формированием педагогичеких кадров нужно было компенсировать то, что упущено в предшествующие десятилетия, осуществить настоящую просветительско-образовательную революцию и обеспечить прогресс в будущем. Перемены были обусловлены уже самим принятием нового законодательства в сфере просвещения и созданием новых образовательных программ, а на практике они проявились в новом содержании обучения и в конкретных знаниях, которые реформированная школа давала учащимся. Кроме того, школа стала важным учреждением потому, что она формировала гражданина, способного воспринимать и развивать идеи эпохи. Таким образом, был сделан «большой шаг» в ХХ век, вызванный пониманием, что «новая эпоха» началась и к ней нужно посредством школы подготовиться, создать соответствующие институты, обеспечить общее культурное возрождение. Аграрное общество Сербии должно было ответить на вызовы рынка, технологического прогресса, электрификации, урбанизации, дорожно-транспортных связей и всего иного, что несла с собой новая эпоха.
А новое сознание, формировавшееся модернизированной школой, включало вытеснение традиционных представлений о нравственности, мифов и верований, а приобщение к новым идеям, представлениям, нормам поведения, способам производства. Тем самым подтверждались мнения авторитетных интеллектуалов Сербии конца ХІХ века, что как сербское общество в целом, так и отдельные члены его в наступающем столетии «будут иметь столько, сколько готовы вложить в свое образование». В Сербии, полной контрастов и скованной старыми привычками, школа создавала представление о знаниях как одном из краеугольных камней общественного прогресса. Оказалось, что представители поколения, сформировавшегося благодаря современному образованию, помимо прочего, способны влиять на процессы в сербском обществе, на темпы и перспективы развития. Став олицетворением эпохи, они в должной мере осознавали, что нужно делать и как войти в новые условия. Школа и время, чреватое судьбоносными событиями, формировали поколение людей с большими замыслами и большими амбициями. Им свойственны были стремление получить знания и опыт в передовых странах зарубежья, увлеченность планированием будущего, подчинение личной жизни интересам нации, самоотверженный труд, готовность к жертвам, твердая вера в успех и желание, чтобы Сербия стала современным европейским государством[24].
Сербские политики считали, что хорошая школа, система просвещения обеспечивает объединение сербского народа и его будущность. По их мнению, «духовная революция» стимулировала освободительные устремления сербов, определяющим образом влияя на формирование программы, как освобождения достичь. Исходя из этого, Сербия значительно больше, чем прежде, стала поддерживать развитие культуры и просвещения сербского народа вне своих границ. Она строила школы, посыла книги, заботилась о подготовке учителей и их распределении по краям, где проживали сербы; старалась также, чтобы сербские книги доходили до университетских библиотек в европейских столицах и в других значительных центрах культуры.
Большим стимулом для просвещения в целом стало развитие системы высшего образования. Из Лицея, основанного в 1837 году, выросла Высшая школа (Велика школа, 1867), которая в 1905 году была пребразована в Белградский университет. Стремясь формировать свою интеллектуальную элиту, сербское государство выделяло стипендии, благодаря которым студенты могли учиться и в зарубежных университетах. Для завершения учебы или получения ученых степеней молодые люди отправлялись чаще всего в университеты Франции, Швейцарии, Германии, реже - в университеты британские, австрийские, российские и в пражский Карлов университет. Особо значимым явлением были так называемые «парижане» - бывшие французские студенты, которые после возвращения в Сербию оставались связанными с культурой и наукой Франции, а также с французскими представлениями о политических свободах. А поскольку в Сербии высокообразованные люди быстро получали важные должности во всех сферах государственного управления, это способствовало тому, что французская политика принималась за образец. Второй особенностью являлось то, что интеллигенция стала заменой аристократии, которой не существовало. И это было одной из причин того, что образованные люди часто «занимались политикой», наряду со своей профессией. Так, среди лидеров партий было много университетских и гимназических преподавателей, писателей, академиков и иных интеллектуалов. Уже к концу ХІХ века Сербия перестала нуждаться в образованных людях из Воеводины, которые в прежние десятилетия оказывали помощь при становлении сербского государства. Интеллектуальный центр сербства из Нови-Сада («сербских Афин») переместился в Белград[25].
Весьма важной особенностью политической и государственной жизни сербского государства на переломе ХІХ и ХХ веков было мощное влияние интеллектуальной элиты, сформировавшейся в почти безграмотной среде. С одной стороны, сама она смогла подняться на уровень европейской науки; а с другой - стимулировала политическое развитие своей страны и осуществляла программу окончательного национального освобождения. В результате ее активности появились многочисленные национально-патриотические организации: Народная оборона (Народна одбрана), Круг сербских сестер (Коло српских сестара), Круг сербских всадников (Коло српских jахача), общество «Душан Сильный» и др.
В то же время полуграмотная Сербия была заполонена множеством газет, журналов, книг самого разного содержания и назначения. Согласно регистрационному списку органов печати, в 1912 году издавалось 92 ежедневных газеты, 20 литературных, научных и политических журналов, 82 газеты, адресованные представителям определенных профессий. Общий годовой тираж периодической печати составлял почти 50 миллионов экземпляров. В одном только Белграде выходило 15 ежедневных газет.
Очевидная политическая, национальная и интеллектуальная активность создавала впечатление, что общество полностью мобилизовано. Несмотря на политические, социальные и образовательные различия, население Сербии сплачивал общий идеал, связанный с защитой государственной независимости и объединением тех частей сербской нации, которые проживали вне границ сербского государства. Это, как тогда говорили, было время «сильных людей» и «сильных чувств», время «бурное и мятежное». Подъем был налицо почти во всех сферах общественной жизни Сербии. Разные слои граждан ее в течение первого десятилетия ХХ века становились «способными к высшим подвигам и жертвам»[26]. Один из современников писал, что именно в этот период сербский народ «готовился к самому большому своему прыжку» [27]. А при взгляде извне Сербия имела привлекательность благодаря ее свободному, хотя и бедному крестьянству, развитию демократических институтов, почти всеобщему избирательному праву для мужчин и авторитету «народной династии». В «Моравском королевстве», как называли сербское государство в Австро-Венгрии, были созданы условия для того, чтобы национализм элитный перерос в массовый[28].
Белград в начале ХХ века стал центром многих важных событий. Здесь проводились художественные выставки югославян, съезды югославянских писателей, журналистов, педагогов и врачей. Этот город принимал также большие группы гимназистов и студентов из югославянских краев Австро-Венгрии. Он мог гордиться Королевской Академией наук, Национальным театром, Национальной библиотекой, Сербским литературным сообществом и другими учреждениями науки и культуры, приютами для старых женщин и детей-сирот, товариществом по кремированию, Олимпийским клубом, который на Олимпийские игры 1912 года послал первых двух спортсменов. А годом ранее белградцы увидели первый полет аэроплана.
Вместе со всеми этими важными учреждениями и «мировыми новшествами» сербское общество приобретало свой особый опыт. В ту эпоху демократизации, утверждения демократических принципов люди обретали навыки участия в политической жизни - могли с балконов Скупщины следить за политическими дискуссиями, свободно слушать лекции тех или иных профессоров университета и высказывать свои мнения по важным вопросам[29]. Достигнутый таким образом уровень зрелости тоже способствовал подготовке к грядущим испытаниям.
Опыт, приобретенный сербской дипломатией на протяжении ХІХ и начала ХХ веков, показывал, что судьбу территорий решают не восстания, а интересы и намерения великих держав. Сербские политики были убеждены, что сокращение пространства пагубно, что оно ведет к маргинализации, провинциализации, что в будущем нужно стремиться к интеграции. Страстное желание объединить сербскую нацию в одном государстве было результатом убежденности, что будущность имеют только большие и сильные государства. В связи с войной возникала необходимость в защите долго восстанавливавшейся государственности и сохранении независимости. А в то же время открывалась перспектива, что исторический шанс объединения в большое и сильное государство будет реализован. По сути, вопрос объединения воспринимался как вопрос существования в будущем.
Сербские политики осознавали, что прогресс в развитии общества и государства - это требование эпохи, и он должен охватить все сферы жизни: экономику, образование, систему коммуникаций, армию, государственное управление, сознание граждан. По оценкам дипломатов, без усиления экономического потенциала страны, модернизации военной доктрины и вооружений армии Сербия была не способна на большее, чем «дипломатический протест», и не в состоянии добиться большего, нежели «скромные уступки». Элитам, которые руководили страной и планировали ее будущее, было ясно, что внешнеполитическое положение страны осложняется наличием экономических, политических, финансовых, стратегических, геополитических и иных преград, устранение которых требовало больших усилий, знаний, тактических умений, упорства политиков и дипломатов.
Дипломатический опыт прежних вершителей внешней политики - Йована Ристича, Милована Миловановича, Стояна Новаковича и Николы Пашича - показывал, что нужно уравновешивать события, контролировать горячие национальные настроения, осмотрительно формулировать свои внешнеполитические интересы и согласовывать их с доктринами великих держав. Закреплялось мнение, что на Балканах и конкретно в Сербии, в локальном масштабе, вершится мировая история (решение «Восточного вопроса»), поэтому с максимальным вниманием следует выявлять и анализировать «сигналы», поступающие из европейских столиц. Нужно было также формировать сознание, что не следует вступать в войну, если предварительно, дипломатическими средствами, не защищены вероятные итоги. В те времена, которые для Сербии благоприятными не были, исследовались собственные возможности, изучалась политика других стран и подчеркивалась необходимость в сотрудничестве балканских народов, несмотря на очевидность противоречий в интересах. Никола Пашич был уверен, что успех внешней политики зависит от способности «предвидеть события», а Йован Цвиич, наивысший авторитет в науке Сербии того времени, считал, что она свои особые интересы должна связывать с политикой великих союзнических держав[30].
На выбор векторов для сербской политики оказывал влияние ряд неординарных личностей, понимавших суть международных событий и в соответствии с этим ориентировавшихся. Сербские дипломаты в своих донесениях властям обращали внимание на то, сколь важно отслеживать и анализировать все происходящее в Турции и в европейских странах. Они считали, что «поведение великих» предопределяет, в качестве обязательных, те или иные политические позиции государств малых. Всякая недооценка политики великих держав рассматривалась как роковая для малых народов; поэтому поддержки и союзничества нужно было искать среди великих.
Для поколения, перед которым в первые годы ХХ века стояла задача объединить весь сербский народ, важным оказался опыт, приобретенный в процессе государственного строительства на протяжении века ХІХ. Ключевая проблема объединения проистекала из «разорванности» сербского народа и его развития в различных условиях - Сербии, Турции, Австро-Венгрии. Не менее важными были и другие моменты: противостояния балканских народов, противоборство их государств, переплетения национальных интересов, а также сепаратизмы и антагонизмы, которые этим обусловлены. Все вместе это шло на пользу внешним силам, а балканским народам было в предостережение, что лишь на взаимопонимании, при сотрудничестве они могут добиться самостоятельности и существовать. Оценки сербских дипломатов относительно того, что один «совместный шаг» малых балканских государств «стоит больше, чем много отдельных шагов» каждого из них, оказались верными. Однако исторический процесс недолго шел в этом направлении. Споры балканских соседей по поводу раздела территорий европейской части Турции в итоге Первой балканской войны обернулись новым военным конфликтом, который на долгие годы стал «гробницей» любых попыток сербско-болгарского сотрудничества. Балканский союз разрушен, давние раздоры возобновлены, и Сербия с Болгарией вновь оказались по разные стороны.
Усугубление враждебности между ними протекало наряду с бесспорно положительным завершением исторического процесса освобождения балканских народов от многовекового османского владычества. На освобожденных от турок территориях уничтожалась феодальная система, а создавались условия для ускоренного экономического, социального и культурного развития. Королевство Сербия вышло из войн победоносно, завершив определенный этап объединения сербского народа. Учитывая важность великой победы под Кумановом, с этого времени стали вести речь о «докумановской» и «послекумановской» Сербии. Территория страны увеличилась на 39 500 квадратных километров, а население - на 1,5 миллиона. И до этого Сербию считали центральным государством Балкан, а после войн она стала также лидером в собирании южных славян, и ее победы прославлялись как победы Славянского Юга. Выросла ее уверенность в себе и укрепилась надежда, что она сможет до конца осуществить миссию национального освобождения.
Между тем, успехи сопровождались новыми и сложными проблемами. Велики были человеческие жертвы. Только в Первой балканской войне 22 000 военнослужащих погибло и не намного меньшим было число раненых. В то же время огромными оказались расходы военного снаряжения при скромных запасах их. Британский полковник Томпсон американскому дипломату Чарльзу Вопицке сообщал, что сербский пехотинец в течение 24 часов мог использовать максимум 80 патронов, так что за период войны с Турцией армия Сербии, численностью в 180 000, израсходовала всего «только 12 миллионов патронов». По его мнению, после Балканских войн самой большой слабостью сербской армии была «нехватка вооружения и военного снаряжения». Австрийский военный атташе в Белграде излагал ему оценку, согласно которой во всей Сербии имелось «не более 150 000 пригодных к использованию винтовок». Дело в том, что с июля 1913 года «Сербы не получали абсолютно никаких боевых средств, вооружения и снаряжения, хотя в тылу у них находился солунский порт их друзей-греков. Сам Чарльз Вопицка добавлял, что сербские солдаты, мобилизованные в конце Балканских войн, получали «по динару денег, шапку и винтовку, а после этого им говорилось, что их отправляют на войну»[31].
На основании приведенных и многих других свидетельств современников можно сделать вывод, что скудность людских, материальных и финансовых ресурсов, как и сложность внутренних проблем, Королевство Сербия не могло скрыть. И нужно было создать «новые сферы», переформировать и модернизировать военные силы, понесшие потери в ходе войн, стабилизировать финансы и экономику. Одной из приоритетных задач было урегулирование отношений между гражданскими и военными властями, лишив армию возможности вмешиваться в политику. Не менее трудные дела ждали Сербию и во внешнеполитическом плане, поскольку предстояло закрепить границы и урегулировать отношения с соседями - прежде всего с Австро-Венгрией. Кстати, Никола Пашич считал, что в интересах Сербии, чтобы монархия Габсбургов существовала еще лет 25-30, пока присоединенные земли не будут интегрированы полностью. Дело в том, что до Балканских войн 98,6% населения Сербии составляли сербы православного вероисповедания; а из новых граждан сербского государства более 47% пользовалось не сербским языком и принадлежало к иным конфессиям[32].
В докладе, с которым на заседании Народной Скупщины 29 октября 1913 года выступил Никола Пашич как председатель правительства и министр иностранных дел, содержалась попытка оценить историческую ситуацию, возникшую после завершения Балканских войн[33]. По его мнению, военными победами Сербия обеспечила будущее своему народу и «дала ему возможности для всестороннего культурного и национального развития». Он высказал благодарность союзникам - России, Франции и Англии - за то, что «справедливо оценили и поддержали устремления сербов», а также и Германии, которая старалась, «чтобы ограничить войну и как можно скорее установить мир между балканскими странами». Основная суть доклада Пашича заключалась в той части, где речь шла о будущем, о тех делах, которые ждут Сербию после изнурительных Балканских войн: «После блестящего военного похода, после стольких жертв, наступает период мирного развития во всех сферах жизни народа. Сейчас нужно заботиться о том, чтобы повысить уровень образования народа, чтобы укрепить благосостояние народа, чтобы утвердить нравственные ценности, чтобы просвещать народ и приучать его к постоянному труду, который является основой всякого нравственного и материального прогресса». Выражая убежденность, что после войн «сербскому народу нужен длительный период мира для обустройства присоединенных краев и для всестороннего развития», Никола Пашич подчеркивал, что сербская нация стремится «со всеми соседями и остальными государствами жить в мире и дружбе, устранять все преграды, которые мешают политике мира и добрососедства»[34]. Как свидетельства того, что Сербия заинтересована в мире на своих границах, он назвал демобилизацию армии, согласие с решениями Лондонской конференции о создании независимой Албании и границах ее, готовность отвести сербские вооруженные силы на ту линию разграничения с новообразованным албанским государством, которую определит и утвердит международная комиссия, сформированная из представителей великих держав. Следует устранить недоразумения относительно границ с Болгарией, а одновременно - поддерживать добрые отношения, восстановленные с Черногорией, Грецией и Румынией[35].
