Евгений Иванович Замятин родился 20 января (1 февраля) 1884 в городе Лебедянь Тамбовской губернии (ныне Липецкая область). Лебедянь, типичная российская провинция, по переписи 1883 года насчитывала 6678 жителей. В городе было семь православных храмов и Троицкий монастырь, девять фабрик и заводов, главные из них: мыловаренный, два кожевенных и винокуренный, мужская прогимназия, уездное училище, приходские училища - мужское и женское.
Мать, Мария Александровна (урожденная Платонова), учительница церковно-приходской школы при Покровской церкви, была образованным человеком, любила литературную классику, играла на рояле. Отец Замятина, Иван Дмитриевич, был священником. «Рос под роялем: мать - хорошая музыкантша, - писал Замятин в Автобиографии. - Гоголя в четыре - уже читал. Детство - почти без товарищей: товарищи - книги».
В 1893-1896 гг. Замятин учился в Лебедянской прогимназии, где Закон Божий преподавал его отец. В 1886 году Замятин поступил в Воронежскую гимназию и окончил ее с золотой медалью в 1902 году. Получал пятерки с плюсами за сочинения, и не всегда легко ладил с математикой, поэтому из-за упрямства пошел в инженеры. Поступил в Санкт-Петербургский политехнический институт на кораблестроительный факультет. Во время летней практики побывал в Севастополе, Нижнем Новгороде, Одессе, на Камских заводах, плавал на пароходе в Константинополь, Смирну, Бейрут, Порт-Саид, Яффу, Александрию, Иерусалим. В 1905 году, в Одессе, стал свидетелем восстания на броненосце «Потемкин». В 1905 Замятин был близок к большевикам, правда, больше по революционному порыву, охватившему тогда интеллигенцию, чем по убеждению.
В 1908 году окончив Политехнический институт, получил специальность морского инженера. Замятин оставлен при кафедре корабельной архитектуры и с 1911 года преподает этот предмет. Литературный дебют Евгения Замятина состоялся осенью 1908 года, в журнале «Образование» был опубликован его рассказ «Один».
В Петербурге Замятин за участие в революционной деятельности был арестован и провел несколько месяцев в одиночной камере, где изучал английский язык и писал стихи. После был выслан в Лебедянь. Опять нелегально вернулся в Петербург, и вновь в 1911 году по окончании института был выслан. Он вспоминал: « Из бесцветного ежедневного Петербурга (это был еще Петербург) я поехал как-то в Тамбовскую губернию, в густую, черноземную Лебедянь, на ту самую, заросшую просвирником улицу, где когда-то бегал гимназистом».
Здесь написалась повесть «Уездное», публикация которой в 1913 году в петербургском журнале «Заветы» (главный редактор - критик Р. Иванов-Разумник) принесла Замятину литературный успех. В «Уездном» - провинциальная жизнь, главный герой которой Анфим Барыба, которого Замятин уподобил «старой воскресшей курганной бабе, нелепой русской каменной бабе». "Уездным" Замятин сразу поставил себя в разряд крупных мастеров слова. О Замятине шумно заговорила критика, его имя ставили рядом с Горьким, Пришвиным, Буниным, Куприным. Повесть получила высокую оценку писателя А. Ремизова. Полонский указывая на безжалостную правдивость Замятина, при этом отмечал: «Симпатия к человеку грязному, пришибленному, даже одичавшему, сквозит на его страницах».
В 1913 году по состоянию здоровья Замятин переехал в Николаев, где написал несколько рассказов и сатирическую повесть «На куличках». С повестью Замятина «На куличках» вышел большой скандал. Ее героями являются дальневосточные офицеры и солдаты, а вместе с ними вся «загнанная на кулички Русь». По содержанию это была политическая художественная сатира. Повесть «На куличках» вызвала гнев цензуры, увидевшей в условиях военного времени в ней только унижение и оскорбление русского офицерства. Решением Петербургского окружного суда тираж номера журнала «Заветы» был арестован, а Замятин выслан на Север.
По северным впечатлениям, в 1915 году он побывал в Кеми и на Соловках, были написаны повесть «Север», рассказы «Африка» и «Ела».
