Творчество композитора Георгия Дмитриева масштабно и ярко и
многим, как профессионалам, так и любителям, хорошо известно. Музыки им
написано много, в самых разных жанрах. В его творческом багаже -
музыкально-сценические, кантатно-ораториальные, оркестровые,
камерно-инструментальные, вокальные, хоровые произведения, электронные
композиции, музыка для детей. Он автор музыки к десяткам художественных
фильмов. Популярны его монографии, посвящённые ударным инструментам и
драматургии оркестрового письма.
В своё время он преподавал в Центральной музыкальной школе и
Институте имени Гнесиных (классы композиции, инструментовки, полифонии).
Был секретарём и первым заместителем председателя Союза композиторов
СССР, возглавлял Московский СК, избирался Председателем Международной
ассоциации композиторских организаций, Русского музыкального
товарищества.
Заслуженный деятель искусств России. Лауреат международных
композиторских конкурсов, Лауреат Премии правительства Москвы. Удостоен
Золотой пушкинской, гоголевской, свиридовской медалей.
Человек поистине редких по нашим временам свойств. Удивительно
скромный. Почти по-старинному интеллигентный. Очень независимый. Притом -
очевидно - уверенный в своём высоком предназначении...
- Георгий Петрович, Вы успешный человек и композитор. Ваши
произведения изданы отечественными и зарубежными издательствами, Ваша
музыка звучала по всему миру, Ваше имя значится во многих музыкальных
энциклопедиях различных стран, выпущен не один десяток компакт-дисков... И
при всём том Вы называете себя «катакомбным» композитором. Почему?
- Это определяется, прежде всего, положением так называемой
серьёзной музыки в современном обществе. Ареал её обитания очень сузился
за последние десятилетия. Между тем, такая музыка - не роскошь и не
чья-то прихоть, а насущнейшая необходимость. Это высочайшее достижение
человечества, один из мощнейших двигателей его эволюции. И если человек
не хочет остановиться в своём развитии, серьёзная музыка должна
присутствовать в его жизни.
Но тенденции здесь малоутешительные. Исполнение классики обильно
окрашивается гламуром, превращается в необременительное развлечение.
Неимоверно сужен репертуар исполняемых произведений. Из контекста
творчества великих композиторов вырываются самые доступные произведения,
мелодии, превращаемые в «хиты». Насаждается атмосфера скандала -
достоинством становится не творчество композитора, но те или иные
обстоятельства его биографии, которые ценны для определённых слоёв
общества, групп, меньшинств. В оперных постановках торжествует эпатажный
постановщик - в ущерб дирижёру, певцу, стремящихся к глубокому
раскрытию авторских образов. В угоду обывателю («сервис»!..)
выхолащиваются содержательные, социальные, духовные аспекты классики.
Что касается музыки современной, то её пространство свёрнуто до
предела. Начнём с того, что «современная музыка» для большинства - это
лишь те или иные категории музыкальной «масс-культуры». Об ином и не
догадываются. И если работы отечественных эпигонов западного постмодерна
как элемент глобализации прямо поддерживаются Западом и его
либеральными адептами в России (обильно представленными в нынешней
власти), то настоящая современная русская музыка, как и современное
русское искусство в целом, пребывают - да, в «катакомбах».
- Но Моцарт или Рахманинов всё же звучат. Насколько
существенен здесь тот момент, что Моцарту за исполнение его произведений
платить не надо, а современный композитор претендует на гонорар?
- То, что современному автору за использование его произведений
надо делать какие-то отчисления, не проблема. Проблема в иных процессах,
которые происходят и регулируются с помощью системы авторского права.
Считаю, что авторское право сегодня лишь в публичной, видимой своей
части существует для того, чтобы защитить интересы автора. Главное -
система позволяет контролировать процесс формирования репертуара, имён
авторов, представляемых ими направлений.
В своё время я этими вопросами активно занимался, в частности,
тем, чтобы наша страна вступила в Бернскую конвенцию, чтобы зарубежным
издательствам был открыт доступ к отечественным авторам... Помню свою
беседу с представителем крупного художественного издательства. Он
рассказывал, что они будут отыскивать у нас в стране тех авторов,
которые им интересны и на которых они сделают ставку, а потом, с помощью
известных им технологий, будут их раскручивать, многократно повышая
цены на их работы. Но если в дальнейшем обнаружится, что существует
более одарённый и яркий художник, то они сделают всё возможное, чтобы о
нём узнали не скоро. А один осведомлённый зарубежный коллега как-то
сказал мне: «Не торопитесь, если у вас захотят купить исключительные
права на ваши произведения - вполне возможно, что это делается именно
для того, чтобы их никто не услышал...» То есть выкладывается определённая
сумма - и произведение запирается в сейф.