В завершение своего доклада, который был издан большим тиражом в виде брошюры, Никола Пашич определил цели Сербии следующим образом: «После всех усилий и жертв, после достигнутых блестящих успехов, благодаря которым удвоена территория Сербии и укреплена вера в светлое будущее, наступает время, когда мы должны согласованно всеми силами сохранять то, что обрели, оберегать Сербию и обеспечивать ей условия для еще лучшего, прекрасного будущего»[36].
Мнения Николы Пашича подтверждали иностранные дипломаты и послы, аккредитованные в Сербии. Так, Николай Гартвиг, посланник России, в середине 1913 года писал своему правительству, что Сербия изнурена, «жаждет мира» и «готова вступить в дружеские отношения со всеми соседями». В ноябре того же года австрийские военные представители сообщали Генеральному штабу в Вене, что Сербия за последний период «впала в состояние слабости», что ей потребуются значительные финансовые средства, чтобы обновить военное снаряжение, оружие, униформы и все остальное, что пришло в негодность за время Балканских войн. Донесениями от января 1914 года военные верхи Австро-Венгрии информировались о том, что Сербии «крайне необходим безусловный мир на следующие годы» и что «намеченное преобразование сербской военной структуры только началось». В конце февраля в Вену сообщалось, что «с армией и финансами у Королевства (Сербии) условия таковы, что не позволяют автоматически и реально вести какую-то политику авантюр». В первой половине апреля 1914 года Генштаб был еще проинформирован, что «искренняя устремленность к миру доминирует во всем обществе и в армии - Сербия хочет мира, потому что сейчас не может воевать; это, а также возникшее из-за прибавления территории в военном, экономическом и вообще политическом планах ослабление, которое будет длиться годы, необходимость привлекать лучшие армейские силы и финансы в Старой Сербии - успокаивающие моменты при оценке нынешнего положения Сербии». Осведомленный о состоянии сербской армии военный атташе Австро-Венгрии в Белграде оценивал, что Сербия не сможет мобилизовать более 100 000 солдат и делал вывод: «С шестью австро-венгерскими корпусами мы за четыре недели одолеем Сербию и займем всю ее государственную территорию»[37]. Примерно тогда же, в июле 1914 года, новый российский посол в Белграде В.Н. Штрандман высказывал мнение, что «Сербия может перевооружить свою армию только за два с половиной года, и то при активной помощи своих союзников»[38]. Об отсутствии у Сербии намерений воевать убедительно свидетельствовал и тот факт, что главнокомандующий сербской армии генерал Радомир Путник в момент объявления войны находился на лечении в одном из санаториев империи Габсбургов.
Состояние сербских финансов показывало, что Сербия не может и, соответственно, не собирается начинать войну против Австро-Венгрии. Она должна была рассчитаться по семи долгосрочным кредитам, которые в будущем почти полностью лишали ее доходов. Соглашение о займе (так называемом 2-процентном лотерейном займе) на сумму 33 миллиона динаров золотом со сроком выплаты до 1938 года было заключено в 1881 года с парижским «Обществом генерального союза» для того, чтобы покрыть внутренний заем 1876 года, вернуть России долги периода войны с Турцией в ходе большого Восточного кризиса и чтобы строить железную дорогу Белград - Вране. Вторую финансовую проблему составлял кредит 1888 года, предназначавшийся для выкупа монопольного права на торговлю табаком, которое было в руках иностранцев (так называемый заем на выигрыши или «Табачные билеты»). Его номинальный объем был 10 миллионов золотых динаров, которые следовало вернуть до 1960 года. По третьему кредиту - на сумму 355 292 000 французских франков в золоте (2-процентный конвертированный заем) со сроком выплаты на протяжении 1895-1974 годов - государство в качестве залога уступало доходы от железных дорог, от монополии на табак, соль и керосин, равно как и таможенные доходы[39]. Четвертый кредит (так называемый 5-процентный) был взят в 1902 году. Его номинальная сумма составляла 60 миллионов золотых франков со сроком погашения в 50 лет; он должен был способствовать ликвидации бюджетных дефицитов и выплате так называемых «летучих» долгов, которые финансовой системе государства мешали почти четверть века. В 1906 году был взят и 4,5-процентный кредит на вооружение армии в размере 95 миллионов золотых франков со сроком погашения до 1956 года. Он, полученный от французской фирмы «Крезо»,повлиял на возникновение так называемого «пушечного вопроса», который для Австро-Венгрии послужил поводом для развязывания таможенной войны против Сербии. В 1909 году Сербия взяла также 4,5-процентный кредит в размере 150 миллионов золотых французских франков со сроком выплаты до 1959 года на строительство железных дорог. После Балканских войн, в 1913 году, для покрытия военных расходов Сербия вынуждена была взять еще кредит в размере 250 миллионов золотых французских франков со сроком выплаты до 1963 года.
На начало января 1914 года совокупный долг Сербии составлял 910 292 000 золотых французских франков и 43 миллиона золотых динаров. Это была цена попыток ускоренной модернизации, невыгодных договоров, вынужденно подписанных после Берлинского конгресса, войн, которые она вели с Турцией и Болгарией, экономической блокады и таможенной войны, покрытия бюджетных дефицитов и других проблем[40].
В политическом плане жестокие споры вызывал конфликт офицеров-заговорщиков с представителями правительства радикалов во главе с Николой Пашичем. Конфликт этот был обусловлен соперничеством двух самых сильных партий - Народной радикальной и Самостоятельной радикальной. О масштабах распрей свидетельствовало и решение Петра 1 Карагеоргиевича 24 июня 1914 года передать королевскую власть сыну Александру - решение, которое показывало, что он не желает больше участвовать в столкновении части офицеров с радикалами. Ослабляя единство внутри страны, этот конфликт ставил вопрос о законопослушности армии[41].
Неготовность Сербии к возможной новой войне подтверждают и другие иточники, связанные с политикой, дипломатией и армией. Обосновывая для правительства Франции потребность приобрести у нее 400 000 винтовок, сербский посол в Париже подчеркивал: «С учетом политических условий, которые существуют сейчас на Балканах и в Европе, нам крайне нужно, чтобы из этого количества минимум 250 000 винтовок поступило в течение двух лет, а остальные, т.е. 150 000, на протяжении третьего года». Перед самым началом войны военный министр, полковник Душан Стефанович, констатировал, что не хватает понтонов, боеприпасов, военного снаряжения и обмундирования, отметив, что военное снаряжение «находится в самом жалком состоянии». О том, что Сербии нужен мир, говорится и в письме военного министра начальнику Генерального штаба, которое было отправлено 31 мая 1914 года и в котором по поводу кризиса в отношениях Греции с Турцией говорится: «Поскольку для Сербии сейчас необходим мир, то наше правительство сделает все, дабы довести до сведения греков, что им следует все свои противоречия с Турцией решать мирным путем, не обострять ситуации, так как Сербия сейчас никак не может воевать». «После двух тяжелых войн и серьезного столкновения с Албанией Сербия к новым военным действиям не готова ни в финансовом отношении, ни в боевом. Она не может призывать народ к борьбе, которая не по силам ему, без риска серьезных осложнений внутри страны...» По этим причинам 18 июня 1914 года, за десять дней до покушения в Сараеве, Народная Скупщина приняла решение о необходимости взять кредит для обеспечения армии. Вскоре после этого, в июле 1914 года, престолонаследник Александр проинформировал Николая Гартвига о том, что вся сербская армия имеет не более 100 000 винтовок, подчеркивая, что такое положение в армии может оказаться «большой приманкой» для врагов Сербии[42].
Виновники войны и Королевство Сербия
Имперские амбиции Германии склоняли ее к тому, чтобы через Балканы совершить прорыв на Восток. «Претензии на мировое могущество» вели Европу и мир к войне, которая приобрела масштабы мировой катастрофы. Это особенно проявилось в последнее десятилетие ХIХ века, когда после устранения канцлера Отто фон Бисмарка германскую политику стал вести молодой правитель Вильгельм II.
Учитывая существенные причины внешнеполитического и внутриполитического характера, канцлер Бисмарк не допустил, чтобы объединение Германии охватило и Австро-Венгрию. Он считал старую Монархию «источенной червями баржой» и боялся, что та будет мешать общественному развитию Германии, а одновременно старался, чтобы Германия была ключевым фактором в системе европейских союзов, но не гегемоном Европы. После формирования новой Германской империи, осознавая, что этому государству уже достаточно войны и после присоединения Эльзаса и Лотарингии ему не нужны новые столкновения с соседями, он стремился поддерживать в Европе status quo, которому в будущем не угрожали бы никакие «кошмарные коалиции» против Германии. В своих внешнеполитических планах Бисмарк опирался на заключенный в 1879 году Двойственный Союз с Австро-Венгрией, к которому в 1882 году присоединилась Италия, таким образом превратив его в Тройственный Союз. А дружба, которую он пытался поддерживать с Россией, основывалась на подписанном в 1887 году тайном «Договоре о дополнительном обеспечении безопасности», согласно которому подписавшиеся стороны в случае возможной войны обязывались сохранять нейтралитет. Хотя его положения были в противоречии с договором о союзничестве, который Германия имела уже с Австро-Венгрией.
После смены канцлера Бисмарка во внешней политике Германии произошел очевидный поворот. Его преемники стали разрушать старательно создававшуюся систему союзничества, целью которой было сохранить мир и не позволить соседним государствам создавать коалиции против Германии. Союзнические отношения с Россией были прерваны, а процесс тесного взаимодействия с Австро-Венгрией ускорен. Усилились подозрения относительно политических, экономических и военных угроз для Германии, нехватки экономического пространства и помех для развития. Недовольство задержками в дележе колоний рождало амбиции любыми средствами занять такое «место под солнцем», которое бы соответствовало экономическому уровню, численности населения и военной мощи. На этих основаниях сложилась политика, будоражившая и пугавшая соседей. По отношению к России, бывшей союзнице, нагнеталась враждебность, а пропагандистское подогревание нетерпимости к другим народам, особенно славянам, начало приобретать расистские тона. Страх перед будущим - когда, согласно оценкам аналитиков, мощь Германии, по сравнению с европейскими соперниками ее, будет падать - усиливал позиции сторонников превентивной войны.
Социальной структуры, которая бы соответствовала гигантскому росту экономики, в Германии не существовало. Устаревшие общественные отношения выражались, среди прочего, в готовности аристократии принять как партнеров у власти только представителей крупной капиталистической элиты. Правящим верхам чужды были идеи социальной справедливости. В обществе все более распространялись убеждения, что позиции, занятые благодаря экономической мощи, должны вести и к приобретению статуса мировой державы. Потребность в сырье и новых рынках дополнительно подогревала стремление немецких элит к мировому господству. Внешняя политика стала непредсказуемой, создавая угрозы для существующего в Европе равновесия сил[43].
Связи аристократическо-аграрных и индустриально-гражданских элит с армией и стремление их сохранить позиции в германском обществе во внешней политике привели к милитаристскому курсу и постановке наступательных целей[44]. Союз «рыцарских имений» и «доменных печей», как это метафорически определили современники, составлял «крепкое реакционное ядро» , выполнявшее ключевую функцию в событиях, которые вели к Первой мировой войне[45]. Соединением «консервативного роялизма» и «либерального патриотизма» формировался новый немецкий патриотизм, проявлявший силу, амбиции и бесцеремонность. Внешняя политика, которую хотела вести Германия, неизбежно меняла баланс сил великих держав и ставила под вопрос существующую систему международных отношений[46].
Постоянная «напряженность» германской внешней политики, которая была вызвана желанием сохранить полученную роль в Европе, а вне ее - удержать добытые новые колониальные владения, вела к конфликту с остальными европейскими державами, прежде всего - Францией на Западе и Россией на Востоке. Такая позиция, особенно после 1892-1894 годов и сближения Франции с Россией, усиливала агрессивный дух германской внешней политики, который подпитывался настроениями, вызванными тем, что государство находится «в кольце» опасных соседей. С другой стороны, укрепление Германии в экономическом, финансовом и военном отношениях, особенно на море, беспокоило Великобританию, понуждая ее отказаться от «роскошной изолированности», которой она придерживалась. Решающий момент в этом процессе обусловлен стремлением Германии создать мощный военный флот. Такое намерение, которое сама Германия считала проявлением естественной потребности для страны, желающей стать великой державой, в Великобритании воспринималось как серьезная угроза ее владычеству на морях, контролю над проливами и водными путями, да и самими колониальными владениями[47]. Обоюдные подозрения подстегивали гонку вооружений и перемены во внешней политике, усугубляли враждебность. Так, из-за политики Вильгельма II, в числе потенциальных противников Германии оказалась Великобритания. И основные принципы ее дипломатии в последующие годы обусловлены были тем, чтобы не допустить возникновения центра силы, который бы на пространстве континентальной Европы стал доминирующим, способным одолеть разные комбинации сил, объединяющихся против него. По этой причине любой новый мировой кризис, который мог перерасти в военный конфликт, укреплял ее отношения с Францией, а позднее - и с Россией. Опасения, что Германия станет слишком могущественной, все более предопределяли британскую внешнюю политику[48].
Контуры нового военного союза Франции, России и Великобритании в основе меняли международное положение Германии[49]. Усиливались ощущения опасности, а с ними - и потребности как можно быстрее вооружаться и завоевывать пространство. Германская внешняя политика развивалась на сопряжении двух факторов: желания обрести мировое могущество и страха из-за окружения. Государственные верхи ее как будто даже и не пытались задуматься над тем, что именно их агрессивная политика является причиной возникновения союзов, направленных против Германии. Стремясь обеспечить себе зоны влияния и новые колонии, Второй Рейх воспринимал Францию, Россию и Великобританию лишь как силы, мешающие его общему подъему, а это вело к тому, что сам он являлся инициатором многих экономических, дипломатических и военных кризисов, которые потрясали мир в начале ХХ века. Такое развитие событий укрепляло уверенность, что война является законным средством внешней политики, расширяющим результаты действия дипломатии[50].
Причины для войны существовали и во внутриполитической ситуации. Ведущие элиты боялись роста активности социалистов. Расходы на создание военного флота обременяли бюджет страны и подталкивали к социальным протестам. Аристократия и военные верхи были убеждены, что война решит проблемы социального расслоения, нейтрализует потенциалы политических партий и объединений левог толка, а укрепит власть. В войне многие видели средство для очищения нации, ее биологического укрепления, закалки коллективного характера и накопления мощи. В этом контексте война рассматривалась как вполне подходящее «лекарство», которое будет способствовать внутреннему «выздоровлению» Германии.
