Герой предыдущей статьи, опубликованной на нашем сайте, врач-психиатр Василий Каледа, отвечая на вопрос о вере как источнике душевного здоровья и условии психической устойчивости человека даже в самых тяжелых, трагических ситуациях, упомянул Виктора Франкла - австрийского врача, психиатра и психотерапевта, создателя логотерапии - методики исцеления человека через обретение непреходящего смысла жизни. Франкл умер в 1997 году в возрасте 92 лет. Три года - с 1942-го по победный - он провел в нацистских концлагерях, где чудом выжил и где выстрадал - в самом прямом и буквальном значении этого слова - свое учение. «Смысл страдания открылся нам, оно стало задачей, покровы с него были сняты, и мы увидели, что страдание может стать нравственным трудом...»1 - это цитата из книги Франкла «Сказать жизни "Да!"». Заинтересовавшись доктором Франклом с подачи его российского коллеги, я прочитала эту небольшую книжку залпом. Она страшна, безусловно, потому что страшна реальность Аушвица и Дахау. Но дочитавший эту книгу до конца испытывает огромную духовную - именно духовную - радость.
Виктор
Франкл был религиозным человеком, это очевидно, но православным,
понятно, быть не мог. Однако случайно ли то, что познакомил меня с ним
внук русского святого, кости которого лежат где-то в бутовских
расстрельных рвах, человек, детство, и юность, и сегодняшняя жизнь
которого озарены светом христианского мученичества? Опыт инославных и
иноверных, а когда-то даже и опыт неверующих подчас помогает нам
подняться к нашему собственному духовному наследию, дорасти до его
понимания. Особенно если сами они подходят к этому вплотную и только в
силу жизненных обстоятельств не могут перейти границу.
Смысл жизни, воля к смыслу, обретение смысла - вот лейтмотив всей жизни и всех трудов доктора Франкла. Но что он есть, этот смысл? До поры до времени это понятие сливается и отождествляется с понятиями самореализации личности, ее успеха. В чем смысл жизни художника? Ясное дело - в творчестве. А ученого? В научных исследованиях и открытиях. А заключенного в концлагере Аушвиц?..
У заключенного в Аушвице нет даже имени - имя и фамилия из обращения изъяты, они ни к чему. Для управления заключенными достаточно номеров. У пронумерованного нет никаких личных документов - они уничтожаются после его прибытия в лагерь. У него нет, разумеется, никаких прав. И нет - вот самое страшное - будущего. Потому что в Аушвице нет понятия «срок заключения». Срок - это пока человек способен таскать ноги и выполнять какую-то работу. Когда он утратит эту способность, его отправят в газовую камеру и затем в печь. Над лагерем высятся трубы крематория и столбы дыма... Так какой же смысл может иметь жизнь под этими трубами?
«Вся сложность в том, что вопрос о смысле жизни должен быть поставлен иначе. Надо выучить самим и объяснить сомневающимся, что дело не в том, чего мы ждем от жизни, а в том, чего она ждет от нас. <...> Мы должны не спрашивать о смысле жизни, а понять, что этот вопрос обращен к нам - ежедневно и ежечасно <...> И мы должны на него отвечать - не разговорами и размышлениями, а действием, правильным поведением».
«Полено для камина», то есть потенциальный труп для газовой печи, человек, даже не униженный, нет, а совершенно уничтоженный в своем значении, человек, которого кличут либо номером, либо оскорбительными словами, и он вынужден откликаться как на свое имя, - из объекта становится субъектом, субъектом нравственного выбора. Перед ним стоит задача, явно выходящая за пределы того «голого существования», которое ему позволено еще на некоторое время. «Номер такой-то» должен что-то сделать, он должен шагнуть вверх - чтобы остаться человеком, не превратиться в замученное животное. Страдание дает ему «уникальную возможность неповторимого подвига». Вот один из таких подвигов, что интересно - массовый: «Один полумертвый от голода заключенный пробрался в картофельный бункер и попытался разжиться парой картофелин. "Взлом" был обнаружен, и от заключенных потребовали, чтобы они сами установили преступника. Иначе весь лагерь будет на целый день лишен еды. Естественно, 2500 заключенных предпочли лучше поголодать, чем увидеть своего товарища повешенным».
Отвлекусь на минуту от концлагеря и от событий, описываемых заключенным № 119104 - Виктором Франклом. Одна женщина, страдающая тяжелейшим недугом, инвалид с детства, рассказывала мне: «Сначала меня мучил вопрос, за что мне это, а потом он сменился другим вопросом: для чего мне это дано, что я должна сделать в этой своей особой ситуации? С момента смены вопросов началось мое освобождение».
Самое поразительное, что профессиональный психотерапевт Франкл оставался таковым и в концлагере тоже, хотя работал только на самых тяжелых земляных работах. Истощенный, избитый, покрытый язвами, он не сомневался в своем долге - помогать людям. И рассказывал потом об этом с врачебной деловитостью: «...надо было предотвратить самоубийство. В лагере было строго запрещено спасать самоубийц, например, обрезать веревку повесившегося. Тем важнее были предупредительные меры».
Что же это за меры такие были? Что нужно было сказать человеку, чтобы спасти его от отчаяния?
Меры были разные. Например, одного своего товарища по несчастью доктор «натаскивал на юмор», заставляя каждый день придумывать смешные истории, которые могут случиться с ним после освобождения. Кому-то другому он напоминал об оставшихся на свободе близких или о работе, которой человек занимался до войны и которую никто другой за него не завершит, - ведь «человек, осознавший свою ответственность перед другим человеком или перед делом, именно на него возложенным, никогда не откажется от жизни».