Другая сторона вопроса - та индустрия, в которую оформились
технологии продвижения произведений искусства. За рубежом сложилась
система издательств, которые работают с автором и продвигают продукты
его творчества на разные уровни. Но издательства - лишь видимая часть
айсберга. За ними стоят финансирующие их фонды, которые руководствуются
зачастую весьма специфическими интересами. Значимыми могут оказаться
национальность, пол, сексуальная ориентация, мировоззрение, какая-то
иная особенность автора.
- Однако на этом поле есть ещё такой неслабый игрок, как
государство. Коль скоро мы ещё не утратили свою государственность,
должно же что-то делаться на правительственном уровне, чтобы здоровые
тенденции ну хотя бы не погибли совсем...
- Безусловно, государство - при наличии национально
ориентированной культурной политики - могло бы играть существенную
роль. Но есть ли у современной России такая политика? Может ли она
позволить её себе?
- Что же сегодня не поддерживается?
- Спросите любого - когда он слышал настоящую русскую песню?
Конечно, речь не об эстрадных поделках псевдофольклорных ансамблей. Из
нашей повседневной жизни подлинная народная песня изгнана. А изгнана
потому, что народное искусство - это могучая матрица национального
самосознания. С этим-то и борются - без объявления войны.
Что касается профессионального искусства... Всякий профессионал,
за плечами которого стоит серьёзный путь, воспитан прежде всего на
богатейшем наследии, которое он так или иначе осваивает. Я сознательно
избегаю слова «традиция», ибо им легко прикрывать творческую
вторичность. Настоящее русское искусство всегда новаторское. Это его
органичная особенность. Конечно, опера, симфония, симфонический
оркестр, исполнительские и инструментальные школы пришли к нам из
Европы. Но, попадая на нашу почву, всё это осваивалось,
переосмысливалось и давало настолько самобытные результаты, что уже и во
всём мире воспринималось как самостоятельная ветвь мировой культуры.
Как русская культура.
И вот как раз тот слой нашего современного искусства, в котором
на высоком профессиональном уровне, в диалоге с иными культурами
формируется, набирает силу новая волна отечественной (а возможно, и
мировой) культуры, он-то, этот слой, и не замечается, не поддерживается.
- Жаль, что общество из этой проблематики выключено. Оно просто не знает, насколько драматична ситуация.
- Поэтому в каждой «точке роста» должно делаться максимально
многое. К сожалению, жизнь сложна. Кто-то не выдерживает подобных
обстоятельств, кто-то гибнет, кто-то не может свести концы с концами. Ну
а кому-то всё же удаётся и дело делать, и заботиться хотя бы об
относительной доступности результатов. С помощью компакт-дисков,
интернета...
- Рахманинова тоже долго «замалчивали» в советской России. Но безуспешно...
- Да, музыка Рахманинова долгие годы была под запретом, ноты его
произведений изымались и уничтожались, творчество объявлялось
реакционным. Известна пролеткультовская формула, - она неоднократно
всплывала в те годы, - определявшая Рахманинова, как «фашиста в рясе». И
эту формулу нам всем стоит помнить, потому что ныне в либеральном
обличии мы видим ту же пролеткультовскую начинку, русофобскую и
антиправославную. Эта формула во многом определяет сегодня культурный
климат нашей страны.
Кстати, с Рахманиновым связана, наверное, самая удивительная наша
семейная легенда. Однажды моей маме приснился сон, будто бы пришёл к
ней сам Сергей Васильевич, и они о чём-то беседовали.... Она
рассказывала об этом с большим волнением и говорила, что главным её
ощущением было страстное желание, чтобы мы, дети, тоже его увидели... Но
вот о чём там во сне у них шла речь, она не запомнила. А мне было бы
очень интересно узнать, что он говорил и почему приходил...
- Считается, что ваша «Всенощная» - первое по времени
обращение к этому жанру после гениальной рахманиновской 1913-го года.
Может, то был Знак?
- Мысль неожиданная...
- Как бы вы сами определили своё место в современной музыке?
- Что является главным для меня - в ретроспективном взгляде на
пройденный путь? Видимо, это был путь обретения русской темы и
нахождения своего места в ней.
Не хотелось бы, впрочем, быть понятым поверхностно. Под русской
темой я понимаю, конечно, не что-то внешнее, иллюстративное,
декларативно-этнографическое. Прежде всего, это новая художественная
концепция - с мыслью о России, о Боге. Такая концепция может сочетаться с
эпизодами нашей истории, с подборкой поэтических текстов, может
выражаться метафорической музыкальной формой-формулой. Но самое главное
для меня здесь, чтобы выразителем такого рода концепции становился весь
фактурный склад произведения, вся его форма в целом - до последней ноты.