В 1916 году Замятин, как один из главных проектировщиков ледоколов был командирован в Англию. Еще раньше через его руки проходили чертежи первого после "Ермака" русского ледокола "Царь Михаил Федорович". В Ньюкасле при самом непосредственном участии Замятина строятся для России ледоколы "Святой Александр Невский" (после революции - "Ленин"), "Святогор" (позднее - "Красин"), "Минин", "Пожарский", "Илья Муромец". Будущий символ Советской России, по тогдашним меркам очень могучий ледокол, больше всего обязан таланту инженера и конструктора Замятина. Он делал для "Ленина" аванпроект и ни один чертеж не попадал без его проверки и подписи в мастерскую. Ледокольный пароход «Ленин» внес значительный вклад в освоение Арктики и Северного морского пути. (После принятия в эксплуатацию одноименного атомного ледокола в 1960 году был переименован во «Владимир Ильич»). Как корабельный архитектор, Замятин был влюблен в ледокол и в том числе за то, что « очертания его стального тела круглее, женственнее, чем у многих других кораблей". У него, как и Чехова было "две жены" - литература и кораблестроение.
Английские впечатления легли в основу многочисленных очерков и повестей «Островитяне» и «Ловец человеков». За высоким уровнем развития цивилизации, писатель увидел недостатки западного общественного устройства. «Островитяне» - рассказ о тотальном мещанстве в технократическом обществе.
При первом же известии о падении царизма Замятин стал рваться в Россию. Когда свершилась революция, Замятину было тридцать три года.
В 1917 году Замятин в послереволюционном Петрограде на литературных вечерах Замятин имел оглушительный успех. Поэт Николай Оцуп так описывает триумфальное появление Замятина: «Слушали, затаив дыхание. Потом устроили ему овацию. Ни у одного из выступавших в тот вечер, даже у Блока, не было и доли того успеха, который выпал Замятину. Чуковский носился по залу и говорил всем и каждому:
- Что? Каково? Новый Гоголь. Не правда ли?"
В Петрограде Замятин, пережил события гражданской войны, жестокую разруху а голод. За безупречный английский и манеру одеваться с щеголеватой аккуратностью получил прозвище "англичанин". Замятин сближается с Горьким и участвует почти во всех его начинаниях по спасению культуры. Очень точно сказал о Замятине его ученик К. А. Федин: "Гроссмейстер литературы". Замятин оказал большое влияние на творчески близкую ему литературную группу «Серапионовы братья» (Б. Пильняк, Вс. Иванов, М. Зощенко, В. Каверин, К. Федин и др.). Он определил во многом характер и направление кружка. Преподавал в Политехническом и читал курс новейшей русской литературы в Педагогическом институте им. Герцена, вел курс техники художественной прозы в студии Дома искусств, работал в редколлегии «Всемирной литературы», в правлении Всероссийского союза писателей, в издательствах Гржебина и «Алконост».
Редактировал несколько литературных журналов и очень трезво оценивал современную ему действительность.
Поездки по Тамбовской, Вологодской, Псковской губерниям еще более отрезвили писателя . Он увидел Россию "кровью умытую", с насилием, принуждением, огромным количеством жертв. В рассказах «Мамай» и «Пещера» Замятин сравнил эпоху военного коммунизма с доисторическим, пещерным периодом развития человечества. Рассказ родился из жалобы коллеги профессора в ночном дежурстве голодной зимой 1919 года. Озябший, изголодавшийся профессор - жаловался на бездровье: "Хоть впору красть дрова! Да все горе в том, что не могу: сдохну, а не украду". Именно в связи с рассказом «Пещера» критик-эмигрант Д. Святополк-Мирский напишет: «Это... история деградации и нищеты людей, одержимых единственной идеей - добычи пищи и топлива. Это кристаллизированный кошмар, слегка напоминающий По, с той лишь небольшой разницей, что кошмар Замятина предельно правдив».
В 20-е годы Замятин продолжал активно работать в литературе. Кроме испытанного жанра прозы, писатель обращается теперь к драматургии. Шуточно-народное действо "Блоха", созданное Замятиным по мотивам Лескова сразу привлекло внимание театралов. Поставленная в Художественном театре и ленинградском Большом драматическом театре в 1926 году пьеса имела триумфальный успех. Декорации к постановке были созданы замечательным русским художником Б.М. Кустодиевым.
