Столичные книжные новинки уже примелькались нам яркими обложками и
претенциозными названиями. И очень отрадно бывает взять в руки книгу,
вышедшую на самых рубежах Отечества и, памятуя слова историка
Ключевского, что в России центр находится на периферии, окунуться в
русскую жизнь, которой нынешние СМИ уделяют ничтожное внимание. Книга
поэта, публициста, переводчика, прозаика, очеркиста Станислава Минакова
«У ограды Бела града» (2013), вышедшая в издательстве «Константа» в
Белгороде, - это и художественный экскурс в давнюю и недавнюю
отечественную историю, и размышления о русском искусстве, и отклик на
политические события в стране, и песнь самому дорогому, что есть у
человека, - дому, семье, Родине.
С писателем С. Минаковым мы беседуем на белгородской земле,
которая ныне процветает в пример другим регионам России и, как недавно
справедливо замечено, «кормит Россию до Урала». Как видим, не только
хлебом насущным.
- Станислав Александрович, вы непрестанно трудитесь на ниве
литературы и знаете цену слова. Один из наших «последних» классиков
Владимир Соколов в 70-е годы прошлого века сказал: «Да и пишу я, может
быть, затем лишь, Бог меня прости, чтоб эту стенку прошибить, чтоб эту
душу потрясти». О чём сегодня, в наш прагматичный век, ещё можно писать,
чем ещё можно «потрясти», то есть пробудить людские сердца? Может, они
закаменели у нас, теплохладных?
- «Дар поэта - ласкать и карябать»,
по Есенину? Ну, эта задача стояла остро по молодости лет, в период
самонадеянных дерзновений, о которых другой поэт сказал: «...и злая жажда
самоутвердиться, в которой, прежде всех, себя виню». С годами наряду с
некоторым профессиональным мастерством пришло внятное понимание, что
следует просто писать о том, что на самом деле волнует, не ориентируясь
на сторонние восклицания хвалы и клеветы. Практика показывает, что
именно такое ненатужное, внутреннее, но искреннее, подлинное и
становится близким читателю. «Страстно поднятый перст» поэзии,
несомненно, присутствовать должен, однако у меня выстроилось несколько
иное целеполагание. И выяснилось, что есть люди, которых мои писания
раздражают порой до белого каления, но есть и немалое число читателей,
которым какие-то мои сочинения весьма близки, а быть может, даже и
душеспасительны, у кого-то вызывают слёзы - и печали, и просветления.
-
Сегодня, когда обесцениваются семейные устои, когда на грань
существования ставится само существование такой институции, как семья, а
СМИ преимущественно направлены на то, чтобы выбить молодёжь из
традиции, вы пишете о доме и семье. Может быть, это и есть та тема, с
которой современный писатель, отодвинутый на обочину общественной жизни,
вновь станет «властителем дум»?
- Я далек от размышлений в этом
ракурсе. Особенно в связи со своими сочинениями. Я пишу не для
властвования думами, а по непостижимой сущностной многолетней привычке
высказываться письменно, тем самым и себя гармонизировать, «собирать в
кучку» изнутри, ну и оформлять мысль в виде внятного эстетизированного
текста. У меня есть и понимание, что даже при этом, при кажущемся
внутреннем характере письма, любое высказывание является тенденцией, что
внетенденциозной литературы не существует. Даже если мы говорим о
художественном письме. И уж тем паче о публицистике, которая,
несомненно, несёт в себе задачу и просветительскую, и пропагандистскую. А
властитель дум сейчас известно что: телевидение. Ящик с движущимися и
говорящими картинками, заменивший во многих наших домах Красный угол,
где у наших предков стояли святые образа. Ящик, из которого в наши души
вливается и просто пустопорожнее и никчёмное многоглаголание и
безобразие, и откровенно разрушительное, умерщвляющее, вражеское - во
всех смыслах слова, и в геополитическом, и в духовном (то есть
бесовское). Один из русских православных старцев ещё до эпохи
телевидения предрекал: «Многие будут говорить: мы хотим смотреть и
слушать новости! Но диавол придёт именно в новостях». Мы присутствуем
при воплощении в жизнь этого пророчества. Это наша повседневность, к
коей мы притерпелись, на которую мы «подсели» и уже не замечаем её
разъедающего зловония и тлена. Но стоит чуть-чуть отрешиться, как
оторопь берет: чем мы наполняем свои сердца и умы! А в литературе
властителей дум сегодня быть не может - в прежнем понимании роли
литературы в обществе. Ведь мы стали очень мало читать. Но, конечно,
некоторое количество читателей у современных литераторов имеется, в том
числе в Интернете.
