Люди не падали духом никогда. Даже штабеля трупов не свели их с ума. Фото: ИТАР-ТАСС От этой книги по спине бегут мурашки. Но закрыть ее, сделав вид, что ничего этого не было или просто нас не касается, - нельзя! Межгосударственная телерадиокомпания "МИР" совместно с издательством АСТ к 70-летию снятия блокады Ленинграда выпустили сборник "Блокада Ленинграда. Народная книга памяти".
В сборнике на 832 страницах собраны рассказы 300 блокадников и их потомков. Это дневник тех, кому удалось выжить в те тяжелейшие дни, и тех, кому пришлось умереть за Родину. Это очень горькие страницы, но читаются они легко, потому что все здесь дышит желанием жить и надеждой о победе: "Поразительно: ни одной жалобы, недовольства, малодушия - только надежда. Вера и надежда на то, что прорвут блокаду, что дождемся, что доживем". Здесь расстаются так же легко, словно просто выходят в магазин, потому что на долгое прощание нет времени и на боль от этого уже нет сил. Здесь все истории переплетаются так, словно это не отдельные главы, и хоть раз, но все очевидцы когда-то встречались, пусть сами они об этом и не догадываются. Одно время, одно место действия, одна боль на всю жизнь на всех.
Сегодня мы просто обязаны прожить эти 900 дней вместе с авторами этих страниц. Хоть на мгновение, уловив ужас тех дней. Нам всем нужно прочувствовать тот страх и кошмар, чтобы никогда больше в истории человечества не столкнуться с этим лицом к лицу. Тираж книги небольшой - всего 3000 тысячи экземпляров. Но, на мой взгляд, это наш долг перед теми, кто не вернулся из боя: купить, прочитать и поставить эту книгу на видное место на полке. И нас явно больше 3000 тысяч.
Старт "Народной книге памяти" был дан в день 70-й годовщины начала блокады Ленинграда, завершить проект планировали в юбилейную дату снятия блокады. Но по непрекращающемуся потоку писем с воспоминаниями составители поняли: проект необходимо продолжать. В такой летописи тех дней ценно каждое воспоминание, ведь цель проекта - оживить историю блокадного Ленинграда, показав ее через призму частной жизни. В печатную версию книги вошли не все присланные воспоминания. Но истории, поступившие в редакцию, публикуются в электронной "Народной книге памяти" на специально созданном сайте.
Отрывки из книгиШукалова Тамара Николаевна
Житель блокадного Ленинграда.
Жила по адресу: Ленинград, набережная реки Мойки, дом 10, квартира 17, - в "золотом треугольнике", как сейчас говорят, а тогда - в бомбовом эпицентре, в артснарядовом аду.
Я была почти храбра, я укрощала блокаду булатной сталью, как танки, катюши, самолеты-авиакобры. Я не терзала маму и не просила хлеба. И даже Пулковская высота, Воронья гора не были для меня пугалом. После обстрела с Вороньей горы мы вместе с подругой собирали осколки на Дворцовой площади. А туда нос нельзя было показывать, не то что собирать осколки. Мое эхо из тех далеких дней, долети до всех; человечество, не допусти того, что пережили мы. Хочется, конечно, в прошлое без страха заглянуть, но разве может ленинградка та забыть ту адовую жуть? Я встретила войну под Ленинградом. Дача. Станция Всеволожская, жаркое лето, рожь, пшеница в рост. Приближался сенокос, поспевала земляника. На мне был сарафан из ситца, голубой, как небо... На ладошку села божья коровка, на нос - махаон, зеленый кузнечик прыгал в танце, как кенгуру. Он еще не знал, что уже шла война. Вдруг в небе появился самолет с немецкой свастикой. Он летел так низко, что мне показалось, что немецкий ас смотрит прямо на нас. А мы были лишь вдвоем: мой дед и я, тоненькая ручка - дедушкина внучка. Мы считали черные закорючки, прикрыв глаза от солнца. Их было много. Они держали курс на Ленинград. На мою улицу Мойку, на мой Летний сад. Дед держал меня за ручку, и булатная сталь потекла с потоком крови от деда к внучке.
Началась блокада, все суровее сдвигались мои брови, в моих сосудах осталась только сталь булатная, она у нас в роду. Мой дядя майор Владимир Семенишин, летчик бомбовой авиации, стал Героем Советского Союза. Его брат Константин Семенишин защищал Ленинград, штурмовал Берлин. Моя мама Олимпиада Семенишина строила самолеты в блокадном Ленинграде. У врага было задание стереть город с лица земли. Но Геринги не учли, что за город сражались Шукаловы, Семенишины: Владимир, Надежда, Константин, Григорий, Олимпиада и маленькая Тамара...
Моя молитва
Моя молитва: не нужна уж больше миру жуть. Мой город, моя улица, мой дом, мой двор, мои сверстники. Мойка - улочка моя! Сколько связано с тобой. Как же так - начался артобстрелов такт, падали скошенные бомбовым огнем дома, слезами падала с искалеченных деревьев листва. Немецкая авиация неистово бомбила город. Одна из бомб упала и на мой дом. Бом - нет дома, нет мостовой. Бомба вывернула булыжники Петровской эпохи, на этом месте зияла воронка, после реставрации новые булыжники положили по-новому. Виден раствор, раньше его не было. В 1944-м победный фейерверк салютовал над Невой! Но остался след войны на улице моей, на Мойке, самой моей родной улице. Птицы, птицы, я вам расскажу, как до войны мы играли в русскую лапту. Играли взахлеб, играли до розовых щек, до мокрых волос на лбу. Порой счастливой были залиты дворы-колодцы. А потом, потом на фронт ушли ребята-добровольцы. Из глаз, от слез слипшихся, скатилась слеза по тем дворам, по тем погибшим. Город потерял миллион - это на века стон. Птицы, птицы, вы испейте водицы той, наполненной счастливой порой. Этим обретете силу и расскажете всему миру, что, в довоенных дворах играя, не ведали дети страха. До надрыва сердце чтоб болело, чтоб стонала ваша грудь, громко прокричите: "Не нужна уж больше миру жуть!"