В эти же годы Замятин пишет фантастический роман «Мы» . Первый в мировой литературе роман-антиутопия впоследствии сыграл роковую роль в судьбе автора. Это пародия на утопию, написанную идеологами Пролеткульта А. Богдановым и А. Гастевым., у которых провозглашалось глобальное переустройство мира на основе «уничтожения в человеке души и чувства любви». Действие романа «Мы» происходит в Едином Государстве, изолированном от мира и возглавляемом Благодетелем. Главный герой - инженер Д-503, создатель сооружения, предназначенного для господства человека над космосом. Существование в Едином Государстве рационализировано, жители полностью лишены права на личную жизнь, любовь сводится к регулярному удовлетворению физиологической потребности. Попытка Д-503 полюбить женщину приводит его к предательству, а его возлюбленную к смерти. Это полный счастья совершеннейший из муравейников, общество прозрачных стен и розовых талонов на любовь (с правом опустить в комнате шторки), одинаковой нефтяной пищи, строжайшей дисциплины, механической музыки и поэзии, имеющей предназначение - воспевать мудрость верховного правителя, Благодетеля. И вот уже строится космическая сверхмашина - Интеграл, долженствующая распространить счастье на весь космос.
Советская критика увидела в романе «Мы» «художественную пародию», где коммунизм изображен в виде какой-то сверх-казармы под огромным стеклянным колпаком. Замятин назван художником буржуазной интеллигенции, которая проделала сложную идеологическую эволюцию. В условиях царизма эта интеллигенция могла быть либеральной и даже умеренно революционной, а « после пролетарской революции подняла знамя реакции». «Вместе с этой социальной группировкой, - писал критик Вронский, - Замятин проходит полный круг развития от язвительной сатиры на царизм до озлобленных памфлетов на советское государство».
На самом деле, всё не так просто. Начать с того, роман назван «Мы». То есть, автор не отделяет себя от героев романа и от их прототипов в реальной жизни. И не случайно главный герой романа «один из математиков Единого Государства». Автор как бы намекает, что он не снимает и своей вины за воцарившийся на его родине «новый мир», что и он как математик проектировал «построенный в боях социализм».
Начинается роман с того, что главный герой списывает слово в слово обращение, напечатанное в Государственной Газете: «Через 120 дней заканчивается постройка ИНТЕГРАЛА. Близок великий, исторический час, когда первый ИНТЕГРАЛ взовьется в мировое пространство. Тысячу лет тому назад ваши героические предки покорили власти Единого Государства весь земной шар. Вам предстоит еще более славный подвиг: стеклянным, электрическим, огнедышащим ИНТЕГРАЛОМ проинтегрировать бесконечное уравнение Вселенной. Вам предстоит благодетельному игу разума подчинить неведомые существа, обитающие на иных планетах - быть может, еще в диком состоянии свободы. Если они не поймут, что мы несем им математически безошибочное счастье, наш долг заставить их быть счастливыми. Но прежде оружия мы испытываем слово.
От имени Благодетеля объявляется всем нумерам Единого Государства:
Всякий, кто чувствует себя в силах, обязан составлять трактаты, поэмы, манифесты, оды или иные сочинения о красоте и величии Единого Государства. Это будет первый груз, который понесет ИНТЕГРАЛ».
Таким образом обыгрывается не только идея мировой революции. Происходит парадоксальная вещь. Дальнейший текст становится на самом деле как раз испытанием слова, предупреждением всем, кто бредит идеей безошибочного счастья, посланием будущим поколениям.
Основной философский мотив романа «Мы» перекликается с «Леге́ндой о Вели́ком инквизи́торе», вставной притчей романа Фёдора Достоевского «Братья Карамазовы». Она была опубликована в июньском номере 1879 года журнала «Русский вестник». Ключевой момент легенды - рассуждения Инквизитора о человеческой свободе выбора. Он вспоминает о стремлении Христа сделать всех людей свободными и говорит, что пятнадцать веков потребовалось католичеству, чтобы люди добровольно отказались от своей свободы и почувствовали себя вполне счастливыми в лоне инквизиции. Поэтому всё, что будет возвещено Христом вновь, будет посягновением на это принудительное людское счастье. Мысль Инквизитора развивается в русле современного социализма (в понимании Достоевского): „Накорми, тогда и спрашивай с них добродетели!"», а сломленное человечество заявит в отчаянии своим духовным отцам: «лучше поработите нас, но накормите нас».
