Когда
Марье Ивановне исполнилось 48 лет, ее разбил инсульт. Хорошо, что рядом
оказалась соседка Вера - иначе сыграла бы в ящик или что еще хуже -
обездвиженная и молчащая, лежала бы Марья Ивановна на попечении
непутевого сына... А так - врачи спасли и от того, и от другого. Жаль, что
алкоголизм сыночка Вити не вылечили, ну да это в материнский диагноз
даже строчкой не вошло, хотя соседка Вера считала, что инсульт у Марьи
Ивановны случился из-за нервов. Конечно, из-за чего же еще - Витенька
пил, не работал, жена выгнала его из дома... Марья Ивановна плакала,
ругала сына, уговаривала не пить, гоняла - да все без толку. Видать,
отцовские гены - их-то пальцем не задавишь, тряпкой не сотрешь. Муж
Марьи Ивановны умер молодым - именно зеленый змий его и придушил. Был он
слесарем, добрым и работящим, но слабовольным - пил со всеми, кто
предлагал, отказываться совсем не умел, слово «нет» словно и не
произносил никогда. Да что уж теперь - только могильный холмик от мужа и
остался да фотография свадебная, с которой он и Марья Ивановна, тогда
еще Машенька, смотрели удивленно и радостно на фотографа...
В общем, последствий инсульт не оставил. Но с головой хуже стало. Марья Ивановна мучилась бессонницей, часто просыпалась по ночам и смотрела в темноту, слушая, как лает соседская собака. Стала многое забывать или путать. А еще поселилась в ее груди жаба, которая холодным своим и скользким телом закрывала все теплое и живое, что было в Марьиванниной жизни до этого. Вроде бы и вспомнит, бывало, Марья Ивановна о том, как родился Витя - крошечный, мокрый, красный и хилый, как жалела она его до слез, как кормила грудью и носила везде с собой, расстаться не могла - но это все тут же перекрывалось злой памятью о Витиных пьяных драках... Вспоминала и о своей юности в южном портовом городе, о моряках, которые часто звали в кино и угощали семечками - но тут же все словно шторками закрывалось обидой на Витиного отца: что поманил за собой на Север, а осчастливить не смог, запил и оставил одну с мальчиком на руках... Соседка Вера иногда слушала рассказы Марьи Ивановны, которые плавно переходили в горестные восклицания, и говорила, что надо идти в церковь и поговорить со священником. Конечно, Вера была слегка малохольная, но очень добрая, поэтому Марья Ивановна согласилась. Не сразу, конечно, но как только поняла, что это если не поможет, то уж навредить - не навредит.
Марье Ивановне в храме очень понравилось. Она словно попала одновременно и в детство, и в солнечную юность, и в состояние любви к Витиному отцу. Ей было в церкви спокойно и светло, только она никак не решалась подойти к отцу Георгию, чтобы поговорить. А когда решилась... В храме бывалые люди называют это исповедью, а Марья Ивановна назвала это своим вторым днем рождения. Марья Ивановна словно стала маленькой девочкой, смеющейся и ласково все вокруг оглядывающей. Сын Витя этому очень удивлялся, пить меньше не перестал, но сделался какимто тихим и грустным. «Это болезнь», - теперь без тени иронии говорила о Витеньке Марья Ивановна и молилась Господу и Божией Матери о том, чтобы у всех все было хорошо.
Теперь Марья Ивановна вместе с Верой любила по вечерам сидеть на кухне. Вера вязала, а Марья Ивановна медленно и торжественно читала что-нибудь полезное и приятное для души-христианки. И время от времени, поднимая голову от книги, смотрела на белую кухонную дверь со стеклом - туда Витя аккуратно приклеил церковный календарь с изображением иконы Божией Матери, Которая прижимала к Себе Своего Сына и словно просила Его, глядя печально и немного тревожно, за всех сыновей и дочерей этого мира...
***
Ира спешила. Сегодня она почти опоздала - бабушка уже нервно звонила пятый раз, ожидая внучку. Ира бежала по асфальтовой дорожке мимо хрущевок - бабушка жила очень далеко от сына с невесткой и, соответственно, от внучки, но переезжать поближе упорно не желала, потому что в бабушкиной квартире все было проникнуто памятью о дедушке. Бабушка любила рассказывать о нем, о себе в молодости, о том, как они получили эту самую квартиру в новом доме в 70‑х годах. Как дедушка, тогда еще молодой, но уже в отставке, посадил под окном липу. Липа эта начинала цвести в мае, и тогда бабушка звонила Ире и говорила срывающимся голосом: «Ирочка, нам всем привет от Володи!». «Привет» от дедушки приходил и летом, когда липу окружали сонные пчелы, и осенью, когда огромное раскидистое дерево лишалось последнего желтого листика, и зимой, если иней особенно красиво серебрил изящные липовые ветви...