- Почему, на ваш взгляд, сегодня творцы в разных
сферах искусства (театр, кино, литература) обращаются к теме Великой
Отечественной войны? Эту тему вы представляете читателю через судьбы
своих родителей. Что она значит для вас, рождённого и сформировавшегося в
самое спокойное для страны время?
- Когда-то мне казалось, что наша
Великая война была очень давно, а теперь, в год 70-летия освобождения
Белгорода, Орла, Курска, Харькова, Киева и других наших дорогих городов и
территорий, понимаю, насколько близко с этими огненными полями
Отечества я взошёл, родившись всего лишь через четырнадцать лет после
Дня Победы. Безусловно, память о войне, которую мой отец встретил
двенадцатилетним, а мама семилетней, уже закреплена в нашем духовном
коде и национальном сознании. Это присутствовало всегда и в моём доме, и
восприялось от потрясающего отечественного кинематографа, от нашей
замечательной послевоенной литературы (назову наиболее мне близких
прозаиков военной темы - Константин Воробьев, Евгений Носов, Владимир
Богомолов, Василь Быков; конечно, тут и повести Валентина Распутина
«Живи и помни» и Бориса Васильева «В списках не значился», и многие
другие произведения). Это то, что я читал в юности. Но огромную роль
играли, разумеется, и обстоятельства реальной жизни: домашние рассказы
отца, который всю немецкую оккупацию мальчишкой провёл в Харькове, два
года, за которые население большого города сократилось с миллиона
человек (а с беженцами начала войны - полтора) до ста пятидесяти или
двухсот тысяч. По численности относительных потерь Харьков уступает
только блокадному Ленинграду. Мама была ребёнком в оккупации в Богучаре
Ростовской области, а потом скрывалась с матерью, тётей и
сестрой-младенцем в окрестных лесах. Оба моих родителя неоднократно
подвергались как бомбёжкам, так и оказывались в расстрельных ситуациях.
Тогда спасителями оказывались немецкие офицеры, не выполнившие приказа,
отпустившие мирных жителей, поставленных к стене (как моего отца в
Дергачах, под Харьковом, когда он в сорокоградусный мороз февраля
1942-го шёл к родичам в Белгород за продуктами) или вывезенных на
расстрел в овраг под Богучаром семьи красных командиров, как в случае с
моей мамой. Я мог бы не родиться, будь кто-то из них уничтожен.
Рассматривать ли это провиденциально, как поручение мне? Может быть, и
так. Видимо, я должен был что-то сказать, оставить зафиксированной
какую-то часть родовой и общей памяти. Собственно, из такого рода
сочинений разного жанра, собранных за три десятка лет, и составлена
книга «У ограды Бела Града». Конечно, имеется в виду мой второй родной
город, Белгород, в коем я, уроженец Харькова, рос с двух до девятнадцати
лет. Но теперь, по выходе книги, я призадумался: в этом названии есть и
присутствие града небесного Иерусалима, у ограды коего мы все находимся
или, как минимум, должны бы находиться и которого неизменно взыскует
душа русского человека.