На то, чтобы начать войну, имелось согласие короны, армии, землевладельческой аристократии, фабрикантов, высокой государственной бюрократии, интеллектуальной среды и политических структур германского государства. На тот период, когда ускоренно вооружались почти все страны, Германия вкладывала в это дело больше любой из них; она с 1870 по 1914 гг. расходы на военные нужды увеличила в 11 раз[51]. Одной из важнейших целей ее было ослабить в военном и экономическом отношении Францию - до такой степени, чтобы та в предстоящий период не смогла подняться на уровень великой державы. А одновременно и отодвинуть Россию на Восток, «как можно дальше от германских границ». Кроме того, Россию нужно было уменьшить за счет отделения Финляндии, Польши, Украины и Кавказа - земель, которые бы как «брустверы» защищали Германию в будущем. Германские промышленники рассчитывали в скором времени, после краткого и мощного удара по противнику, завладеть французскими рудными бассейнами, осуществить давние колониальные замыслы - установить гегемонию Германии в Центральной Европе и властвовать над ее экономическим пространством, которое обеспечит надежное будущее. В предстоящей войне Германия рассчитывала на свое превосходство в военной стратегии и тактике, на офицерские кадры, на систему военной подготовки, на современное и качественное вооружение. Генералитет предпосылкой успеха считал быструю мобилизацию и наступательную стратегию ведения «молниеносной войны». В общей эйфории предполагалось, что Великобритания не может остаться в стороне от военного конфликта, позволяя изменить равновесие сил, установить гегемонию одного государства - прорыв Германии в Средиземноморье и угрозу для своих колониальных владений в Африке, германское доминирование на Балканах и в Малой Азии. Таким образом, если имелось желание избежать войны, то нужно было найти ответ на существенный вопрос: обезвредят ли Германию «завистливые», «злые» и «агрессивные» соседи ее, или же она самоустранится за счет политического выбора? У каждой из великих держав был свой ответ.
В начале ХХ века Европе довелось пережить ряд международных кризисов. Поражение в войне с Японией 1904-1905 годов и революция 1905 года ослабили Россию. Развитие событий побудило Германию в 1905 году противопоставиться французской политике в Марокко. Берлин таким образом Парижу и Лондону дал понять, что в будущем, когда будут приниматься важные решения, касающиеся колоний, его нельзя обходить, игнорировать. Позиция, которую заняла Германия во время первого Марокканского кризиса, должен был символически означать, что она больше не позволит, чтобы «ей наступали на пальцы», как это определил дипломат Фридрих фон Гольштейн. Ослабленная Россия поддержать свою союзницу Францию при первом Марокканском кризисе не могла. А достигнутые дипломатические результаты были благоприятными для Берлина. Окружение Вильгельма ІІ считало, что Европе дано ясное представление о силе Германии, а также о том, что с ней нужно быть в союзничестве. Однако «насильническая тактика», использованная в ситуации первого Марокканского кризиса, убедила Францию и Великобританию в правомерности договора, который заключен между ними. Так что изоляция Германии усилилась, а достигнутый ею успех оказался временным[52].
Аннексионный кризис 1908 года изменил status quo на Балканах и создал новые условия для того, чтобы великие державы взвесили свои дипломатические и военные силы. В то время как Младотурецкая революция, выявив, сколь слаба Османская империя, ускорила исторические процессы, ведущие к распаду ее, Австро-Венгрия, столкнувшись со многими внутренними проблемами, пыталась агрессивным прорывом на Балканы погасить недовольство в стране и проявить себя как великую державу. Балканский вопрос открылся после поражения России на Дальнем Востоке и возобновления интереса ее к Балканам. Столкнувшиеся на полуострове интересы давали великим державам две возможности: либо вступить в войну, либо подписанием договора свои аппетиты удовлетворить за счет других стран. Эту вторую возможность в 1908 году попытались использовать Австро-Венгрия и Россия. Подписав тайный договор, Россия позволила монархии Габсбургов аннексировать Боснию и Герцеговину, а взамен получила поддержку своим интересам на Босфоре и Дарданеллах[53]. Между тем, поскольку Австро-Венгрия осуществила аннексию Боснии и Герцеговины 5 октября 1908 года, до того, как Россия своей политике на Балканах смогла обеспечить поддержку со стороны балканских стран, действия Вены в Петербурге интерпретировались как вероломство и отказ выполнять условия подписанного договора. Не имея достаточно сил, чтобы нанести ответный удар, Россия вынуждена была сделать дипломатический шаг назад, отступить. Частью политики ее стало «обуздание Сербии», в итоге чего удалось избежать войны[54]. Так исчезла почти идеальная возможность, чтобы Балканский кризис стал своего рода «спусковым крючком» для войны, которой хотела Германия.
Однако эти события привели к тому, что Двойственный союз Германии и Австро-Венгрии впервые из оборонительного превратился в наступательный блок для «достижения побед». Германия пыталась заявить о себе как великой державе и в 1911 году, во время второго Марокканского кризиса. То, что Франция решила отправить свой военный контингент в Марокко для подавления восстания, она интерпретировала как нарушение подписанных ранее соглашений, с учетом расширявшегося влияния Франции в Марокко, требуя для себя компенсации во французском Конго. В итоге, после угроз оружием и демонстрации сил, кризис был разрешен мирным путем. Германия получила небольшую часть французского Конго, но ее агрессивная политика повлияла на укрепление союза Великобритании с Францией.
Марокканский кризис показал, что Германия может рассчитывать на полную поддержку Австро-Венгрии только в случае возникновения нового кризиса на Балканах, в котором Двойная монархия была заинтересована. Несколько лет спустя, когда начались Балканские войны, Германия была готова, как утверждали ее военные верхи, вести войну на два-три фронта. Однако в том, 1912-м, году не появился достаточно «удобный момент», чтобы начать войну.
Между тем, Вена старалась найти убедительный повод, чтобы использовать Германию для осуществления своих планов на Балканах. Победа балканских союзников, особенно Сербии, представляла угрозу Двойной монархии. В Вене Сербию воспринимали как врага, который оказался на пути дальнейшего расширения империи Габсбургов. Там считали, что она свое национальное меньшинство и остальных югославян подстрекает к бунту против Австро-Венгрии, а сейчас нужно воспользоваться ее изнуренностью от войн. В повестке дня истории оказался вопрос о начале войны. Это было не в интересах Сербии, а вот Германия и Австро-Венгрия стремились именно к такому развитию событий, что в декабре 1912 года подтвердил и Военный совет в Берлине, потребовав от Министерства иностранных дел, чтобы оно поспособствовало возникновению дипломатического кризиса, который может быть использован как повод для превентивной войны. Осенью следующего, 1913, года Вильгельм II во время встречи с австро-венгерским престолонаследником Францем Фердинандом и министром иностранных дел графом Леопольдом фон Берхтольдом пришел к выводу, что Австро-Венгрия находится под «невыносимым» давлением славянского населения. Поскольку он в своей надменности придерживался мнения, что «славяне рождены, чтобы не хозяевами быть, а слугами», то решил, что у Австро-Венгрии «с Сербией не может быть отношений иных, нежели отношения зависимости - меньшего от большего, как в системе планет». А в том случае, если Сербия не проявит покорности, ее нужно принудить к этому. Наказ, который он давал Вене, выражался следующими словами: «Если Его Величество император Франц Иосиф чего-то требует, сербские власти должны покориться; а ежели этого не сделают, тогда Белград нужно подвергнуть артиллерийскому обстрелу и держать его осажденным до тех пор, пока не будет исполнена воля Его Величества... Можете быть уверены, что я стою за вами и готов взяться за саблю в любой момент, когда в соответствии с вашими действиями это станет нужным»[55].
Хотя приведенные слова дипломатичными назвать нельзя, они соответствовали несдержанному характеру Вильгельма II. С другой же стороны, отражая попытку улучшить охладевшие за лето отношения с Веной, они ясно указывали на политическую ориентацию, которую следовало избрать[56]. В декабре 1913 года Вильгельм II до ведома австрийской стороны еще раз довел, что «сербы должны быть запряжены в воз Монархии так или иначе». Резкость, с которой он относился к сербам, вытекала из глубокой антиславянской настроенности, а также из того, что в Сербии он видел представительницу России на Балканах[57].
Судьба Габсбургской монархии, самой верной союзницы Германии, на протяжении десятилетий зависела от ее внешней политики и от поведения народа внутри ее границ. Оба фактора стабильности государства в последние десятилетия ХIХ века и в первые годы ХХ века подвергались серьезным испытаниям[58]. Аристократия и дворянство, из которых рекрутировались высшие кадры армии, дипломатического корпуса и государственного аппарата, связывали свои судьбы с Веной и составляли ядро власти. Идеалом многочисленного чиновничества, неоднородного в национальном и социальном планах, тоже было единое государство. Формировалось сословие, распространявшее культуру немецкого языка и посредством государственного аппарата осуществлявшее германизацию общества[59].
В стремлении обеспечить «прочность и мощь» правящая династия Габсбургов на протяжении истории безоглядно манипулировала своими народами, меняла идеи, методы правления, союзников и политиков. Когда ее вынуждали на уступки, Монархия делала их неохотно и, как правило, запоздало, да и были они всегда слишком малыми для того, чтобы удовлетворить подвластные народы. Такие политические шаги вызывали все больше проявлявшееся недовольство, которое перерастало в постоянную борьбу за децентрализацию империи. Носителем недовольства было мелкопоместное дворянство Венгрии, отличавшееся упорным национализмом. Складывалось сословие, которое получало свойства нации и традиционный патриотизм которого перерастал в национализм нового типа, поставленный на службу сохранения классовых привилегий. В итоге индустриального развития классовые противоречия приобретали и национальный характер. Промышленникам, преимущественно немцам по национальности, противостояли рабочие различных национальностей. Распространение грамотности и просвещения привело к массовости национальных движений. Интеллектуалы, не принадлежавшие к ведущим народам Монархии, взялись пробуждать «уснувшее национальное сознание своих отцов». Такие учреждения, как театры, библиотеки, общества культуры, издательства и журналы, способствовали быстрому созреванию национальных движений. В этих условиях свои устремления и амбиции оформлялись, подобно как у других народов Монархии, у южных славян. Исповедующие римско-католическую веру словенцы и хорваты чувствовали себя в Австро-Венгрии более других «как дома», из-за чего Вена с этой частью славянской популяции легче могла найти взаимопонимание. Искусной политикой их программы направлялись - вместо борьбы за разрушение Монархии - на приобретение благосклонности властей и получение мест в государственной бюрократии. Более прочному привязыванию к Вене способствовала также «миссия», которую на пользу Габсбургской монархии осуществляли римско-католические клерикальные круги[60]. Правосланое сербское население воспринимало Монархию как власть чужую, стремясь от нее освободиться. Сербы и к Вене, и к Будапешту, да и к Загребу, относились без доверия[61].
Во внешнеполитическом плане Австро-Венгрия старалась уменьшить российское влияние, «укротить» славянские народы, освободившиеся от многовекового турецкого рабства, и устранить результаты их побед над Турцией. Частью этой политики было и более глубокое проникновение на Балканы в 1878 году. Австро-Венгрия при возможности раздела Турции, в страхе от усиления сербского фактора, на Берлинском конгрессе отвоевала для себя право оккупировать Боснию и Герцеговину, населенную преимущественно сербским народом[62]. Так что оккупация эта была первым шагом австро-венгерского империалистического прорыва на Балканы. Таким образом предопределялась та политика, которая народы Австро-Венгрии, а также балканских стран, с каждым днем приближала к войне. С другой стороны, такая внешняя политика Вены, особенно после отстранения канцлера Бисмарка, встраивалась в германские проекты по обретению мирового могущества и становилась зависимой от намерений Берлина. Между тем, если Австро-Венгрия свои планы связывала с Балканами, для Германии это пространство являлось только этапным для дальнейшего продвижения на Восток.
Ориентация Габсбургской монархии на Германию подкреплялась внутриполитическими условиями. Считалось, что при существующем противоборстве с венгерским национализмом удаление от политики, которую ведет Германия, в сущности означает разрыв с другим преобладающим народом Монархии и конец правления Габсбургов. Отсутствие самостоятельной внешней политики было очевидно и в 1907 году, когда снова дал о себе знать «восточный вопрос»[63].
Национализм среднего сословия граждан, обусловленный процессом индустриализации, разорения мелких поместий и упадка сельского хозяйства, в начале ХХ века вызвал в Австро-Венгрии глубокий политический кризис. Национальная борьба, в основе которой были и классовые противоречия, ослабила Габсбургскую монархию как во внутриполитическом, так и во внешнеполитическом планах, мешая ей вести курс, независимый от Германии. В таких условиях Монархии нужен был внешнеполитический успех, который, как казалось, мог быть достигнут лишь на Балканах.
Югославянская идея, судя по всему, среди народов Австро-Венгрии имела резонанс меньший, нежели та реакция, которую она вызвала в Будапеште и Вене[64]. Требования, изложенные в Риечкой и Задарской резолюциях, по сути не являлись угрозами Вене, поскольку национальные свободы, о которых шла в них речь, уже были предоставлены большинству народов государства. Сближению сербов с хорватами и росту югославянского движения, столь беспокоившего власти, в значительной степени поспособствовал страх перед насильственной мадьяризацией, которая создавала угрозу идентичности иных национальностей. А у представителей хорватов были также ощущения, что проявленная ими верность Двойной монархии недостаточно оценена. Раздоры между сербами и хорватами сдерживались идеями о сербах и хорватах как одном народе, о союзе с независимой Сербией, о Сербии как Пьемонте южных славян. Независимо от их реального содержания, идеи эти в Вене вызывали панику и беспокойство за сохранность империи. В таких условиях страх перед Сербией, сербским народом и возможным югославянским экстремизмом решительно влиял на выбор внешнеполитических приоритетов Монархии. Единственный способ решения проблемы Вена видела в применении силы, из-за чего и стало преобладающим мнение о необходимости войны. На повестке дня истории, как казалось высшим офицерам и чиновникам, было силовое «решение» сербского и югославянского вопросов[65]. И расходы на армию, по сравнению с 70-ми годами ХIХ века, были увеличены в четыре раза[66].
Сербия - вследствие своего положения и политики, которую она вела - объективно была преградой для Австро-Венгрии с ее устремлениями контролировать все Балканы, заняв центральные части их. Враждебность, становившаяся день ото дня все более явной, усиливалась из-за разраставшегося югославянского движения, а также надежд, которые все больше возлагали южнославянские народы Габсбургской империи на Сербию. Опасаясь возможного влияния Сербии на них, а также слабо скрываемого ее намерения собирать "раздробленное сербство», Австро-Венгрия начала разрабатывать планы по уничтожению сербского государства и по компрометации политики югославянского движения[67]. В основе их была позиция, согласно которой решение балканского вопроса для Монархии, после утраты доминирующей роли по сравнению с Германией и Италией, становится жизненно важным. Выдавливание Габсбургсой монархии из пространства Центральной Европы оставляло для нее единственную возможность утвердиться в качестве великой силы - на Балканах. Именно это ее делало естественным противником Сербии. Политическое и пропагандистское влияние Австро-Венгрии стало заметным и во многих действиях Болгарии, Албании, а отчасти и Турции. Важным советником ее в вопросах политики по отношению к сербам и Сербии был Ватикан. Двойная монархия открыто начала играть роль государства, вокруг которого собираются враждебно по отношению к Сербии и сербскому движению настроенные соседи. Распространялся страх перед «сербской опасностью», а под этим понималось прежде всего объединение сербского народа. Поддерживался великохорватский шовинизм, который пропагандировали сторонники Йосипа Франка и Партии права[68]. С того момента, когда стало ясно, что набирающее силу югославянское движение повернется к Сербии и примет ее в качестве «Пьемонта национального единения», Сербии как государству вынесен смертный приговор[69].
В Сербии такие тенденции укрепляли понимание, что главным ее врагом является именно Австро-Венгрия. Одновременно это подтверждало оправданность ранее высказываемого Николой Пашичем мнения относительно судьбоносного столкновения славян и германцев с преимущественной ролью России в войне, которую следует ожидать. А тот факт, что лидер Радикальной партии в данный период несколько раз был председателем правительства или министром иностранных дел, бесспорно показывает, что внешнеполитическая ориентация Сербии была прорусской. Среди интеллектуалов из Самостоятельной радикальной партии, которым было чуждо российское самодержавие, имелись и те, кто звал повернуться к западноевропейским демократиям, но практически все занимали одинаковые позиции по отношению к Австро-Венгрии, считая ее «тюрьмой народов», особенно славянских.