Для себя я называю это философией голосоведения. Только тогда идея
становится реальной, укорененной.
У меня немало сочинений, связанных с историей нашей страны. К
примеру, оратория «Из «Повести временных лет», по древнерусской
летописи. Я впервые писал тогда на старославянский текст. Избрал
эпизоды, начиная с «Откуду Руская земля стала есть» до эпизодов
княжеских междоусобиц. Там гениальный выплеск национального сознания,
когда летописец пишет (XI век!): «Да никто же дерзнетъ рещи, яко
ненавидимы Богом есмы! Да не будет! Кого бо тако Бог любит, якоже ны
возлюбил... Кого тако почел есть, якоже ны прославил есть и взнесл? Никого
же!» Это грандиозный момент. Гениальное осознание народом своей
миссии.
Или симфония «На поле Куликовом». Я её решал через Блока, его
поэтический цикл. Блок писал, что подобным событиям суждена
повторяемость. Я много размышлял над тем, в чём же она, эта
повторяемость? Конечно, она и в Победе 1945 года. Но мне почему-то
мерещилось и худшее: ядерный взрыв над Россией. Однако я понял, что
нельзя этого делать, недопустимо. В финале даже использовал десятки
крестообразных структур, которыми как бы ограждаю нашу страну. Но взрыв
всё-таки случился - в Чернобыле...
В симфонической хронике «Киев» (где Киев - «мать городов
русских», а не столица нынешней Украины) мне хотелось отразить те этапы
нашей истории, в которых присутствует незыблемый стержень - православный
хорал. Обстоятельства меняются, а стержень вечен.
Русская тема - это и русское слово, литература, поэзия. Поэтому у
меня много вокальной и хоровой музыки на тексты от канонических
тропарей до текстов Гагарина, Циолковского, или, например, фрагментов
гоголевских «Выбранных мест из переписки с друзьями», его предсмертных
записей. Мне, кстати, представляется странным непонимание причин
самосожжения Гоголя. Особенно вредным кажется утверждение, что он сжёг
второй том «Мёртвых душ», потому что считал его неудачным. Не говоря уже
о версии, будто он страдал расстройством психики... Всё это подарки
«друзей» нашей культуры. Гоголь страстно жаждал близости Неба, хотел
находиться в диалоге с самим Господом, ждал какого-то знамения оттуда.
Приехав в Иерусалим, был потрясён тем, что не испытал никакого
обновления, не увидел Знака... Самосожжение - это, конечно, акт великой
жертвы. И, конечно, жертвовал он - как Авраам сыном - самым дорогим. Не
исключаю, что Гоголь ждал, что он тоже будет остановлен в последний
момент. Он сжёг переписанные, отредактированные страницы. Принёс в
жертву лучшее в своём творчестве, а затем и самую свою жизнь. Потому что
«уровень разговора» был неизмеримо выше авторского тщеславия и
тщеславия нынешнего мира. Гоголь не умещается в обычные представления.
Это грандиозная фигура. А судят его пигмеи.
Почему-то наш мир устроен таким образом, что ключ к настоящей
духовной победе лежит через самопожертвование. И мы видим это на многих
примерах.
Об этом пишет Пушкин, а за ним Мусоргский показывает в «Борисе
Годунове». Совершает царь тёмное дело - и что получает наша несчастная
Россия? И как после этого искупать страшный грех? А искупает его,
например, подвиг патриарха Гермогена, который один остаётся несломлен,
когда уже и бояре предали, и духовенство в лице Филарета присягнуло
Лжедмитрию, уже и казаки занимаются только пьянством, грабежом и
разбоем, а народ забился по щелям и безмолвствует... И на этом безнадёжном
фоне - вдруг возникают грамоты непокорившегося патриарха ... Вот почему я
обратился к этому эпизоду нашей истории и написал оперу-ораторию
«Святитель Ермоген». Не потому, что изгнание польских интервентов из
Кремля мы отмечаем теперь как государственный праздник. Я-то написал это
сочинение 13 лет назад, не думая ни о каких датах. Просто почувствовал,
что это тот самый узел, то, что повторяется. И то самое
самопожертвование, которое спасает страну. Гермоген был уморен голодом в
подземелье Чудова монастыря, не подчинившись врагам России. Он смог,
потому что был гораздо крупнее и выше этих обстоятельств.
- Но Гермоген до недавних пор оставался как бы опальной, замалчиваемой фигурой... Да и сегодня о нём не часто поминают.
- Он был канонизирован в 1913 году, но война и революция опять
отодвинули этот образ в глухую тень. В советские годы представлять
патриарха спасителем Отечества ни в коем случае бы не стали.