Ира очень любила бабушку - и за бесконечные и очень поэтичные рассказы о дедушке, и за какую-то неотмирность, и особенный уют, который бабушка умела создавать в своем доме при помощи плюшек с корицей и белых салфеток на подушках. А еще у Иры и бабушки был секрет - и никто о нем не знал. Ира навещала свою любимую старушку не раз в неделю, а три-четыре, выкраивая время между занятиями. Так уж повелось - и даже Ирины родители не знали об этом. Бабушка тоже любила внучку и нетерпеливо ждала ее, часто набирая номер мобильного... Вот и в этот день Ира спешила - у нее было мало времени, а бабушку увидеть очень хотелось: надо было обсудить последний прочитанный роман.
Возле бабушкиного дома стояли мусорные баки, но, как правило, мусор в них не помещался - валялся, шевелился, перекатывался возле. Так же было и сегодня. Ира торопливо скользнула взглядом по кучкам и пакетам отбросов, но вдруг что-то яркое, невероятное - лик! - заставил ее остановиться. Возле одного из баков лежала старая белая дверь, кажется, кухонная, со стеклом посередине. Наверное, кто-то делал ремонт в новой квартире - рядом с дверью ютились и табуретки, и какие-то кухонные шкафчики, чуть поодаль вообще стоял старый зеленый диван... А к дверному стеклу аккуратно был приклеен календарь с изображением Богородицы. Она и смотрела на мир печально и требовательно, прижимая к Себе Младенца, Который словно и не хотел сходить с Ее рук.
«Надо отклеить икону и забрать с собой!» - пронеслось у Иры в голове. В тот же момент она удивилась сама себе: вопросы религии занимали не самое большое место в ее жизни, так - в детстве, по настоянию бабушки, она была крещена. Это секундное замешательство помешало Ире ринуться сквозь залежи мусорных пакетов к заветной двери. И в этот момент зазвонил телефон. Бабушка.
- Ира, ну что же ты там встала? Заходи уже в дом! Скорее, милая! - бабушка стояла возле окна кухни и махала маленькой ладошкой.
- Бегу, бабуль! - сказала Ира и рванула к подъезду.
«Прости меня, пожалуйста, - думала она, обращаясь неведомо к кому, но вспоминая глаза Божией Матери. - Вот сейчас поговорю с бабушкой и вернусь к Тебе!».
Ира вышла от бабушки через час. Белой двери возле мусорных бачков уже не было. Да и мусора - тоже.
***
Бомжу Валере было очень плохо. Вчера вместе с товарищами они выпили что-то непонятное, скверно пахнущее. Оно опьянило как-то вдруг, разом, словно упала сверху тяжелая душная шуба.
Когда Валера с трудом разлепил глаза, было утро - над городской свалкой вставало солнце, освещая колоритность местности, будя не только людей, но и черных ворон, которых тут водились в изобилии. Валера осторожно повернул голову, почувствовал, как она болит, с трудом поднялся на своей импровизированной постели, сбитой из фанерных щитов и старых драных одеял. Хотелось пить - аж до темноты в глазах, до рези в желудке.
За водой Валера потихоньку поплелся к Валентине Борисовне. Так все уважительно называли главную на их свалке - только она раздавала бездомным, которые здесь обосновались, участки для раскопок, договаривалась о чем-то с водителями мусоровозов, «решала вопрос» с возникавшими тут время от времени темными личностями. Валентина Борисовна была строга, но справедлива - когда Валера напивался у нее в гостях, то клялся всем, что она ему как мать. Бомж Валера был алкоголик. Но на городской свалке не пила только Валентина Борисовна и дед Миша, который был сторожем. У деда была язва и бабка, поэтому он и состоял в этом малом обществе трезвенников. Валентина же Борисовна говорила громко и немного угрожающе, что она уже свое выпила, вместе с квартирой и семьей, потому ей больше и не надо...
Валера дополз, еле передвигая ноги в старых ботинках, до палатки Валентины Борисовны. Тут царила непривычная тишина, хотя хозяйка была дома - из трубы над самодельной печкой шел дымок, значит, тут кипятили чайник.
- Валентина Борисовна, мать родная, дай воды! - жалобно протянул бомж Валера в палатку.
Из нее высунулась Валентинборисовнина рука с кружкой. Валера жадно выпил и потихоньку пополз внутрь палатки. Втиснувшись, он оказался рядом с Валентиной Борисовной, которая сосредоточенно смотрела... на белую кухонную дверь.
- Валентина, ты чего? - удивился бомж Валера и пригляделся к подруге повнимательнее.
Валентина Борисовна молчала. И все смотрела и смотрела на бумажный календарь с изображением Богородицы с Сыном, который аккуратно был приклеен к стеклу двери, невесть как оказавшейся на свалке... Бомж Валера притих тоже. Он, кажется, все понял, только словами выразить не мог.
Солнце почти встало.
Фото Юлии Ракиной
Газета «Православная вера» №20 (496)
http://www.eparhia-saratov.ru/pages/2013-11-12-23-51-30-stranstvie