Развитие событий подтверждало все опасения, связанные с далеко идущими планами Австро-Венгрии на Балканах. Смена династии, произошедшая в 1903 году, в корне изменила те отношения Двойной монархии с Сербией, которые были определены решениями Берлинского конгресса. Как особо настораживающий воспринимался тот факт, что династический переворот осуществила группа офицеров, не согласных с политикой Александра Обреновича и положением подчиненности Австро-Венгрии. Вена боялась, что Сербия станет представительницей тех европейских сил, которые противостоят интересам Двойной монархии в Европе и на Балканах. В этом контексте ее особо беспокоило стремление новых (сербских) властей вместо политики «послушности» Вене больше внимания уделить реализации национальной программы и опору обрести в России. Зафиксировано, что император Франц Иосиф, получив весть об убийстве Александра Обреновича, спросил у тогдашнего министра иностранных дел Голуховского: «Можем ли мы что-то сделать в связи с этим?». И получил краткий ответ: «Нет». Хотя это «нет» не означало, что Австро-Венгрия в последующие годы прекратила попытки остановить процессы, начавшиеся в Сербии, и препятствовать движению, которое привело к смене династии, обусловило переориентацию сербской внешней политики. А все выглядело так, что условия для этого благоприятны, так как Германия этому бы не противилась, а Россию отвлекал Дальний Восток.
В Вене были убеждены, что Сербия на самостоятельные действия против Австро-Венгрии не способна, поэтому политические и экономические меры вначале носили превентивный характер. Сам император Франц Иосиф, учитывая внутриполитические условия, старался достичь желаемых результатов дипломатическими средствами и экономическим давлением, без военного риска. При встрече с российским императором Николаем II, в октябре 1903 года, ему удалось включить в зону австро-венгерского влияния западную часть Балкан - взамен дав России гарантии безопасности границ на западе, пока она воюет с Японией. Так что, несмотря на династический переворот и новый вектор внешней политики, Сербия и далее оставалась в зоне интересов Вены[70]. Двойная монархия уже в 1904 году развалила сербско-болгарский таможенный союз, которым два балканских государства попытались защитить свои экономики. Считая, что достигнутые соглашения наносят ущерб ее экономическим интересам,Австро-Венгрия потребовала от Сербии, чтобы договор был расторгнут. И добилась этого, закрыв свои границы, через которые в основном осуществлялся вывоз сербских товаров.
Двумя годами позднее, т.е. в 1906, когда правительство Сербии отвергло невыгодные для него условия торгового договора, Австро-Венгрия вновь прибегла к средствам экономического давления: закрыла границы для ввоза сербского скота, тем самым начав многолетнюю Таможенную войну (1906 - 1911). Экономические санкции как способ «удушения» Сербии оказались весьма тяжелыми, поскольку Австро-Венгрия была самым главным торговым партнером Сербии - почти 80% сербского экспорта шло на ее рынок. Так Вена пыталась вернуть Сербию под свое «экономическое покровительство», а при этом нанести политическое поражение. Предпринятые меры включали также интересы Венгрии, страны по преимуществу аграрной, которая таким образом избавлялась от конкуренции с дешевой сельскохозяйственной продукцией из Сербии и, соответственно, покрывала этот сегмент внутреннего рынка. И все это осуществлялось с надменностью и презрением, характерными для отношения европейских держав к колониям. Понимая, что под вопрос поставлена независимость экономическая, а через нее и политическая, Королевство Сербия оказало сопротивление. В драматических условиях общей экономической и финансовой блокады нужные кредиты исходатайствованы были у Франции. С большими усилиями и проблемами, используя Дунай как водный путь, а также Солунские порт и железную дорогу, Сербия переориентировала свою торговлю на Западную Европу. Кроме того, построив новые фабрики, прежде всего бойни, она прекратила традиционный вывоз живого скота и стала продавать мясные продукты. В противоборстве с Австро-Венгрией это была весьма значительная победа и основа для процесса экономически-политического освобождения от диктата мощной соседней державы. К той же цели вело укрепление собственной экономики, заключение торгово-экономических соглашений с Болгарией и Чероногорией, строительство железных дорог, привлечение иностранного капитала - не только французского, но и британского, и германского, освоение новых рынков, покупка вооружения у Франции. Австро-Венгрия же этот явный экономический подъем воспринимала как свидетельство враждебности[71].
Стремясь выверенной внешней и внутренней политикой подняться в ранг великой державы, Габсбургская монархия с 1907 года стала все более агрессивно вести балканскую политику. В Вене считали, что дальнейшее присутствие Турции на Балканах скоро будет поставлено под вопрос. Чтобы развития событий дождаться в готовности, был предпринят ряд политических мер. Во внутриполитическом плане - Соглашение 1906 года, которое позволяло частично устранить существующие противоречия. Австрия стремилась в большей мере подключить Венгрию к решению югославянского вопроса, столкнуть ее с Италией на Адриатике и противопоставить Сербии на Балканах, прочнее привязывая ее к центральной власти. Таким образом решение сербского вопроса было поставлено в самую непосредственную зависимость от равновесия между господствующими народами Монархии - немцами и венграми. В плане внешнеполитическом решено было использовать активность югославянского движения как повод для того, чтобы ограничить «великосербскую пропаганду» в Боснии и Герцеговине, ослабить «силу притяжения Белграда» и обострить отношения с Сербией. Казалось, что напряженность в отношениях с Сербией можно уменьшить, если Боснию и Герцеговину крепче привязать к короне. Этот вопрос приобрел особую актуальность после разрыва тесных связей между Веной и Белградом и начала Младотурецкой революции. Частью той же политики являлись и усилия сделать Загреб центром единения южных славян из Монархии, чтобы он как таковой стал мощным противовесом Белграду. Поворот в балканской политике наблюдался также в попытках решать югославянский вопрос в границах венгерской части монархии Габсбургов, да так, чтобы это решение своей привлекательностью в скором времени вовлекло Сербию в сферу габсбургского влияния и экономически вынудило ее вступить в австро-венгерский таможенный союз. С этой целью Вена планировала комбинировать дипломатические и политические нажимы, экономический шантаж и объединительную силу югославянской идеи. Решение югославянского вопроса в рамках Габсбургской монархии должно было послужить и «благоприятному формированию отношений на южных границах Монархии в случае крушения турецкой власти», и «обеспечению влияния Монархии на воротах Ориента». В этом контексте возникали и соображения о ее триалистическом устроении[72].
Агрессивная внешняя политика Монархии по отношению к Сербии служила задачам прорыва ее на Балканы - пространство, где она должна была добиться давно желаемых и категорически необходимых внешнеполитических успехов. Поэтому Вена все планы свои по отношению к Сербии подчиняла одной главной цели - доказать, что Монархия представляет собой великую силу. С другой стороны, политика, которую вела Сербия, противодействие, которое она оказывала прорыву Австро-Венгрии на Балканы, нежелание пребывать в экономической зависимости, поддержка югославянскому движению и бунтарская настроенность ее населения обостряли отношения с Габсбургской монархией, а тем, кто в Вене и Берлине планировал войну, предоставляли возможность обосновывать уже заготовленные обвинения[73].
Военный министр, генерал Конрад фон Хётцендорф, в своих меморандумах в декабре 1907 года подчеркивал, что лишь «агрессивная политика» может спасти Австро-Венгрию и принести ей успех. А имелись в виду аннексия оккупированных областей и «присоединение Сербии, включая ее центральные территории с Нишем...». Согласно тексту меморандума от 31 декабря 1907 года, «покорение центрального района с Нишем обеспечивает решающее влияние на все балканские события; и овладение Рашкой, которая нам несомненно принадлежит, может тогда безопасно последовать и приобрести свою настоящую значимость». Иными словами, уничтожение сербского государства было предпосылкой овладения центральными областями Балкан и установления гегемонии на этом пространстве. Это был главный пункт политики, которая должна была вернуть Монархии престиж великой силы. Данный меморандум содержал и план укрепления флота на Адриатическом море, и предоставление Черногории определенных льгот и привилегированного статуса, а также возможность превентивной войны ради того, чтобы сломить сопротивление Италии[74].
Только на первый взгляд казалось, что, начиная с 1907 года, позиции дипломатов и военных по сербскому вопросу отличаются. Министр иностранных дел, Алоиз фон Эренталь, также планировавший включение части Сербии в состав Монархии, предполагал остальную территорию, которую он называл «болгарской частью», уступить Болгарии. Уничтожение Сербии, по этому плану, могло быть осуществлено посредством ее раздела, при этом военные верхи настаивали на том, чтобы в состав Монархии вошел Ниш. Как следует из имеющихся меморандумов, австро-венгерский Генштаб и разрабатывал военные планы прорыва на Балканы, считая, что Сербии следует «быстро, неожиданно и с максимальной решительностью» нанести удар, от которого она бы не смогла оправиться[75].
Младотурецкая революция обозначила новую фазу в балканской политике Габсбургской монархии. По мнению венских правителей, на ослабление Османской империи нужно было надлежащим образом прореагировать. Вену пугало то, что новые стамбульские власти планировали реафирмацию положений конституции 1878 года и обещали выборы на всей территории Турции. Именно этот процесс требовалось предупредить ради «высших целей». Решение было найдено в аннексии территорий Боснии и Герцеговины. Цель ее - окончательно присвоить земли, оккупированные на основании решений Берлинского конгресса, чтобы укрепить линию обороны со стороны Сербии и «разрушить мечты» о создании сербского государства на пространстве между Дунаем, Савой и Адриатическим морем. Аннексия, в представлениях Вены, должна быть этапом пути окончательного решения задачи объединить всех южных славян в границах Двойной монархии. Считалось, что таким образом Сербия определенно утратит притягательность для южных славян на территории Австро-Венгрии и перестанет быть «Пьемонтом», к которому обращены их взоры. Уменьшенная, окруженная и подвергнутая давлению южно-славянской общности, созданной в границах Двойной монархии, она была бы вынуждена с Автро-Венгрией сблизиться, а то и попроситься в ее состав. Из этих соображений Габсбургская монархия перестала выступать за целостность Османской империи. Создавшаяся международная ситуация также отвечала интересам Вены и ее намерению осуществить аннексию. Единственным, что беспокоило и могло помешать планируемой аннексии, был договор, который Россия в конце 1907 года заключила с Великобританией, и, соответственно, возможность создания фронта великих держав, которые бы этому противостояли.
Намерения Вены со всей очевидностью раскрывались в Меморандуме, который, по предложению министра Эренталя, принял Совет министров[76]. В соответствии с ним, изменена была функция австро-венгерского военного гарнизона, который с 1878 года размещался в Ново-Пазарском санджаке с целью не допустить территориального единения Сербии с Черногорией и создания «большого славянского государства на юге». Отвод воинских подразделений с этой территории имел целью специфически побудить Сербию, чтобы она нарушила определения Берлинского конгресса и таким образом получить желанный повод для войны, результатом которой стало бы уничтожение сербского государства. Определяющим шагом в политике, которую Австро-Венгрия намеревалась осуществить, была аннексия Боснии и Герцеговины. В Вене надеялись, что этот шаг вызовет протест Сербии, но не конфронтацию с Россией[77].
На очередном этапе планировалась поддержка «болгарского дела» на Балканах и создание Великой Болгарии, которая должна быть создана за счет отторжения от Сербии части ее территории. А в удобный для Монархии момент была бы захвачена и оставшаяся часть Сербии. Одновременно в планах на будущее делался расчет на «поддержку традиционной враждебности между албанцами и славянами» и на более прочную привязь Черногории к Габсбургской монархии. Через эти балканские государства осуществлялся бы контроль над центральной и западной частями Балкан. Бесспорно, Вена в своей балканской политике планировала возбуждение и стимулирование противоречий между балканскими государствами. Свое место во всех этих планах занимало и удовлетворение амбиций Петрограда - чтобы он за получение свободного прохода через морские проливы согласился на аннексию Боснии и Герцеговины[78]. По отношению к Сербии реализация упомянутых планов была начата еще до самого осуществления аннексии. Заседание Совета министров 19 августа 1908 года являлось ключевым моментом, когда было принято политическое решение об уничтожении сербского государства[79]. В этих намерениях Вена получила поддержку Германии, которая, не имея «особых интересов по отношению к Сербии», готова была ее судьбу предоставить на волю Австро-Венгрии.
Желая как можно быстрее реализовать свою программу балканской политики, а при этом нарушая определения Берлинского конгресса и равновесие сил в Европе, Австро-Венгрия в октябре 1908 года объявила об аннексии Боснии и Герцеговины. Поспособствовал этому осуществленный незадолго до того государственный переворот в Турции, то есть Младотурецкая революция. Одновременно почти с аннексией провозглашена и независимость болгарского государства. Аннексирование Боснии и Герцеговины еще раз публично было представлено как «миссия», которую Австро-Венгрия выполняет от имени цивилизованного мира, а при этом сознательно умалчивалось, что длившаяся три десятилетия оккупация этих областей населению их не принесла ничего хорошего[80].
Аннексия подтвердила готовность Габсбургской монархии допустить разрушение Турецкой империи. С другой стороны, это был повод для ухудшения отношений с Великобританией, которую рост военной и экономический мощи Германии вынуждал по-новому смотреть на связи Вена и Берлина, корректируя отношение к Двойной монархии[81]. «Водоворот», вызванный аннексией Боснии и Герцеговины, начал стремительно расширяться, а возникший кризис стал поворотным пунктом, от которого мир направился к новой войне.
На тот момент, когда решилась на аннексию, Австро-Венгрия находилась в глубоком социальном и экономическом кризисе. Усилившиеся национальные движения грозили дезинтеграцией. Славянское население стремилось добиться национального равноправия[82]. Ультимативные требования венгров расширить права - в числе которых особо выделялись создание собственной армии, привилегии на подписание самостоятельных договоров, установление таможни и контроля части границы - вели к полной самостоятельности. Противоречия между аристократией, которая пользовалась правом на высокие посты в армии и чиновно-государственном аппарате, как и многими другими привилегиями, и низшими общественными слоями, которые стремились получить основные социальные права, сотрясали фундамент государства. Усугублялся кризис отставание Монархии от более развитых соседей в экономике, производстве и технологиях. Конкурентные политические и экономические отношения с Италией на Адриатическом море и на Балканах изнуряли государственный организм, а германская идея о «большом экономическом пространстве» в Средней Европе, т.е. пространстве, которое охватывало и территорию Монархии, вызывала беспокойство и страх. Связи, установленные с Германией во внешнеполитическом и военном планах, способствовали укреплению влиятельности, но представляли также угрозу независимости политики, которую проводила Вена.
Аннексия Боснии и Герцеговины разрушала надежды Сербии на то, что после распада Турецкой империи эти две области будут принадлежать ей, из-за чего возникли большие опасения и разочарования. Всего через несколько дней после того, как аннексия была провозглашена, в Белграде прошли массовые демонстрации, в которых принимал участие народ из разных краев. Во время тех больших волнений звучали призывы к войне с Австро-Венгрией, а впоследствии прошла и запись в добровольцы. В условиях, когда ожидалась «всеобщая война южных славян против Австрии» сформировалась организация «Народная оборона» (Народна одбрана), в которую вступали не только сербы, но и многие добровольцы из России, Италии и балканских стран[83]. Среди организаторов всего этого движения было много известных представителей интеллигенции, писателей, ученых. Оживилась также деятельность иных патриотических организаций - таких, как «Сокол», «Круг сербских всадников», «Круг сербских сестер», «Стрелковая дружина». За национально-революционные методы борьбы и за войну, которую бы вели Сербия и Черногория, выступала газета «Славянский Юг» (Словенски Jуг), вокруг которой объединилось много сербской интеллигенции и которая звала к «братскому сотрудничеству» боснийцев, хорватов, далматинцев, черногорцев и словенцев. Сербское правительство, будучи осторожнее, чем растревоженный народ и часть интеллектуальной элиты, вела многомесячную дипломатическую борьбу, без особых видов на успехи.