Довольствовались ролью Минина и Пожарского - несомненно, грандиозной.
Но и сейчас этого человека боятся. Потому что сам-то он -
свободен, он ничего не боялся. На него боярин Салтыков ножом
замахивается, а он спокойно ему говорит: «Не боюсь никого, кроме Бога...»
Вера и жертва - это двигатель истории. Во всяком случае, русской.
Сюда же я отношу тему Великой Отечественной. Очень рад, что
написал симфонический мемориал Победы «9 Мая». Пасха 1945-го года
совпадала с днём Георгия Победоносца - 6 мая. Ну, какой ещё знак нужен? В
чём ключ этой Победы? В той великой жертве, в тех миллионах погибших.
Все они праведники. Они все в Царствии Небесном. Вот почему я в
этом произведении объединил шедевр Твардовского «Я знаю, никакой моей
вины...» с пасхальным тропарём «Христос воскресе из мертвых». Нет больше
подвига, как пишет евангелист, чем отдать душу за други своя... Поэтому -
не «прокляты и убиты», а благословлены и спасены. Мне было важно это
сказать.
- По-вашему, русское искусство авангардно. Стало быть - оно бунтливо?
- Искусство - это всегда обновление, новаторство, передний край. И
русское искусство мне очень дорого тем, что большей частью - и в
музыке, и в литературе, поэзии, живописи - оно именно таково. И
авангардно оно не пустой надуманностью, а постановкой духовных -
зачастую пограничных - вопросов бытия, их осмыслением.
И диалог с европейской культурой предполагает, что в ходе его
надо приводить свежие аргументы, а свежим аргументом может быть только
новое слово. Новое, а не повторенное за кем-то.
С некоторого времени я нашёл такую формулу, как «консервативный
авангард» или «авангардный консерватизм». Для меня Свиридов, безусловно,
самородок. Но не традиционалист, в нём бьётся живой авангардный дух,
только проявляется этот дух в формах консервативных. Это определение я в
полной мере отношу и к поэтическому творчеству Юрия Кузнецова. Само
мировосприятие русского человека консервативно - не в тупиковом, а в
вечном смысле, потому что базируется на незыблемых для Человека
нравственных ценностях. Но в искусстве выражаться это должно каждый раз
по-новому. И этим новым может быть как супер-сложное, так и очень
простое... И у меня есть немало произведений весьма радикальных по
средствам выражения, но есть и достаточно простые, но тоже, надеюсь,
содержащие что-то новое.
Свиридов мне говорил: «Каждое произведение надо писать как самое
лучшее в данном жанре, как будущий шедевр...» Это тоже авангард. Передний
край.
- Идти своей дорогой, невзирая на моду, диктат времени, неприятие, насмешки... - это ли не бунт?
- Ну да, кого-то злит, что человек «не туда» идёт. А Мусоргского
огорчало, что многие славянские композиторы, напротив, не ведают своего
пути, движутся в колее немецкой школы... Диктат «школы» опасен тем, что
догмы начинают преобладать над индивидуальностью. Вспоминаю разговор с
одним уважаемым профессором. Он мне говорит: «Сегодня я закончу своё
произведение, мне осталась только кода...» - «А вдруг что-то не
сложится?», - предположил я. Он самодовольно улыбнулся и сказал: «Всё
дело в том, что я знаю, как писать коду...» И даже не почувствовал
анекдотичности своего ответа. Прогнозировать здесь может только
ремесленник. Вот этого надо избегать.
- В одном из интервью Вы сказали, что двигаетесь в своём творчестве «в контексте великой духовной реки»...
- Такая духовная река - это понятие более широкое, чем какой-то
один вид искусства. Для русского искусства исток её, конечно, в самой
идее Православия. А также - в нашей истории и нашей литературе. Я один
из наиболее литературоцентричных композиторов. Такой масштабный
потребитель русской литературы и поэзии. Потому что нахожу там много
такого, что даёт мощнейший импульс. Не всё реализуется, но очень многое
переживается.
Идея христианства - вообще плодотворнейшая. И ещё, конечно,
поражает вот эта матричность мироздания. Вот эта технологичность мира.
Мир очень прост. Одна и та же матрица проявляется на самых разных
уровнях. Мир един - и на клеточном уровне, и на молекулярном, и на
атомном, и на идейном, духовном. Для меня очень важно ощущать красоту
его и эту встроенность одного в другое, это единство... Вот почему для
меня очень важен вопрос технологии. Нет ничего хуже, чем привносить в
искусство собственное невежество, самодовольство, пустые страсти... Это
- грязь. Эмоциональная, конструктивная... А работа должна быть чистой, в
согласии с мирозданием.
Ирина КИРЬЯНОВА
2.JPG)