- Сегодня много говорится о том, что
искусство зашло в тупик... Ничтоже сумняшеся кинопродюсер одного из
известных отечественных кинофестивалей в недавней своей беседе заявил,
что фильмы без «насилия и расчленёнки» современному зрителю неинтересны.
Или предлагается «обновленное» искусство - в виде, например,
инсталляции гениталий на мосту в Петербурге, которую даже номинировали
на престижную премию в области искусства. А вы в своей публицистике о
заслуженном художнике РСФСР Станиславе Косенкове пишете, что его
творчество исходит из чувства к родной земле, к её истории, к судьбам
близких ему людей... Значит, искусство живо, пока жив народ?
- В один
из трёх разделов книги, который называется «Неотменимый Косенков», я
включил семь своих материалов (дневники и статьи), связанных с
творчеством крупнейшего русского графика второй половины ХХ в.
Станислава Косенкова, с которым, несмотря на восемнадцатилетнюю разницу в
возрасте, нас связывали десять лет дружбы, вплоть до его трагической
кончины в 1993 г. Мне показалось, что из трёх десятков моих статей о
Косенкове именно эти дают наиболее полную картину моего понимания
творчества этого мастера, уроженца белгородского села Рождественка.
Действительно, родовые, земельные истоки в Косенкове были весьма сильны,
это сказывалось во всём его станковом творчестве (а он ещё был
выдающимся иллюстратором русской литературной классики - Достоевского,
Лескова, Пушкина, а также Эртеля, того же Е. Носова, А. Прасолова; да и
четыре мои книги оформлены его работами). Драматичное, очень нелёгкое
послевоенное детство, зияющее в судьбе отсутствие отца, пропавшего без
вести в первые же недели войны, сказались на личностном становлении
Косенкова и очень ярко проявились в его творчестве. Бог дал ему дар и
художественный язык, на котором Косенков выразил эту экзистенциальную
боль поколения, родного Черноземья и всего нашего народа. Эти
персональные и общие разломы судьбы, кроме прочего, сформировали его и
как русского мыслителя, о чём говорят и его произведения, и оставленные
дневники. Художники такого уровня, как Косенков, единичны, они рождаются
народом и потом своим творчеством питают его - в той, разумеется, мере,
в какой народ способен усвоить и впитать озарения художника. А вот это -
всё более проблематично. Сегодня нужно обладать большой мерой надежды и
веры, чтобы ожидать от народа неких просветлений. Говорят не просто о
конце искусства, культуры, возникла даже теория отражённой культурной
волны: дескать, культура пошла вспять, в одичание, энтропию. Трудно
возразить, наблюдая за современным искусством. Но мы знаем, что
подлинное, глубокое, высветленное трагизмом - всё же существует. Помним,
что много званых, да мало избранных. И если есть праведник, то, быть
может, и народ будет спасён, как нам рассказало Священное Писание. Наши
упования - в этом.
- Как вам удалось через лирический тон книги всё
же вскрыть её драматическую тему: развал СССР и то, что родной для вас
Белгород стал «заграницей»?
- Я живу в этих обстоятельствах -
исторических и географических, даже и геополитических. Харьковчанин
Борис Чичибабин в своем стихотворении 1991-го года «Плач по утраченной
Родине» выкрикнул: «Я с Родины не уезжал, за что ж её лишен?» Этот
выкрик настолько потряс французского слависта Жоржа Нива, что тот сразу
взялся переводить это стихотворение, как и два десятка других. Распад
нашей родной великой державы воспринимаю как личную непреходящую утрату.
Допустим, идеологемы неправильно понятой социальной справедливости мы
махом отвергли, а заодно выплеснули историческую память, вытерли ноги и
обо всё лучшее, что было в нашем обществе даже в безбожный период.
Обломки Империи? Я это называю временно расчленённым Русским Мiром,
потерпевшим поражение в холодной информационной войне. Пора нам заново
срастаться, подобно шкурке лягушки из известной русской сказки.