Аннексионный кризис до пределов обострил и без того плохие отношения между Австро-Венгрией и Сербией. С одной стороны проявлялось намерение Австро-Венгрии подчинить себе пространство Балкан и таким образом проявить себя как великую, ведущую силу; а с другой - стремление балканских народов к независимой государственной жизни. Хотя Сербия была значительно меньше территориально и по численности населения, слабее экономически и культурно более отсталой, ее противостояние Австро-Венгрии, с учетом российских, французских и британских интересов, было намного сложнее, чем локальный конфликт.
Интерес к Балканам у России возобновился после поражения, которое она потерпела в войне с Японией. Чтобы защитить свои интересы, Россия тайно согласилась на аннексию Боснии и Герцеговины с условием, что будет иметь беспрепятственный выход на Босфор и Дарданеллы. Между тем, поскольку аннексия была осуществлена до того, как российская дипломатия смогла заручиться поддержкой балканских государств, нарушенные договоренности усилили неприязненность отношения Петербурга к Вене, создав угрозу для мира в Европе[84]. При всем этом Россия в разрешении возникшего кризиса не готова была поддержать Сербию. Ее министр иностранных дел Извольский несколько раз предупреждал Белград о «пределах» российской поддержки и об опасности, что Сербия, перейдя их, останется в одиночестве[85].
Однако, хотя равновесие сил в Европе было нарушено, ни одна из них не готова была пойти на решительное обострение взаимоотношений.
Интересам Германии отвечало прежде всего обострение ситуации в связи с Аннексионным кризисом. По оценкам берлинских аналитиков, победа на дипломатическом уровне обусловливалась тем, что Россия не готова к войне и вынуждена будет согласиться на уничтожение Сербии. Германия осуществляла давление на Россию и решительно поддерживала Австро-Венгрию, используя возникший кризис для того, чтобы с ней заложить «прочные общие основы для дальнейшего направления и действия Центральных сил». Не считая идею об уничтожении Сербии ошибочной и признавая, что все идет к войне, она своему самому надежному союзнику обеспечивала поддержку безоговорочную, хотя и очень скрытую. Особо не выставляясь, Берлин решил «спокойно выждать, пока плод созреет»[86]. А в ожидании соответствующего момента для начала войны он свою политику старался представлять как миролюбивую, миротворческую.
В самой же Вене помимо тех, кто выступал за войну с Сербией, были также те - в их числе и сам император Франц Иосиф, - кто считал, что «попирание» Сербии со стороны Австро-Венгрии означает одновременно и унижение России. Вполне вероятной реакции Петербурга, активизации «механизмов» военных соглашений и возможного расширения конфликта они все же опасались[87].
Турция вынуждена была согласиться на денежную компенсацию за утраченные владения. Сербия, поняв, что ее национальные интересы в Боснии и Герцеговине признаны не будут, также стала размышлять о возможных компенсациях и попыталась в итоге одобрения строительства железной дороги обеспечить себе выход к Адриатическому морю. Но самое большое, чего она смогла добиться, - то, что боснийско-герцеговинский вопрос обсуждался как часть сербского вопроса.
После долгих и мучительных дипломатических переговоров, под давлением великих держав, сербское правительство в марте 1909 года на заседании Народной скупщины вынуждено было зачитать составленное в Вене и присланное в Белград на подпись заявление о том, что аннексия признается как свершившийся факт[88]. Это было полное поражение Сербии, однако, согласно донесению австро-венгерского посланника, воспринято оно «угрожающе спокойно». Германский император Вильгельм II считал, что Австро-Венгрия «в итоге одного удара стала ведущей силой на Балканах». Правящие круги Вены праздновали дипломатическую победу, подчеркивая, что под суверенитет Монархии поставлены две новые области. А все-таки во многом это была Пиррова победа[89]. В позднейших анализах историков присутствовало даже мнение, что вызванный аннексией кризис Австро-Венгрию унизил, поскольку ее, великую державу, «опустил на уровень Сербии», малой балканской страны. Кроме того, дополнительно увеличилась ее зависимость от Германии. А кризис поспособствовал сближению России с Италией. Заключенное между ними в октябре 1909 года соглашение, подтверждавшее намерение сохранять на Балканах существующее территориальное положение и противостоять любым попыткам изменить его, несло угрозу для Австро-Венгрии, вынуждая нести новые военные расходы и ослабляя Тройственный союз. Несмотря на поражение, авторитет Сербии существенно не пострадал, хотя Вена упорно распространяла мнение, что во всех проблемах, с которыми столкнулась Двойная монархия, виноват «югославянский Пьемонт». В этой ситуации, когда Сербия желала «реванша», вызревало понимание необходимости собирать «разорванные части» сербского народа и вести «политику братства и союзничества» со всеми балканскими народами, особенно - южными славянами. В числе сторонников «пьемонтистической» политики Сербии была и тайная организация «Объединение или смерть». В странах Тройственного союза, по ходу кризиса не готовых к войне, с особым вниманием анализировались последствия нарушений Берлинского договора[90].
Аннексионный кризис вызвал у Вены озабоченность относительно сербской опасности как вопроса, который непременно следует решить. Начиная с 1908 года, уничтожение Сербии военными средствами стало одной из важнейших внешнеполитических целей Австро-Венгрии. В начале 1909 года казалось, что все уже идет к войне. С целью оправдать применение против Сербии оружия в Вене фабриковались ложные свидетельства, разжигались антисербские настроения. В страхе перед «сербской опасностью», якобы представлявшей угрозу для существования Монархии, почти полностью была утрачена способность вести политику рационально. В качестве единственного средства решения проблемы навязывалась сила. Мало внимания обращалось на то, чтó же в итоге такой войны Австро-Венгрия может получить. Было ясно, что возможная аннексия Сербии увеличит численность недовольных южных славян внутри границ Монархии. А из Сербии война, по мнению критично настроенной части общества, сделает соседку, еще более недоброжелательную, озлобленную, которая, независимо от венской пропаганды, таковой ее уже теперь представляющей, и она действительно станет центром собирания всех врагов Монархии. Не было желания прислушаться и к голосам, напоминавшим, что военные действия поменяют на Балканах status quo, который интересам Монархии отвечает больше всего. Рациональные ответы на упомянутые вопросы пришли только тогда, когда оказалось, что война с Сербией - дело ясное. Тогда лишь появилось понимание, что Австро-Венгрии следовало бы застраховать результаты, достигнутые в итоге аннексии Боснии и Герцеговины. Важной была также оценка правящих верхов, что Монархия на тот момент, из-за внутриполитических условий, не в состоянии «переварить» Сербию, так что аннексирование территорий ее следует отложить на будущее.
Когда было решено отказаться от военных действий и воинские части вернуть в казармы, Австро-Венгриия начала обвинять сербских и часть югославянских политиков в измене, фабрикуя против них судебные дела и организуя соответствующие процессы. Выдуманные «доказательства» дискредитировали власть, лишали ее нравственного авторитета и опровергали мнение об империи как государстве цивилизованном, в котором существует власть права. «Изменнический процесс» в Загребе, а затем «процесс Фридунга» в Вене явились отражением нравственного краха Австро-Венгрии. Этими событиями, как отметили историки, окончательно разрушено было «впечатление цивилизованного поведения, которое придавало добропорядочный вид». Монархии уже не оставалось ничего иного, на что можно было бы опереться, кроме силы и насилия[91]. А таким образом она все ослабевала и в еще большей мере становилась инструментом германского доминирования в Европе[92]. На этот процесс влияли также национальные страсти, разбушевавшиеся в политической жизни страны. Неуклонная мадьяризация вызвала сопротивление у славянского населения, а власти на него ответили давлением и террором в различных формах[93].
С началом балканских войн оживился интерес великих держав к этой части европейского континента. Быстрая победа союзнических армий изменила политическую карту Балкан, повлияв на соотношение сил и полностью изменив картину балканских условий[94]. А тем самым и Монархия, в предшествующие годы стремившаяся сохранить на Балканах status quo, вынуждена была наново определять свои приоритеты и цели. Пока шла Балканская война 1912 года, Вена, вместе с другими европейскими государствами, вынуждена была наблюдать за разрушением Османской империи. Однако она, в отличие от остальных, считала создание и успешное существование Балканского союза направленным не только против Турции, но и против нее самой. Опасным ей представлялось и то обстоятельство, что события на Балканах развиваются без ее влияния. Монархия была готова к ведению малых войн, но без риска дать повод для большой европейской войны. Хорошее знание балканских обстоятельств показывало, что союзничество балканских стран долго не продержится, и с целью скорейшего его разрушения нужно активно действовать, используя способствующие тому обстоятельства. По мнению военных кругов, роль пассивного наблюдателя снижала престиж Вены в балканских столицах и создавала угрозу ее гегемонии на Балканах. Армия, с 1911 года получившая увеличенный военный бюджет, определяла создавшееся положение как политическое и моральное поражение[95].
Бесспорно, у Австро-Венгрии были военная мощь, индустриальный потенциал и дипломатический опыт, которые позволяли ей контролировать исторический процесс вытеснения Турции с Балкан; однако не было национального согласия и патриотизма для такого значительного дела. К концу Первой балканской войны для ее гегемонии угрозу несла не только Сербия, но и весь балканский союзнический блок, в котором сербское государство имело позицию «срединного вызова». Сербия в ходе войны с Турцией, благодаря сильной армии, хорошей организации и высокому моральному духу населения, стала на Балканах соперницей Габсбургской монархии. По оценкам Вены, победа в Балканской войне усилила влияние армии на политику сербского государства, укрепила национальное сознание сербов как в Сербии, так и в Австро-Венгрии, подняла авторитет Сербии для югославянского движения, а в то же время понизила престиж Монархии, поспособствовала тому, что сближение сербов с хорватами получило перевес над религиозным и национально-политическим разделением. Правящие круги Монархии опасались такой Сербии, а ситуацию, возникшую в итоге поражения Турции, оценивали как «трагическую» и «пагубную», что вело к реанимации планов уничтожения Сербии. Австро-венгерской дипломатии удалось вынудить Сербию, чтобы она отступила с территорий, котоые вошли в состав новообразованного албанского государства, однако не смогла остановить ее продвижение в других направлениях.
Сторонников «счастливой войны», которая бы способствовала установлению авторитета великой державы, решению югославянского вопроса и нормализации положения внутри Монархии, было много. За партией войны стоял генералитет, считавший, что империя при пассивной позиции теряет «престиж». По мнению офицеров, это вело ее к экономическому ослаблению, охлаждению патриотизма, падению доверия со стороны союзников, увеличению неправомерных требований со стороны врагов, росту симпатий к великосербским притязаниям, утрате веры в себя, потере югославянских областей. Между тем, в политической жизни давала о себе знать также сила тех кругов, которые были против «преждевременной войны», а к ним принадлежал и сам император. Имея весьма преклонный возраст и осознавая как внешние, так и внутренние проблемы страны, он таким образом пытался защитить свое владычество. Против войны выступал и престолонаследник Франц Фердинанд, веривший, что Австро-Венгрия может легко «растоптать» Сербию, но не имел ответа на вопрос, что же потом делать с побежденным противником. Дипломатические и экономические круги в основном также стремились к тому, чтобы их интересы на Балканах были реализованы, но чтобы Монархия обошлась без военного конфликта и без затрат, которые станут обременительными для государственной финансовой системы и налогоплательщиков. Дипломаты придерживались мнения, что следует дождаться удобного момента[96].
Идеи и решения, предлагавшиеся заинтересованными сторонами, были не новы, особенно, если учесть, что возникли они из планов, складывавшихся во время кризисов 1878 и 1908 годов. А то, что они продолжали существовать, укрепляло политические фронты и усиливало их непримиримость. Этому способствовало и обострение международных отношений. Но власть в Вене все никак не могла найти решения проблемы, обусловленной потребностью, чтобы Монархия показала свою силу на Балканах и утвердила себя как великую европейскую державу, а в то же время не вызвала такого военного столкновения, которое бы могло закончиться для нее крахом.
Германия после Первой балканской войны пыталась, по крайне мере - какое-то время, смотреть на происходившее по-новому. В течение 1912 года у нее не было интереса превращать возникший балканский кризис в общеевропейскую войну; она верила, что участников балканского союза может привлечь на свою сторону. Император Вильгельм II не готов был в 1912 году вмешиваться в балканские конфликты и оказаться втянутым в возникшие противостояния. Кроме того, в существовании Балканского союза он видел способ ослабить влияние панславизма на Балканах. Некоторое время в Берлине даже помышляли о поддержке возможных «Соединенных штатов Балкан», которые бы вели политику, близкую Германии. Стабильные Балканы можно было рассматривать и как преимущество, поскольку они были желанны для части германских промышленных кругов, готовых поставлять на это пространство свои товары, капиталы и технологии.
Из указанных соображений Берлин готов был в некоторой степени менять свою политику на Балканах. Правящие круги Германии придерживались мнения, что балканские страны, особенно Сербию, можно привлечь к себе и соответствующей политикой, без особых акцентов на том, что их нужно уничтожать. Короче говоря, Германия не соглашалась с тем, чтобы отношение Вены к Сербии как противнику стало основой политики Центральных сил. Считая, что изменение политики принесло бы несомненную пользу Австро-Венгрии, она готова была посредничать в том, чтобы отношения с Сербией улучшились. Конкретная заинтересованность ее в сотрудничестве с Сербией обусловлена была экономическими, коммуникационными и стратегическими причинами[97].
Итоги Первой балканской войны опосредованно повлияли на окончательное решение Германии вступить в войну. Крах Турции и заявление Великобритании, что она не будет наблюдать пассивно за столкновением между Германией и Францией, коль до него дойдет, Берлину показывали, что британцы тверды в желании не допускать появления на европейском пространстве превосходящей их политической, военной и экономической силы. Такая политика ставила Вильгельма II перед дилеммой: либо отказаться от намерений сделать Германию государством, которое будет стоять во главе «Соединенных штатов Европы», либо усилить и ускорить меры по вооружению и подготовке к войне армии, особенно сухопутных войск. Выбрано второе. А решение принято 8 декабря 1912 года на заседании «военного совета». Тогда генералитет выразил уверенность, что Германия способна вести войну с двумя, а если понадобится, то и с тремя, большими государствами одновременно. Таким убеждениям, которые разделял монарх, гражданские власти не могли противопоставиться. После этого началось интенсивное увеличение численности армии и укрепление мощи ее. Армии ставилась задача обеспечить континентальные интересы Германии на западе, юге и востоке Европы, но победа на материке одновременно должна была служить и обеспечению интересов Рейха за океаном[98].
Позиция Берлина по отношению к Балканам на тот момент была сущностно неприемлема для правящих кругов Вены, которые «уничтожение Сербии» отождествляли с «жизненными интересами» Монархии. По их мнению, конфликт был непримиримым из-за фанатичных устремлений Сербии добиться объдинения всех сербов, из-за ее сепаратистских намерений отделить от Монархии территории, населенные сербами и югославянами, из-за мечты о великом сербском государстве. Осуществление же великосербской идеи, национального идеала всего сербского народа, возможно было, как считали в Вене, только за счет Монархии, а это никак не сочеталось с сохранением ее целостности. Упомянутые позиции в 1912-1913 годах заметно охладили отношения между Веной и Берлином. У союзников не было расхождений насчет того, что Австро-Венгрия должна стать гегемоном на Балканах, однако они некоторое время расходились во мнениях, каким способом этого достичь[99].