Дедушка Григорий
Мы не падали духом никогда. Даже штабеля-колодцы из трупов не свели нас с ума. ...По улочкам моим родным теперь одна хожу... Ноги в подкос, в глазах много слез, сердце стучит в надрыв. Я слышу артснарядов взрывы. Бомб, летящих на меня, свист. Мое сердце стучит сильнее нужного, оно той войной натружено. Оно дрожит, оно в прошлое бежит. Оно бедное, оно бледное. Оно просто упало к ногам тротуара моей Мойки, как когда-то упала бомба на мой дом. Не стучи, мое сердце, сильней. Ну не делай же мою застаревшую боль больней... Потом оно, как Медный всадник, вздыбь... ...На детских саночках длинный и легкий такой дед мой лежит родной. Он лежит и почему-то молчит. Простыня белая еще сильнее лицо бледнит. Он умирал гордо! Не просил ни воды, ни хлеба... Он так и не узнал, что его младший сын стал героем неба. Санок полозья скрипят, до кладбища путь долог. Тетя держит санок поводок. Вот ступила моя детская ножка на землю ту, где белый снег падает в тишину. Вокруг штабеля, штабеля одни. Ни венка, ни цветка, ни причитания. Вот рядом и наша колодцем поленница. Скоро ее заполнят доверху дедом моим и дедом чужим. Ну сколько же надо тонн жил? Ну зачем же в моем городе в сорок первом и сорок втором людей погиб миллион? Всю жизнь мою в сердце моем блокадный стон похорон. Блокадный, детских ножек моих марш похорон.
Турбин Владимир
Праздники на фоне бомбежек
Когда началась война, а затем и блокада осажденного Ленинграда, мне не исполнилось и двух лет. Чтобы хоть как-то выжить и получить лишний грамм хлеба, мои родители, как и родители многих других детей, оставшихся в городе, и день и ночь работали на производстве.
Меня определили в детский сад, откуда иногда меня мама брала на один день домой. Все остальное время я находился под опекой воспитателей, и, надо сказать, именно благодаря этим внимательным и самоотверженным людям мне удалось выжить. Весь хлеб воспитатели отдавали нам, а сами спасались от голода дурандой - кусками прессованной шелухи от семечек. Навсегда запомнилось, как мы в садике делили хлеб. На стол, за которым сидели шестеро ребятишек, ставили тарелочку с нарезанным батоном. Самой большой и вкусной считалась горбушка. Тот, кто первый схватит ее, считался везунчиком.
Дома была такая же ситуация - весь хлеб мать отдавала детям - мне и старшему сыну Олежке, моему братику. Чтобы хоть как-то приглушить постоянно мучившее чувство голода, мама начала курить. Она была очень худенькой, хрупкой женщиной. Не представляю, как у нее хватало сил работать на заводе.
Но все-таки это жуткое существование было не самым страшным, что пережил во время войны я, трехлетний мальчик. Так получилось, что в блокаду мой брат Олежка пропал, он был всего на три года старше меня. Тетка однажды повезла его на саночках в булочную, чтобы получить по карточкам положенные граммы хлеба. Оставила его на санках перед входом, а сама заняла в магазине очередь. Когда вышла, Олега на улице уже не было. Родители постоянно, в том числе и после войны, подавали заявления о пропаже ребенка, но все попытки отыскать его были безуспешными...
Удивительно, но на фоне непрекращающихся бомбежек воспитатели умудрялись устраивать праздники. Однажды в наш детский сад приехали солдаты с фронта и партизаны. Мы решили подготовить для них представление. Мы выступили бойко, задорно, как умели. Бойцы хлопали, смеялись, обнимали нас, целовали. А потом был необыкновенно вкусный обед с компотом - конечно, благодаря нашим гостям, которые принесли с собой продукты. Но главное нас, мальчишек, ожидало впереди - каждому подарили пилотку со звездочкой, которую мы на время тихого часа засовывали под подушку и каждую минуту ощупывали: там ли она?
Однако настоящий праздник для нас наступил в обычный январский день 1944 года...
Через год после окончания войны я пошел в первый класс, а после школы устроился работать на завод "Большевик" и одновременно поступил в институт на заочное отделение по специальности "сварочное производство". Отработал на заводе 10 лет, до последнего времени преподавал в одном из вузов Петербурга. Так сложилось, что до сих пор я вижу из окна своей квартиры здание детского садикаN30, где прошло мое блокадное детство. Всем хорошим, да и всей своей жизнью я обязан этому детсаду и моим родителям. У меня и сейчас есть возможность приходить туда на детские праздники, посвященные разным юбилеям и, конечно, Дню Победы, общаться с детьми, воспитателями и вспоминать пережитое.
Родители давно умерли, я живу один. Жаль, что война забрала у меня брата Олежку, ведь он сейчас мог бы быть со мной...
http://www.rg.ru/2014/01/24/blokada.html