В романе "Мы" великий инквизитор появляется в образе Благодетеля. В беседе со взбунтовавшимся строителем Интеграла (у которого будет затем вырезана "фантазия") Благодетель тоже говорит о счастье, насильственно привитом человечеству: "Вспомните: синий холм, крест, толпа. Одни - вверху, обрызганные кровью, прибивают тело к кресту; другие - внизу, обрызганные слезами, смотрят. Не кажется ли вам, что роль тех, верхних - самая трудная, самая важная... А сам христианский, милосерднейший Бог, медленно сжигающий на адском огне всех непокорных, - разве он не палач? И разве сожженных христианами на кострах меньше, чем сожженных христиан? А все-таки - поймите это, все-таки этого Бога веками славили как Бога любви. Абсурд? Нет, наоборот: написанный кровью патент на неискоренимое благоразумие человека. Даже тогда - дикий, лохматый - он понимал: истинная, алгебраическая любовь к человечеству - непременно бесчеловечна, и непременный признак истины - ее жестокость. Как у огня - непременный признак тот, что он сжигает. Покажите мне не жгучий огонь? Ну, - доказывайте же, спорьте!".
Но герою романа, строителю Интеграла Д-503, не хочется спорить он, молчит. Потому что, признается он, а вместе с ним и автор: «когда это были (прежде) мои же мысли - только я никогда не умел одеть их в такую кованую, блестящую броню».
Это неуверенное, поставленное в скобках «прежде», говорит о том, что едва ли сам автор до конца своих дней согласился с одним из своих литературных учителей, с Достоевским. С его мыслью о том, что «даже счастье всего мира не стоит одной слезинки на щеке невинного ребёнка».
Еще до написания романа, в 1919 году во вступительной статье к роману Г. Уэльса "Машина времени" Замятин цитирует знаменитого фантаста: "Я не верю, - говорит Уэльс, - в веру коммунистов, мне смешон их Маркс, но я уважаю и ценю их дух, я понимаю его". Замятин поясняет, что «неугомонный авиатор» Уэльс и не мог иначе сказать , «о попытке оторваться от этой старой земли на некоем гигантском аэроплане - пусть даже и неудачной конструкции". Оговорка о неудачной конструкции математика Замятина не случайная. Хотя в конце он выражает нешуточную тревогу об огненном дыхании революции, которое может и сжечь Россию и возродить. А заканчивает Замятин свое предисловие почти заклинанием: «Будем надеяться, что аэроплан наш пристанет в стране, где ненависть человека к человеку, войны и казни - будут так же непонятны и отвратительны, как нам непонятно и отвратительно людоедство, где люди будут равны и свободны по-настоящему, где люди поймут, что они - братья, что они - люди...» После написания романа «Мы» в 1920 году Замятин вернулся к этой теме в 1922 году, когда издал очерк о жизни творчестве английского писателя «Герберт Уэльс». В нем Замятин касается книги и книги Уэльса "Россия во мгле". "Социализм для Уэльса, - пишет Замятин, - несомненно, путь к излечению рака, въевшегося в организм старого мира. Но медицина знает два пути для борьбы с этой болезнью: один путь - это нож, хирургия, который, может быть, либо вылечит пациента радикально, либо убьет; другой путь - более медленный - это лечение радием, рентгеновскими лучами. Уэльс предпочитает этот бескровный путь..." Несомненно, что и Замятин предпочитал этот бескровный путь. Но в то же время он до конца не мог отмежеваться и от тех, кто предпочел, как им казалось, хирургический нож. По крайней мере, Замятин наблюдал за полетом аэроплана-России не как посторонний, а как один и его конструкторов.
Рукопись романа «Мы» Замятин отправил в берлинский филиал издательства Гржебина. А в 1924 текст был переведен на английский язык и опубликован в Нью-Йорке. Осенью 1929 года Роман "Мы" был напечатан с сокращениями обратном переводе с английского в пражском журнале "Воля России". Это послужило началом широкой обструкционистской кампании против Замятина. Вскоре в Художественном театре была снята с репертуара пьеса "Блоха", с успехом, шедшая четыре сезона, и приостановлен на четвертом томе выпуск его собрания сочинений в издательстве "Федерация".