Временщиков, угробивших державу, ветром сдувает и с лица земли, и очень
скоро совсем выдует из истории. Вот не могут найти оригиналов
документов, подписанных в Беловежской Пуще. Так и исполнителей этой
разрушительной вражеской воли мы скоро уже не найдём. Как сказано:
пошаришь во тьме, Господи, а меня нет. Я запальчиво об этом говорю?
Отсюда и драматический, и лирический, то есть глубоко личностный тон
книги.
- Вы пытаетесь дать камертон, по которому (единственно
верному) можно выстраивать порушенные человеческие отношения
великороссов и малороссов?
- Со стороны видней, что получилось. Я
очень давно, пожалуй, с середины восьмидесятых годов, ощутил себя
какой-то связующей слобожанской частичкой. И мои предки лет полтораста
качались меж Харьковом и Белгородом, селились и тут, и там, сохраняли и
упрочивали узы. Эта связь выше и крепче нас хотя бы потому, что дольше
нас. Государственные границы же - лукавы, умозрительны, сиюминутны,
преходящи. Позиция моя такова: малороссы, великороссы и белорусы - суть
три ветви одного народа, связанного единой тысячелетней православной
верой, общей многовековой государственностью. То есть, не три братских
народа, а три брата одного народа. Убеждён, что процветание и
пресловутый суверенитет могут достигаться этими ветвями русского народа
наиболее эффективно лишь в единстве - духовном, культурном, военном,
экономическом, политическом. Формат этой совместной организации бытия и
быта может обсуждаться, приводиться ко взаимоприемлемым современным
реалиям. В ответ на нынешние двухдесятилетние безумства «незалежных»
всегда повторяю: высшей формы суверенитета та часть государства
Российского, которая нынче получила название «Украина», достигла в
бытность УССР, то есть в советский период Российской Империи. Уверен:
будущее - за нашим новым объединением.
- В статье о святителе Иоасафе
Белгородском и некоторых стихотворениях вами, на мой взгляд, поднята
очень актуальная тема, учитывая, к тому же, нынешний год 400-летия Дома
Романовых: почитание самодержавия как естественного строя народной
жизни. Насколько сегодня актуально и необходимо говорить об этом,
прививать это современнику?
- Я пишу о том, что меня волнует
глубочайшим образом. Мне русская жизнь видится именно так. По моему
убеждению, православный человек суть монархический человек. Это же
понятно, ведь в вере и в нашей церкви существует абсолют, строгая
иерархия. Иерархична и сама жизнь, в том числе социальная. В мире нет
равенства. Есть стремление к большей или меньшей социальной
справедливости, и я тоже из числа тех, кто радеет о сильном социальном
государстве, где существенна помощь обездоленным, пожилым, больным,
многодетным. Духоносные старцы говорили, что без царя нет России. Пока
что опыт не опровергает такого понимания основ русской жизни. Они же,
наши дорогие старцы, предполагали сердечным зрением, что не вдруг и не
враз произойдёт на Руси восстановление монархии. Так что если я и хожу с
Крестными ходами, в рядах которых несут икону царственных
страстотерпцев, то есть государя Николая II и членов его убиенной семьи,
это вовсе не значит, что я нетерпеливо и страстно требую немедленного
установления монархического строя. Если поглядим по сторонам, то увидим,
что жизнь и убеждения сограждан весьма далеки от приязни к русской
монархии. Тем не менее ещё двадцать лет назад никто ведь не мог сказать,
что произойдёт такой выхлоп народной веры, расцвет строительства храмов
и обителей. Всё свершается до поры неспешно, провиденциально. Смиренно
подождём и помолимся. А там - что Бог даст, по грехам нашим.
Станислав Минаков:
Беседовала Ирина УШАКОВА
http://gazeta-slovo.ru/vstrecha-dlya-vas/2120-u-belogo-grada-i-grada-nebesnogo