Влияния Монархии было дастаточно для того, чтобы создать албанское государство, остановить прорыв сербов к Адриатике, установить границы балканских государств и их соседей, поддерживать новые раздоры и интриги между балканскими народами. Но не больше того. Защищая собственные интересы на Балканах, дипломатические и военные круги Вены старались представить себя в качестве защитников албанского народа[100]. Из-за этого участились протесты против того, чтобы Сербия и Черногория претендовали на территории, где преобладало албанское население. Вена особенно настаивала на том, что Сербии нельзя позволить выход к Адриатическому морю. Кризис в отношениях обострился и уже грозил войной в связи с тем, что Черногория заняла Скадар, а сербские воинские силы оказались на территории Албании. Между тем, Берлин в этой ситуации не выступал за войну, и на его поддержку Вена не могла рассчитывать. По мнению Вильгельма II, это немыслимо, чтобы европейская война была начата «из-за какого-то вопроса, который вообще не важен»[101]. Не имея возможности оспорить территориальные приобретения Сербии, австро-венгерская дипломатия в мае 1913 года на Лондонской конференции, которая стала завершением Первой балканской войны, все же достигла значительных успехов. Монархия смогла добиться для Албании международного признания и того, чтобы Скадар вошел в состав албанского государства, а Сербию вынудила вывести свои войска с территории Албании[102].
Не меняя установки, что независимое сербское государство представляет опасность для Монархии, австро-венгерская дипломатия старалась убедить Россию, чтобы та не препятствовала ее решительным действиям на Балканах, стремлению к войне против Сербии приобщить Германию и разрушить союзнические отношения между Сербией и Болгарией. В Риме также она прилагала усилия, чтобы велась совместная борьба по защите от Сербии[103]. При решении названных задач Вена смогла умело использовать сербско-болгарский конфликт вокруг Македонии, однако ее старания добиться контроля над Сербией с использованием амбиций Болгарии в 1913 году успехом не увенчались.
Австро-Венгрия не готова была принять итоги Балканских войн и условия мира, заключенного 10 августа 1913 года в Бухаресте, и стремилась их любым способом обесценить. В тот же день, когда договор был подписан, ее представители заявили сочленам Тройственного союза - Германии и Италии - о намерении напасть на Сербию[104]. Граф Хойош, шеф кабинета министра Берхтольда, объяснял возникшую ситуацию следующим образом: «Для нас любое решение, позволяющее, чтобы и далее сохранялось создавшееся в итоге Бухарестского мира положение, которое неослабленную Сербию, под покровительством России, делает центром собирания всех югославян и которое Румынию держит в лагере наших противников, означало бы отрицание не только нашего статуса великой державы, но и нашего права на существование... Коалицию Бухарестского мира следовало бы разрушить, Болгарии вновь вернуть былую мощь, если Австрии надлежит существовать»[105]. Таких же взглядов придерживался и император Франц Иосиф. В мае 1914 года, разговаривая с послом в Стамбуле, он высказался о мировой войне как неизбежной. «Центральные силы, - говорил он, - не примут Бухарестский договор как договор для решения балканской проблемы, и тогда ее сможет решить всеобщая война»[106].
Упомянутые позиции четко отражали политику, которую Австро-Венгрия вела после Первой балканской войны и которая неизбежно воздействовала также на Германию. В то же время, поддержка оказанная Болгарии во Второй балканской войне, опустила ее на уровень государства, которое ведет политику не европейскую, а балканскую. Между тем, после поражения Болгарии общая враждебность к Сербии дополнительно сблизила Вену и Софию. Сербские победы вызывали у Вены подавленность и страх, что после Турции будет уничтожена и Габсбургская монархия[107].
Сербия после Балканских войн пыталась улучшить отношения с Двойной монархией. Не давшие в ноябре-декабре 1912 года результатов попытки Николы Пашича добиться встречи с министром иностранных дел Берхтольдом увенчались успехом в сентябре 1913 года. Для этого была подготовлена специальная программа, содержащая следующие положения: «а) Сербия - экономически и политически независимая страна, однако с Австро-Венгрией она может поддерживать самые лучшие отношения; б) Раздел Албании, но если Австрия желает автономии, Сербия согласится; в) Выход к Адриатическому морю и коридор, необходимый для этого выхода, с обязательствами, что он никогда не переутверждается и не отдается в распоряжение другому государству; г) Выгодное для Австрии торговое соглашение - участие в займе, уменьшение пошлин, поставки. Если этого добиться невозможно, Сербия все-таки не будет применять силу для выхода к Адриатическому морю, а установит связь с Солунью, укрепит Балканский союз и не станет ничего закупать у Австрии».
Причины для улучшения отношений имелись и у Австро-Венгрии. Они были связаны с вопросами вот какими: размеры железнодорожных тарифов, выкуп восточных железных дорог, вывоз скота и продуктов питания из Сербии через порт Сплита по железной дороге Ужице - Вардиште - Сплит, каботаж австрийских и венгерских судов в сербских портах на Дунае и Саве, строительство железнодорожных линий Кленак - Шабац и Пожаревац -Неготин, концессии в горнорудной промышленности, приобретение учебной литературы, установление новых концессий для разных сфер государственного управления и др. Для всего этого нужны были денежные средства, время и добрая воля, которой, как оказалось, не было[108]. Во время встречи обсуждались двусторонние отношения, албанский вопрос, возможность выхода Сербии к морю и получения коридора, по которому это может быть осуществлено, торговля[109]. Для Австро-Венгрии с ее планами на Балканах наибольшую важность имел вопрос Албании. Хотя казалось, что по вопросам, вынесенным на обсуждение, найдено согласие, однако через две недели после встречи Пашича с Бертхольдом, Австро-Венгрия выдвинула ультимативное требование, чтобы Сербия в течение семи дней отвела свои войска из стратегических пунктов в Албании к своей границе.
Осенью 1913 года и Берлин, и Вена считали, что возникающий международный кризис нужно использовать для войны. Рост военной мощи Антанты вынуждал Берлин с войной «поспешить», поэтому было принято решение, что под прикрытием мирной политики Германия должна ускоренно готовиться к войне. В связи с этим укреплялись союзнические отношения с Австро-Венгрией, хотя вопрос отношения к Сербии для Берлина все еще оставался «открытым». Вильгельм ІІ говорил о том, что ее нужно «впрячь в воз Монархии», «тем или иным способом». Соответственно, Германия могла согласиться как на уничтожение Сербии, так и на привлечение ее к Центральным силам, на экономическое привязывание, заключение военных соглашений и формирование элит в немецком духе[110].
В начале октября 1913 год под давлением общественности и сторонников войны, Совет министров Австро-Венгрии дал согласие начать приготовления к войне с Сербией. Решено было в качестве повода использовать первую же возможность, которая бы позволила Монархии заявить, что она «определенно оскорблена» поведением Сербии. Между тем, и далее оставался открытым вопрос, что делать с побежденным противником. Генштаб на основании опыта из прежних кризисов уже имел четыре решения, как обеспечить «долгосрочное владение». Первое из них, которое Генштаб считал наилучшим, предусматривало, что Сербию нужно силой уничтожить и «проглотить». Согласно второму плану, после войны ее, наказав, следует включить в состав Монархии, но так, чтобы она сохраняла видимость независимости. Имея в таком случае правителя, правительство, скупщину, существующие институты, границы и территорию, она была бы лишена права на самостоятельную политическую, экономическую и культурную жизнь. Третий план предполагал раздел Сербии между Австро-Венгрией и соседними государствами - Румынией и Болгарией. Монархия бы забрала центральную часть с Нишем и Ново-Пазарский санджак, тогда как Албания замкнула бы свои «естественные границы». По мнению генералитета, для Монархии самым худшим являлось то решение, которое бы привело к военному поражению и разоружению.
В среде сплотившихся вокруг Франца Фердинанда противников аннексии Сербии преобладало мнение, что Сербию следует военными средствами наказать, но не «отнимать ни пяди земли», «ни одного квадратного метра», «ни одной сливы, ни одной овцы». Такое мнение основывалось на сделанных ранее оценках, согласно которым Габсбургская монархия была не в состоянии «переварить» Сербию, так что аннексия ее вызвала бы мощные ирредентистские тенденции. Важным было и опасение, что расправа с Сербией на длительное время воспрепятствовала бы установлению более близких отношений с Россией, сдержала бы восстановление солидарности между тремя империями (Германия, Россия и Австро-Венгрия), помешала бы Австро-Венгрии приблизиться к Италии, чтобы ослабить ее и освободиться от имеющегося неискреннего союза с ней. Поэтому эрцгерцог Фердинанд считал, что для «нейтрализации» Сербии имеются средства лучше, эффективнее, чем применение силы.
Против аннексии выступали и самые высокие представители Венгрии. Не ставя под вопрос то, что Сербию нужно сурово наказать военными средствами, они выражали беспокойство из-за предположения, что аннексия неминуемо привела бы к появлению славянского большинства в Венгрии, а также к неприемлемому для нее триалистическому устроению Монархии. В политических кругах Габсбургской монархии обсуждался также план, согласно которому Сербию, после военного наказания, следовало значительно уменьшить, но так, что ее территории будут отданы исключительно австро-венгерским союзникам на Балканах. Сторонники упомянутой идеи считали, что таким образом можно избежать опасностей, которые несет аннексия, соседи Сербии будут удовлетворены территориальными приобретениями, албанское государство получит границу с Монархией, а сама Сербия будет сведена «к минимуму» и вынуждена впредь во всем опираться на Монархию. В основе этого плана, возникшего как комбинация идей сторонников и противников аннексии Сербии, лежал важный принцип политики Вены на Балканах: стимулировать враждебность между балканскими государствами, а исторические конфликты делать трудноразрешимыми, вследствие чего Австро-Венгрия царила бы на этом пространстве как гегемон[111].
В то же время, Вена не проявляла ни готовности, ни способности решать югославянский вопрос. Умеренные политики определяли режим в Боснии и Герцеговине как «военно-полицейский», считая, что он «без смысла». И задавали вопрос, как следует вести политику против этого народа - сербов, у которых «национальные чувства усилены последними военными успехами» и которые, по их мнениям, «стойки и упорны», «очень трудолюбивы и бережливы». Власти могли всего лишь одним распоряжением ликвидировать все их с большим трудом созданные национальные и культурные учреждения; и как возможность это выглядело вполне реализуемым. Между тем, именно меры, предпринятые Австро-Венгрией в связи со Скадарским кризисом и открытая подготовка к войне против Сербии укрепляли сербов в убеждении, что лишь «национальное государство» может обеспечить «существование и развитие нации» в будущем[112]. Стремление к свободе и национальной государственности формировало целое поколение, готовое на жертвы, чтобы идеалы свои реализовать.
* Мира Радојевић, Љубодраг Димић. СРБИЈА У ВЕЛИКОМ РАТУ 1914-1918. - Београд: Српска књижевна задруга, 2014.
© Белградский форум за мир равноправных Радоевич М., Димич Л.
© Чарота И.А., перевод на русский язык.
Перевод А.И.Чароты, В.И.Чароты, И.А.Чароты
Под общей редакцией И.А.Чароты
(Продолжение следует)
[1] По мнению историков, Берлинский конгресс был первым открытым ударом, который германский империализм, в стремлении к мировому могуществу, нанес балканским народам. См.: Милорад Екмечић, Стварање Југославије 1790-1918, књ. 2, Београд 1989, с. 324-326; Ђорђе Станковић, Србија и стварање Југославије, Београд 2009, с. 9.
[2] Белградский пашалык в 1804 году занимал площадь в 24 440 км2, на которой имелось от 400 000 до 470 000 населения. После 1833 года к нему присоединено шесть областей (нахий), что дало увеличение на 15 300 км2 и на 218 733 жителей, т.е. территория составила - 39 740 км2, а население - около 700.000 душ. По данным на 1874 год, в княжестве было 1.353.890 населения, а на 1884 год - 1.901.736.
[3] Сан-Стефанский мирный договор, по словам предводителя радикалов Николы Пашича, все сербы воспринимали как „ некое дело, не согласующееся с миссией России..." Тот факт, что российская политика „земли и области одного племени уступила другому, таким образом посеяв ненависть и раздор между этими двумя самыми близкими и самыми родственными племенами", сербские политики считали жестокой несправедливостью и большой опасностью (Никола Пашић, Заоставштина из Торонта 1876-1903, Зајечар 2012, с. 157-158).
[4] М. Екмечић, указ.соч., с. 326-330; М. Екмечић, Дуго кретање између клања и орања. Историја Срба у Новом веку (1492-1992), Београд 2008, с. 298.
[5] Согласно переписи населения Боснии и Херцеговины, проведенной в 1879 году, непосредственно после оккупации этих областей, православные составляли 43% всего населения. По оценкам британской гуманистки Полины Инри, на 1877 год в Боснии и Герцеговине было 576 000 православных, 422 000 мусульман и 185 000 римокатоликов - „латинян" (Чедомир Попов, Велика Србија - стварност и мит, Сремски Карловци - Београд 2007, с. 57).
[6]М. Екмечић, Стварање Југославије 1790-1918, књ. 2, с. 331-332, 371.
[7] Тайное соглашение интерпретировалось по-разному. Министры, которые были знакомы с его содержанием, считали его успехом, поскольку в нем формально признавалось право Сербии на Македонию. Когда же десятилетие спустя стало известно о существовании тайных договоров, стало доминировать мнение, что отказ от права вести самостоятельную внешнюю политику наносил существенный ущерб суверенитету сербского государства.
[8] Князь Григорий Николаевич Трубецкой, российский посланник в Сербии периода Первой мировой войны, критиковал балканскую политику своего государства и ее последствия. „...Творцы Сан-Стефанского мира, - писал он, - воодушевлялись идеей о Болгарии от моря до моря... Болгария была любимым ребенком, Сербия - наша обойденная вниманием падчерица... После Берлинского конгресса Сербия оказалась в несравнимо худшем положении, чем Болгария. С севера ее прижимала полукругом австрийская граница. При этом у нее не было выхода к морю. Россия открыто покровительствовала Болгарии. Она не смогла, или не хотела взять под защиту жизненные интересы сербов и согласилась с австрийской аннексией Боснии и Герцеговины. Вследствие такого развития событий король Милан решил, что больше нечего ожидать от России и повернулся к Австрии... Такая линия никогда не имела популярности в Сербии... Сближение с Австрией могло происходить разве что по зову разума, но не сердца. С другой стороны, несмотря на серьезные причины огорчаться итогами российской дипломатии, сербский крестьянин продолжал верить в Россию" (Кнез Григорије Николајевич Трубецки, Рат на Балкану 1914-1917. и руска дипломатија, Београд 1994, с. 74-75).
[9] Строительство железной дороги Белград - Ниш, которая значительно поспособствовала модернизации Сербии, ее военному укреплению, завершено в 1884 году.
[10] О политических партиях в Сербии подробнее см. : Василије Крестић, Радош Љушић, Програми и статути српских политичких странака до 1918. године, Београд 1991; Живан Живановић, Политичка историја Србије у другој половини деветнаестог века, књ. 4, Београд 1925; Јаша М. Продановић, Историја политичких странака и струја у Србији, I, Београд 1947; Драгослав Јанковић, О политичким странкама у Србији XIX века, Београд 1951; Југословенски народи пред Први светски рат, Београд 1976; Ђ. Станковић, Никола Пашић и југословенско питање, књ. 1, Београд 1985.
[11] Подробнее см.: Тимочка буна 1883. и њен друштвено-политички значај, Зборник радова, Београд 1986; Андрија Раденић, „Тимочка буна 1883. године", Из историје Србије и Војводине 1834-1914, Нови Сад 1973, с. 503-540; Историја српског народа, VI-1, Београд 1983, с. 73-75.
[12] М. Екмечић, Стварање Југославије 1790-1918, књ. 2, с. 379-381.
[13] Устави и владе Кнежевине Србије, Краљевине Србије, Краљевине СХС и Краљевине Југославије (1935-1941), Београд 1988, с. 105-134.