Фурманов увидел в «Мы» «злой памфлет-утопию о царстве коммунизма, где все подравнено, оскоплено». Запрещена постановка его трагедии «Атилла». Не была поставлена и пьеса о преследовании еретиков «Огни святого Доминика».
В 1931 году Замятин обратился к Сталину с просьбой разрешить вместе с женой временно, хотя бы на один год, выехать за границу - с тем, чтобы вернуться назад, как только станет возможно «служить в литературе большим идеям без прислуживания мелким людям..." В 1932 году благодаря ходатайству Горького Замятин смог выехать во Францию.
С февраля 1932 года Замятин жил в Париже не меняя советского гражданства. Он активно работал, внимательно следил за жизнью России. Свои произведения старался отдавать в «русские руки», но в эмигрантской печати принципиально не печатался. Отношение к нему на родине стало меняться. В мае 1934 года Замятина заочно приняли в Союз писателей СССР, а в 1935 года он принимал участие в работе Антифашистского конгресса в защиту культуры в составе советской делегации.
В эссе, озаглавленном "О моих женах, о ледоколах и о России" Замятин писал: "Ледокол - такая же специфически русская вещь, как и самовар. Ни одна европейская страна не строит для себя таких ледоколов, ни одной европейской стране они не нужны: всюду моря свободны, только в России они закованы льдом беспощадной зимой - и чтобы не быть тогда отрезанным от мира, приходится разбивать эти оковы.
Россия движется вперед странным, трудным путем, не похожим на движение других стран, ее путь - неровный, судорожный, она взбирается вверх - и сейчас же проваливается вниз, кругом стоит грохот и треск, она движется, разрушая". А о стране, приютившей писателя в одной из последних записей Замятина в записной книжке говорится: «О, Атилла! Когда же, наконец, вернешься ты, любезный филантроп, с четырьмя сотнями тысяч всадников и подожжешь эту прекрасную Францию, страну подметок и подтяжек!»
Главное произведение этих лет, неоконченный роман «Бич божий», был посмертно издан в Париже в 1938 году. А умер Евгений Иванович Замятин 10 марта 1937 года и был похоронен в пригороде Парижа на кладбище в Тие.
В Советском Союзе, как и других эмигрантов, Замятина не издавали. Впервые после долгого перерыва повести и рассказы писателя вышли на родине уже в перестроечные времена, в 1986 году в Воронеже, в Центрально-Черноземном книжном издательстве в серии «Отчий край», которую основал известный воронежский литератор В. В. Будаков. В 1989 году избранное Замятина вышло сразу в двух московских издательствах. А 8 октября 2009 года на родине писателя в Лебедяни открылся Дом-музей Евгения Замятина. Здесь, на южной окраине уездного городка Лебедяни, близ Покровской церкви, где служил настоятелем отец, на одноимённой улице (ныне - Ситникова, в доме № 14, принадлежавшему деду - священнику Александру Платонову, в окружении родственников по материнской линии, 1 февраля 1884 года родился и провёл свои юные годы будущий русский писатель и кораблестроитель. В доме-музее представлена тематическая экспозиция, посвященная жизни и творчеству писателя, его семье, предметы быта.
... Прошло изрядное количество лет. Нет уже страны, в которую хотел вернуться Замятин, позарастали уже могилы и тех, кто яростно строил новый мир всеобщего счастья, и тех, кто не менее яростно противился этому. Переплавлен на иголки ледокольный пароход «Александр Невский» - «Владимир Ильич» и поставлен на вечную стоянку в Мурманске его атомный собрат «Ленин». Но мы по-прежнему живем надеждой, что наш аэроплан пристанет в стране «где люди будут равны и свободны по-настоящему, где люди поймут, что они - братья...» А нынешняя Франция, по мнению многих из нас, с её отвратительным блудливым президентом и законом об однополых браках, заслуживает ещё в большей мере, чем прежняя, того, чтобы филантроп Аттила с четырьмя сотнями тысяч всадников все-таки поджег её как смердящий очаг разврата и порока.
Святослав Иванов (Воронеж)