[14] О сербской дипломатии подробнее см.: Записници са седница Министарског савета Краљевине Србије 1915-1918, пр. Богумил Храбак и Богдан Кризман, Београд 1976; Документи о спољној политици Краљевине Србије 1903-1914, V (1-3), VI (1-2), VII (1-2), Београд 1980-1985; Милан Ракић, Конзулска писма 1905-1911, пр. Андреј Митровић, Београд 1985; Димитрије Ђорђевић, Милован Миловановић, Београд 1962; Љиљана Алексић-Пејковић, Односи Србије са Француском и Енглеском 1903-1914, Београд 1965; Ослободилачки покрети југословенских народа од XVI века до почетка Првог светског рата, Зборник радова, Београд 1976; Србија у завршној фази велике источне кризе (1877-1878), Зборник радова, Београд 1980; А. Митровић, Продор на Балкан и Србија у плановима Аустро-Угарске и Немачке 1908-1918, Београд 1981; Стварање југословенске државе 1918, Зборник радова, Београд 1983; Ђ. Станковић, Никола Пашић, савезници и стварање Југославије 1914-1918, Београд 1984; Живот и рад Јована Ристића, Зборник радова, Београд 1985; Михаило Војводић, Србија у међународним односима крајем XIX и почетком XX века, Београд 1988; Србија 1918. и стварање Југославије, Зборник радова, Београд 1989; Убавка Остојић-Фејић, САД и Србија 1914-1918, Београд 1994; Д. Ђорђевић, Националне револуције балканских народа 1804-1914, Београд 1995; Стојан Новаковић. Личност и дело, Зборник радова, Београд 1995; Драгољуб Живојиновић, Црна Гора у борби за опстанак 1914-1922, Београд 1996; Европа и Срби, Зборник радова, Београд 1996; Ислам, Балкан и велике силе (XIV-XX век). Зборник радова, Београд 1997; Д. Ђорђевић, Портрети из новије српске историје, Београд 1997; Никола Пашић - живот и дело, Зборник радова, Београд 1997; Слободан Јовановић - личност и дело, Зборник радова, Београд 1998; М. Војводић, Путеви српске дипломатије - огледи о спољној политици Србије у XIX и XX веку, Београд 1999; М. Војводић, Србија и Балканско питање 1875-1914, Нови Сад 2000; Д. Живојиновић, Невољни савезници: Русија, Француска, Велика Британија и САД 1914-1918, Београд 2000; Европа и источно питање, Зборник радова, Београд 2001; Душан Батаковић, Косово и Метохија у српско-арбанашким односима, Београд 2006; М. Војводић, Стојан Новаковић у служби националних и државних интереса, Београд 2012.
[15] Подробнее см. : Милић Ј. Милићевић, Реформа војске Србије 1897-1990, Београд 2002.
[16] На тот момент, когда началась реформа, Сербия из бюджета для армии выделяла 4,46 динара на душу населения, а в 1900 году - уже 8,04 динара. Совокупные расходы Сербии на потребности армии были вдвое меньше, чем в среднем у остальных европейских государств (Там же, с. 23-27).
[17] За короткий срок, 1898-1899 гг., построено 17 значительных военных объектов, прежде всего - современных казарм. Можно сказать, не осталось таких более-менее значимых городов, где бы не был возведен какой-то важный военный объект - казарма, склад, госпиталь (Там же, с. 31).
[18] Радован Самарџић, Идеје за српску историју, Београд 1989, с. 255.
[19] Делая обзор периода от Первого сербского восстания 1804 года до начала Первой мировой войны 1914 года, известный сербский интеллектуал и политик Милан Грол писал: «Два восстания, при сражениях из года в год, при расправах, при повальном уничтожении, при бегствах в леса и через границу, а сразу же затем, в этой смуте, под угрозой турецких пушек с крепостей, лихорадочная организация государства под руководством неграмотных крестьян, первое поколение от которых имеет уже Лицей, Общество сербской словесности, Национальный театр, борьбу за язык, борьбу за конституцию. На эти сто с небольшим лет приходится попеременно пять правлений двух династий и девяти властителей, из которых два свергнуты, два принуждены к отречению, четыре убиты, один умер в изгнании; за этом время произошло десять конституционных перемен, столько же примерно государственных заговоров, переворотов и бунтов в стране, а еще Венгерская революция, восстание в Герцеговине, Аннексия, и сверх того - пять войн за неполные сорок лет, с 1876 по 1914». «Безо всяких сомнений, - делал он вывод, - сам этот реестр событий и дат показывает, что представляют они... в истории Сербии: период мучительного рождения государства и конституционного строя, тяжелейших испытаний, через которые прошло устроение национальной жизни» (Милан Грол, Из предратне Србије. Утисци и сећања о времену и људима, Београд 1939, с. 6, 23).
[20] В четвертом пункте „Устава " Черной руки" отмечено, что для „выполнения своей задачи организация, в соответствии с характерером своего существа, влияет на все официальные факторы в Сербии как Пьемонте, на все общественные слои и в целом на общественную жизнь в ней " и что она „проводит революционную организационную работу на всех территориях, где живут сербы" (Васа Казимировић, Црна Рука. Личности и догађаји у Србији од Мајског преврата 1903. до Солунског процеса 1917, Нови Сад 2013, с. 341). См. также: Дејвид Мекензи, Апис, Горњи Милановац 1989; Д. Мекензи, Солунски процес, Београд 1998; М. Ж. Живановић, Пуковник Апис, Београд 1955.
[21] О парламентаризме в Сербии подробнее см.: В. Крестић, Р. Љушић, указ.соч.; Ж. Живановић, указ.соч., књ. 4; Миливоје Поповић, Борба за парламентарни режим у Србији, Београд 1939; Д. Живојиновић, Петар I Карађорђевић, I-II, Београд 1988; Олга Поповић-Обрадовић, „Политичке странке и избори у Краљевини Србији 1903-1914. Прилог историји страначког плурализма", Србија у модернизационим процесима ХХ века, Београд 1994, с. 333-348; О. Поповић-Обрадовић, Парламентаризам у Србији 1903-1914, Београд 1998; Дубравка Стојановић, Србија и демократија 1903-1914. Историјска студија о „златном добу српске демократије", Београд 2003; Д. Т. Батаковић, „О парламентарној демократији у Србији 1903-1914", Глас САНУ, књ. CDXX, Београд 2012, с. 391-408.
[22] О состоянии общества в Сербии подробнее см.: Југословенски народи пред Први светски рат, Посебна издања САНУ, књ. CDXVI, Београд 1967; Д. Ђорђевић, „Српско друштво 1903-1914", Марксистичка мисао, бр. 4/1985, с. 125-136; D. Đorđević, Serbian Society 1903-1914, East Central European Society and the Balkan Wars, New York 1987, 204-214.
[23] О модернизации образования подробнее см.: Владета Тешић, Школство у XIX веку // Историја Београда, књ. 2, Београд 1974, с. 569-609; Арсен Ђуровић, Космолошко трагање за новом школом. Модернизацијски изазови у систему средњошколског образовања у Београду (1880-1905), Београд 1999; А. Ђуровић, Модернизација образовања у Краљевини Србији (1905-1914), Београд 2004.
[24] Характеристики этого поколения подробнее см: Милан Грол, указ.соч.; Мира Радојевић, Научник и политика. Политичка биографија Божидара Б. Марковића (1874-1946), Београд 2007.
[25] Альбер Мале, француз, преподававший дипломатию королю Александру Обреновичу, был удивлен широтой образованности сербских интеллектуалов. „Всех этих преподавателей трогательно слушать, - записал он в своем дневнике 20. октября 1892 года, - многие получили дипломы в Сорбонне. Движения в нашей литературе они знают намного лучше, чем девяносто процентов грамотных французов. О нашх писателях рассуждают удивительным образом... читают, чтобы знать, из удовольствия... Среди наших молодых писателей отличают тех, кто скоро пробьется в первый ряд; что критика у нас только начинает предвещать..." (Албер Мале, Дневник са српског двора 1892-1894, пр. Љиљана Марковић, Београд 1999, с. 96).
[26] Р. Самарџић, указ.соч., с. 255.
[27] Драгољуб Јовановић, Људи, људи..., Медаљони 46 умрлих савременика са фотографијама, књ. 2, Београд 1975, с. 24.
[28] М. Екмечић, Стварање Југославије 1790-1918, с. 475.
[29] Глядя на „растрепанную" сербскую демократию, Альбер Мале не переставал удивляться. Даже во время правления династии Обреновичей Сербия для него была „настоящей страной демократии", в которой „каждый человек считается равным своему соседу", страной полуевропейской-полуориентальной, с народом, „прежде всего демократичным", однако недисциплинированным и в такой мере „без почтения к иерархии", что даже не встает тогда, когда король входит в театр или проходит мимо веранды какого-то белградского трактира. Более того, каждый крестьянин верит, что может за руку здороваться с коронованной особой так же, как с любым иным человеком. В то же время, это страна таких политических страстей, которые „иностранец себе не может и представить". Поразило его, например, спокойствие, с которым была воспринята прозвучавшая на публичном собрании либералов угроза одного радикального священника, что если они нарушат закон, то посреди Белграда будут „катать их головы" (А. Мале, указ.соч., cс. 87, 99, 132, 148, 150, 173).
[30] См.: Документи о спољној политици Краљевине Србије 1903-1914, V (1-3), VI (1-2), VII (1-2); М. Војводић, Путеви српске дипломатије - огледи о спољној политици Србије у XIX и XX веку; М. Војводић, Србија и Балканско питање 1875-1914; М. Војводић, Србија у међународним односима крајем XIX и почетком XX века; М. Војводић, Стојан Новаковић у служби националних и државних интереса; Д. Љ. Алексић-Пејковић, указ.соч.
[31] Чарлс Џ. Вопицка, Тајне Балкана. Седам година дипломатског службовања у епицентру европске олује, Београд 2009, с. 55-56.
[32] За балканскими фронтами Первой мировой войны, Москва 2002, с. 13.
[33] Никола Пашић у Народној скупштини, III, пр. Д. Стојановић, Београд 1997, с. 528-538; Ђ. Станковић, Сто говора Николе Пашића, I, Београд 2007, с. 346-362.
[34] Там же, с. 359-362.
[35] Подтверждение заявлений Николы Пашича о необходимости мира мы находим и в письме военного министра от 31 мая 1914 года начальнику Генштаба армии по поводу греческо-турецкого спора, где говорится: „Поскольку для Сербии сейчас просто необходим мир, то наше Правительство сделает все, дабы грекам довести до ведома, что они свои свои разногласия с Турцией должны решать мирным путем, дабы не заострять дела, так как Сербии сейчас никак не до войны". Цит. по: Никола Поповић, Односи Србије и Русије у Првом светском рату, Београд 1977, с. 45.
[36] Никола Пашић у Народној скупштини, III, с. 535-538; Ђ. Станковић, Сто говора Николе Пашића, I, с. 359-362.
[37] Цит. по: Владимир Ћоровић, Односи између Србије и Аустро-Угарске у ХХ веку, Београд 1992, с. 648.
[38] За балканскими фронтами Первой мировой войны, с. 13.
[39] Этим займом произведено принудительное репрограммирование десятка пятипроцентных займов, осуществленных в период 1881-1893 годов. Несколько лет спустя, в 1899 г., Сербия смогла концессии на доходы от железных дорог заменить доходами от монополии на спички и сигаретную бумагу (Борис Кршев, Финансијска политика Југославије 1918-1941, Нови Сад 2007, с. 164-166).
[40] Подробнее см.: Там же, с. 164-166, 172-175; Милан Стојадиновић, Наш државни дуг // Нови живот, књ. 3, св. 9, Београд 1921, с. 277-282; Живко Аврамовски, Британци о Краљевини Југославији 1920-1930, Годишњи извештаји Британског посланства у Београду 1921-1938, књ. I, Београд 1986, с. 56-57; Драгана Гњатовић, Стари државни дугови, Београд 1991, с. 99-101, 121; Иван Бецић, Министарство финансија Краљевине Југославије 1918-1941, Београд 2012, с. 306-309.
[41] В. Казимировић, указ.соч., с. 563-602; Јован М. Јовановић, Борба за народно уједињење 1914-1918, Београд s. a., с. 12; Д. Батаковић, Сукоб војних и цивилних власти у Србији у пролеће 1914 // Историјски часопис, књ. XXIX-XXX, 1982/1983, Београд 1983, с. 477-491.
[42] Цит. по: В. Ћоровић, указ.соч., с. 648-651; Н. Поповић, указ.соч., с. 45.
[43] О причинах, которые привели к войне в 1914 году, см. подробнее: Hew Strachan, The Frst World War, vol. I: To Arms, Oxford 2001, с. 1-102; и резюме: Holger H. Hervig, Origins: How or Never, в книгеThe first World War: Germany and Austria-Hungary 1914-1918, London 1997, с. 6-42; Jems Joll, The Origins of the First Word War, London 1992; Seligman and Roderick R. McLean, Germany from Reichto Republic 1871-1918, London 1992.
[44] Фриц Фишер, Савез елита. О континуитету структура моћи у Немачкој 1871-1945. године, Београд 1985, с. 58. Дворянство имело ведущие роли в армии, высшей государственной администрации, дипломатии. Элита прединдустриальной епохи была носителем власти и ключевым фактором в армии; но экономическая власть находилась в руках промышленников, хотя они не принимали соответствующего участия в политической власти. Взаимодействие „старой" и „новой" элит вело к их срастанию.
[45] Там же, с. 64-65.
[46] Там же, с. 65-68; Hew Strachan, The First World War, с. 1-102; H. Hervig, Origins: How or Never, с. 6-42.
[47] О реализации планов адмирала фон Тирпица и последствиях, которые обостряли противоречия между Великобританией и Германией, см подробнее: Paul M. Kennedy, The Development of German Naval Operations Plans against England, 1896-1914, idem (ed), The War Plans of the Great Powers 1880-1914, London 1979; Paul M. Kennedy, The Rise of the Anglo-German Antagonism, London 1980; Berghand, Germany and the Approach of War, London 1993; Berghand, Imperial Germany 1871-1914: Economy, Society, Culture and Politics, Oxford 1994.
[48] Ф. Фишер, указ.соч., с. 65-68; Hew Strachan, The First World War, с. 1-102; Holger H. Hervig, Origins: How or Never, с. 6-42; Paul M. Kennedy, The Rise of the Anglo-German Antagonism.
[49] Великобритания в 1902 году вышла из своей „великолепной изоляции". Два года спустя она заключила соглашение с Францией, в знак памяти о краткосрочном англо-французском союзе 1840 года, названном „Entente Сordiale".
[50] Ф. Фишер, указ.соч., с. 71-80. R. J. Crampton, The Hollow Detente: Anglo-German Relations in the Balkans 1911-1914, London 1980; Paul M. Kennedy, The Rise of the Anglo-German Antagonism.
[51] Ч. Попов, Грађанска Европа (1770-1914). Друштвена и политичка историја Европе (1871-1914), Београд 2010, с. 33.
[52] Аника Момбауер, Узроци Првог светског рата, Спорења и сагласности, Београд 2013, с. 12-13; Joll, The Origins of the First World War, London 1992; Berghand, Germany and the Approach of War, London 1993; Seligman and Roderick R. McLean, Germany from Reichto Republic 1871-1918, London 1992; Hew Strachan, The Frst World War, vol. I: To Arms, Oxford 2001, с. 1-102; М. Војводић, Стојан Новаковић у служби националних и државних интереса, с. 60-61, 131-132.
[53] Samuel R. Wiliamson, Austria-Hungary and the Origins of the First World War, London 1991.
[54] По мнению части сербской интеллектуальной элиты, Аннексионный кризис являлся моментом, когда следовало начать защиту Боснии, „но не оружием, а защитными средствами права и науки". Стоян Новакович в дискуссиях, которые он вел в Парламенте, задавал вопрос, может ли Сербия оставаться без Боснии и Герцеговины. И, отвечая на него, подчеркивал, что ее долг - защищать сербскую народность, язык и имя, несмотря на то, что Австро-Венгрия это будет толковать как „великосербскую пропаганду". Столкновение Сербии с Австро-Венгрией он считал неизбежным (М. Војводић, Стојан Новаковић у служби националних и државних интереса, с. 343-359).
[55] «Славяне рождены, чтобы не хозяевами быть, а слугами, это им нужно вбить в головы, а выбить у них из голов ожидания от Белграда помощи. Со славянами следует обходиться так, как прежде: разделяй и властвуй", - считал Вильгельм II (Ј. М. Јовановић, Борба за народно уједињење 1914-1918, с. 15).
[56] Там же, с. 13; А. Митровић, Продор на Балкан..., с. 156-160.
[57] На формирование таких взглядов влияли и донесения германского посла в Вене, в которых, накануне войны, помимо прочего указывалось: „События на Балканах взбудоражили все австрийское феодальное дворянство; оно с испугом смотрит, как накатывается славянская волна, и спрашивает, что же будет с Австрией. Это конец для немцев в Австрии". Цит. по: Ј. М. Јовановић, Борба за народно уједињење 1914-1918, с. 14.
[58] Подробнее см.: Ален Џ. П. Тејлор, Хабзбуршка монархија, Београд 2001.
[59]Там же, с. 9-36.
[60] В письме, которое 15 декабря 1886 года епископ Юрай Ё. Штроссмайер направил папскому нунцию в Вене Серафино Банутелли, среди прочего сказано: „Я часто заявляю и повторяю, что мы, хорваты-католики Богом предопределены подобно дрожжам все тесто южных славян пропитать и мало-помалу его к святому единству Католической церкви привести" (В. Крестић, Бискуп Штросмајер у светлу нових извора, Нови Сад 2002, с. 61).
[61] Ален Џ. П. Тејлор, указ.соч., с. 9-36; Ч. Попов, Велика Србија - стварност и мит, с. 84-91; Владимир Скарић, Осман Нури-Хаџић, Никола Стојановић, Босна и Херцеговина под аустро-угарском управом, Београд s. а.
[62] А. Џ. П Тејлор, указ.соч., с. 171-172.
[63] Ђ. Станковић, указ.соч., с. 9; А. Џ. П. Тејлор, указ.соч., с. 173-179, 209-234.
[64] А. Џ. П. Тејлор, указ.соч., с. 237-239; Жан Пол Блед, Франц Јозеф, Београд 1997, с. 563.
[65] А. Џ. П. Тејлор, указ.соч., с. 239-242; Видный французский историк Жан Поль Блед также считает, что идея объединения южных славян на пространстве Австро-Венгрии не имела бы широкого отклика, кроме как у сербов, если бы предварительно вся политическая ситуация в Двойной монархии, особенно национальный вопрос, не была „заминирована" венграми (Ж. П. Блед, указ.соч., с. 563).
[66] Ч. Попов, Грађанска Европа (1770-1914), с. 33.
[67] Первые планы о подчинении Балкан себе в Вене появились в 1844 году (Ч. Попов, Велика Србија - стварност и мит, с. 105).
[68] Среди членов Партии права имели распространение идеи о формировании террористических отрядов, задачей которых была бы расправа с сербским народом. О масштабах упомянутых геноцидных замыслов свидетельствовали предупреждения бана Павла Рауха: „Мы не можем уничтожить 700 000 людей" (В. Крестић, Грађа о Србима у Хрватској и Славонији 1848-1914, II, Београд 1995, с. 644-650).
[69] Подробнее см.: М. Екмечић, Дуго кретање између клања и орања; 2008; Сима М. Ћирковић, Срби међу европским народима, Београд 2004; Р. Самарџић, указ.соч.; М. Екмечић, Стварање Југославије 1790-1918, I-II.
[70] Ж. П. Блед, указ.соч., с. 562-563.
[71] Подробнее см.: Д. Ђорђевић, Царински рат Аустро-Угарске и Србије 1906-1911, Београд 1962.
[72] Cогласно переписи населения 1910 года, в Габсбургской монархии насчитывалось 51 356 465 жителей. Из этого числа немцев и венгров было 22 077 661 (42,9%), славян - 24 388 413 (47,8%), а остальных народов - 4 089 391 (9,3%).
[73] А. Митровић, Продор на Балкан..., с. 69-79; М. Екмечић, Стварање Југославије 1790-1918, књ. 2, с. 680.
[74] А. Митровић, Продор на Балкан..., с. 72-73.
[75] Там же, с. 72-76; А. Раденић, Аустро-Угарски планови против Србије у вези са анексијом Босне и Херцеговине // Југословенски народи пред Први светски рат, с. 800-805.
[76] Заседание Совета министров состоялось 19 августа, а Меморандум был полностью оформлен в Министерстве иностранных дел десятью днями ранее, 9 августа 1908 года.
[77] Тогдашний министр иностранных дел Эренталь был сторонником хороших отношений с Россией. Судя по всему, он планировал, что России, взамен за согласие на аннексию, будет предложена поддержка в удовлетворении ее требований получить свободное передвижение по морским проливам (Ж. П. Блед, указ.соч., с. 565).
[78] Об этой возможности в августе 1908 года во дворце в Карлсбаде вели переговоры министры Эренталь и Извольский (Там же, с. 566).
[79] А. Митровић, Продор на Балкан..., с. 75-76. О Сербии говорится как о „сербском революционном гнезде", которое следует полностью уничтожить.
[80] А. Џ. П Тејлор, указ.соч., с. 243-245.
[81] Великобритания, начиная с 1901 года, безуспешно старалась отдалить Австро-Венгрию от Германии. Во время аннексионного кризиса Лондон был определенно уверен в безуспешности своей затеи, что самым напосредственным образом отразилось на отношениях с Веной.
[82] Подробнее см.: F. Cwitter, J. Šidak i V. Bogdanov, Nacionalni problemi u Habzburškoj monarhiji, Ljubljana 1962; Ж. П. Блед, указ.соч., с. 559-608.
[83] По доступным сведениям, Народная оборона в короткий срок собрала от 150 000 до 300 000 членов. По завершении кризиса она продолжила заниматься культурно-национальными делами, выдвинув лозунг: „Всё для сербства и отечества" (М. Радојевић, Сведочанства о Народној одбрани // Војноисторијски гласник, бр. 1-2, 2004, с. 110-116).
[84] В письме, адресованном министру иностранных дел Эренталю, председатель императорско-королевского правительства граф Берхтольд всю ситуацию комментировал следующим образом: „Накопилось взрывчатых веществ достаточно для того, чтобы вызвать, причем в самых благоприятных для этого условиях, взрыв, в пламени которого Россия будет призвана, чтобы отпраздновать свое распрямление". Цит. по: Ж. П. Блед, указ.соч., с. 571.
[85] Samuel R. Wiliamson, Austria-Hungary and the Origins of the First World War, London 1991; Ж. П. Блед, указ.соч., с. 570.
[86] А. Митровић, Продор на Балкан..., с. 86-87.
[87] О необходимости для Вены вести рациональную политику говорилось и в письме престолонаследника Франца Фердинанда майору Брошу фон Арену, первому адъютанту Конрада фон Хётцендорфа, в частности: „Сдерживайте, прошу вас, Конрада. Нужно, чтобы он избавился от своей военной лихорадки. Было бы прекрасно и весьма приятно растереть этих сербов и черногорцев. Но к чему дешево приобретенные лавры, если за них нам доведется платить европейским кризисом, если впоследствии мы должны будем сражаться, возможно, на два или три фронта, не имея возможности этому соответствовать". Цит. по: Ж. П. Блед, указ.соч., с. 570.
[88] В заявлении, которое приняло сербское правительство, было подчеркнуто: Сербия признает, что австро-венгерской аннексией Боснии и Герцеговины ущерб ее запросам не нанесен; она принимает советы великих держав прекратить протестное поведение; обязуется изменить свою политику по отношению к Австро-Венгрии и в будущем с ней поддерживать добрососедские отношения (Велики рат Србије 1914-1918, пр. Д. Живојиновић и М. Војводић, Београд 1970, с. 5; М. Војводић, Стојан Новаковић у служби националних и државних интереса, с. 359-359).
[89] Министр Берхтольд писал императору Францу Иосифу: „Не стоит обманываться, что способ, которым мы осуществили аннексию Боснии и Герцеговины, не пробудил во всех канцеляриях великих сил чувств недоверия к Монархии и не вызвал доселе невиданного согласия между ними в плане оценок нашей восточной политики". Цит. по: Ж. П. Блед, указ.соч., с. 581.
[90] А. Џ. П. Тејлор, указ.соч., с. 243-245; М. Војводић, Стојан Новаковић у служби националних и државних интереса, с. 355-359; Ж. П. Блед, указ.соч., с. 582-583.
[91] А. Џ. П. Тејлор, указ.соч., с. 248.
[92] Там же, с. 248-255.
[93] Политика мадьяризации, которая достигла апогея с принятием законов 1907 года о просвещении, не была прекращена. По доступным сведениям, в период с 1880 по 1914 годы под влиянием насильной мадьяризации численность мадьярского населения в Венгрии увеличилась с 41,2% до 48,1% (Ж. П. Блед, указ.соч., с. 580).
[94] О Балканских войнах подробнее см.: группа авторов, Први балкански рат 1912-1913. Операције српске војске, књ. 1, Београд 1959; М. Ђуришић, Први балкански рат 1912-1913. Операције црногорске војске, књ. 3, Београд 1960; Б. Ратковић, М. Ђуришић, С. Скоко, Србија и Црна Гора у Балканским ратовима 1912-1913, Београд 1972; Б. Ратковић, Први балкански рат 1912-1913. Операције српске војске, књ. 2, Београд 1972; М. Ј. Милићевић, Рат за море: дејства српских трупа у северној Албанији и на Приморју од 23. октобра 1912. до 30. априла 1913. године, Београд 2011; Први Балкански рат 1912/1913. године: друштвени и цивилизацијски смисао, Ниш 2013.
[95] После победы на выборах 1910 года граф Тиса как одну из первых мер, которые он осуществил в должности председателя правительства, принял закон об увеличении военного бюджета и формировании регулярной армии. Это соответствовало и проектам Конрада фон Хётцендорфа, который настаивал на том, что нужно укреплять армию и проводить ее модернизацию (Ж. П. Блед, указ.соч., с. 581-588).
[96] В дипломатских кругах, близких Францу Фердинанду, часто давал о себе знать следующий стереотип: „Сербия - как слепая кишка, нужно ее вырезать, и тогда будешь спокоен... . а до тех пор нужно создавать как можно бóльшие затруднения ". Цит. по: Ј. М. Јовановић, Борба за народно уједињење, с. 13; Ј. М. Јовановић, Стварање заједничке државе Срба, Хрвата и Словенаца, књ. 1, с. 9-12.
[97] А. Митровић, Продор на Балкан..., с. 137-142; Ј. М. Јовановић, Борба за народно уједињење 1914-1918, с. 6.
[98] Ф. Фишер, указ.соч., с. 77-79.
[99] А. Митровић, Продор на Балкан..., с. 137-142.
[100] В мемуарной записи, сделанной 21 июня 1914 года, барон Конрад ясно подчеркнул, что албанское государство создано в противовес Сербии, а не его самого ради (В. Ћоровић, указ.соч., с. 670).
[101] По мнению Вильгельма II, было немыслимо, чтобы европейская война началась „из-за какого-то вопроса, который вообще не важен". Германский император был уверен в невозможности убедить немцев, „что им нужно сражаться из-за того, что Скадарская долина или Скадарское озеро должны стать вместо черногорских албанскими" (А. Митровић, Продор на Балкан..., с. 137).
[102] М. Војводић, Стојан Новаковић у служби националних и државних интереса, с. 360-379.
[103] Италии весной 1913 года предлагалось „совместно изгнать сербов и черногорцев из Скадара".
[104] В телеграмме, которую министр иностранных дел Сан Джулиано прислал председателю правительства Джолитти, говорилось: „Австрия сообщила нам и Германии о намерении напасть на Сербию; она определяет это как оборонительную акцию и надеется, что Тройственный союз будет смотреть на это как на causus foederis, чего, по моему мнению, не может быть. Я пытался вместе с Германией отвратить Австрию от этой акции..." Отвечая на это, в день подписания Бухарестского договора, председатель правительства Джолитти подчеркнул: „Если Австрия нападет на Сербию, то не возникает causus foederis. Это была бы ее собственная акция, а не оборона... Это следует заявить Австрии самым четким образом; надо надеяться, что Германия предпримет усилия, чтобы Австрию склонить к отказу от такой очень опасной авантюры". Цит. по: Ј. М. Јовановић, Стварање заједничке државе Срба, Хрвата и Словенаца, с. 14.
[105] В. Ћоровић, указ.соч., с. 673. О подчиненности идее уничтожения Сербии свидетельствуют и объяснения, которые Вена давала румынскому суверену Каролю I с намерением разорвать сербско-румынское союзничество: „Между нами и нынешней Сербией стоит большая югославянская проблема, а ее можно... только силой решить; паллиативы бесполезны... Или от Сербии едва-едва что останется, или Монархия до основания расшатается". Цит. по: Ј. М. Јовановић, Борба за народно уједињење 1914-1918, с. 13.
[106] Цит. по: Ј. М. Јовановић, Стварање заједничке државе Срба, Хрвата и Словенаца, књ. 1, с. 13. Такой способ рассуждения объяснял намерения Вены, высказанные еще в августе 1913 года, что Австро-Венгрия под предлогом „регулирования границы" должна занять Ново-Пазарский санджак и активно поработать в Афинах и Софии, чтобы распространить недоверие к Сербии.
[107] М. Екмечић, Дуго кретање између клања и орања..., с. 347. О распаде Австро-Венгрии говорилось, однако накануне Первой мировой войны мало кто верил, что это может случиться в близком будущем, а тем более считал это „неизбежностью". Даже самые ярые критики ее, типа Томаша Масарика и Эдварда Бенеша, считали, что ее нужно реформировать. Особенно подчеркивалось, что Австро-Венгрия представляет единое целое в экономическом плане, несмотря на очевидные различия, которые имеются между индустриальными и сельскохозяйственными областями. Наряду с национальным плюрализмом, как существенный элемент интеграции существовала австрийская культурная идентичность.
[108] Говоря о способе, когут могу решаться спорные вопросы, германский посол в Вене заявил тогдашнему сербскому послу Йовану М. Йовановичу: „У вас с Австро-Венгрией дела не могут идти хорошо до тех пор, пока не будет войны. Австро-Венгрия должна прежде войной усмирить Сербию, а тогда уже все дела легко завершить с вами..." (Ј. М. Јовановић, Стварање заједничке државе Срба, Хрвата и Словенаца, с. 16-17).
[109] Сербское правительство в течение 1912 года пыталось через Томаша Масарика организовать встречу Николы Пашича с министром Берхтольдом, но это не дало результатов (Ј. М. Јовановић, Стварање заједничке државе Срба, Хрвата и Словенаца, с. 15).
[110] А. Митровић, Продор на Балкан..., с. 156-160. Часть германской элиты никогда не была лишена сомнений в реальной мощи союзницы, каковой являлась Двойная монархия. В мае 1914 года германский посол из Вены писал в Берлин: „Оправдывается ли то, чтобы мы так прочно привязывались к этому государству, которое стреляет во все стороны, и чтобы мучились, таща его с собой". Цит. по: Ј. М. Јовановић, Борба за народно уједињење 1914-1918, с. 10.
[111] Подробнее см.: А. Митровић, Продор на Балкан..., с. 156-160; В. Ћоровић, указ.соч., с. 566-578; Ж. П. Блед, указ.соч., с. 595-604.
[112] В. Скарић, Босна и Херцеговина под аустроугарском управом, с. 149-155.
Мира Радоевич, Любодраг Димич