А тогда - когда за кражу картофеля всех оставили без еды и когда вдруг выяснилось, что весь барак ждет от доктора какого-то поддерживающего слова?.. Тогда доктор Франкл говорил о Том, Кто смотрит на каждого из них сверху. Смотрит требовательно, ждет, что «мы Его не разочаруем, что мы не будем жалкими, что мы сумеем сохранить стойкость и в жизни, и в смерти».
Франкл имел в виду - не только или не обязательно - Бога. Существует профессиональное правило: психиатр, или психотерапевт, или психолог не должен навязывать пациенту собственное мировоззрение как единственно спасительное для него. Он призван помочь человеку любого мировоззрения: и религиозного, и иного. Для кого-то из барачных пациентов доктора Франкла (заключенного № 119104) требовательный взгляд с высоты - это взгляд любимой женщины, матери, друга - живого или мертвого... А для кого-то это действительно Божий взор.
«Вновь прибывших заключенных буквально потрясала живучесть и глубина религиозных чувств. И самыми впечатляющими в этом смысле были молитвы и богослужения, совершаемые нами в каком-нибудь уголке барака или в вагоне для скота, в котором, голодные, измученные и замерзшие, в своем мокром тряпье мы возвращались в лагерь после работы».
Вопрос о свободе человека, о его внутреннем духовном самоопределении был для Франкла принципиальным и философским. Еще до войны, молодым ученым, он вступил в конфликт с теориями, детерминирующими личность, сводящими человека к биологическим процессам. Концлагерь понадобился для того, чтобы обрести глубокое мировоззренческое убеждение: «...то, что происходит внутри человека, то, что лагерь из него якобы "делает", - результат внутреннего решения самого человека. В принципе, от каждого человека зависит <...>, что произойдет в лагере с ним, с его духовной, внутренней сутью».
Когда
для сумевших так или иначе выжить (потому что выживали очень
по-разному, на самом деле) наступил великий день освобождения, перед
доктором Франклом встала новая задача. «Ошибаются те, - пишет он, - кто думает, что освобожденный из лагеря не нуждается уже в духовной поддержке».
В предыдущей главе мы видим горькую и удивительную картину: спасенные,
получившие наконец свободу люди не рады этому потому, что разучились
радоваться. Свободная жизнь кажется им сном, продолжением тех снов, что
снились в бараках за проволокой, они просто не видят себя в ней, они
хотят очнуться, но не могут - на это нужно время. На определенной
ступени выхода у многих пробуждается желание мстить, разряжая таким
образом свою боль. Если мстить персонально некому (вся лагерная
администрация, вся охрана, все свирепые капо разом исчезли), то человек
будет разряжаться, вытаптывая чьи-то - неважно чьи - молодые посевы, и
не просите его их пощадить: кто пощадил меня, спросит он вас, кто
пощадил мою жену и детей?! Слепая месть, примеров которой можно было бы
много здесь привести... Усилия доктора Франкла, вчерашнего «номера
119104», направлены на то, чтобы исключить этот вариант выхода.
Исключить для товарищей по бараку, для всех, кто способен его услышать.
Герой его философской пьесы, молодой заключенный по имени Франц, находясь на грани голодной смерти, мечтает дожить до освобождения и составить «белый список» - список лагерных начальников и охранников, которые «сохранили под этой формой сердце» и «втайне делали что-то доброе» для заключенных. Не надо думать, что эти люди совершали подвиги милосердия и рисковали при этом собой, нет! Это доброе могло заключаться, например, в разрешении развести костер при работах на зимнем холоде или в отправке тяжелобольного человека в лагерный лазарет вместо угольного забоя. Но эти крохи человечности, эти капли совести, а когда-то просто отсутствие ярко выраженного садизма - спасли чью-то жизнь. Или - тоже неплохой по концлагерным меркам вариант - облегчили чью-то смерть. Герой пьесы Франкла хочет, освободившись, спасать этих людей - от расправы, от гнева победителей, ведь те в горячке разбираться не будут. Товарищи по бараку не понимают Франца. Зато его понимают близкие: мать, погибшая уже к тому моменту в женском лагере, и родной брат, замученный эсэсовцами в этом же, мужском. Они все время рядом с Францем, хотя он - пока жив сам - не слышит их и не может с ними общаться. Пьеса продиктована абсолютным убеждением в несводимости бытия к земной жизни. Виктор Франкл не был православным, но как ученый, изучавший человека, он не мог остаться в теснинах материализма.
Мне трудно говорить о личной религиозности (личной вере) Франкла; возможно, это предмет непростой и ранящий. Как психиатр, психотерапевт и психолог, он четко отделял религиозные вопросы от профессиональных: его терапия, как уже сказано, должна была помогать всем, и верующим, если им недостаточно помощи священника, и неверующим. В одной из своих лекций Франкл говорил: «Богу, если Он есть, важнее то, хороший ли вы человек, чем то, верите вы в Него или нет». При таком подходе человека от Творца отделяет бездна: человек становится хорошим сам по себе, без Бога, а Богу все равно, любит ли Его человек. Такой подход противоположен православному: Я есмь лоза, а вы ветви; кто пребывает во Мне, и Я в нем, тот приносит много плода; ибо без Меня не можете делать ничего (Ин. 15, 5). Но - вот парадокс, это разительное отличие помогает нам лучше увидеть то сокровище, которым мы обладаем, и больше благодарить за него Господа. У нас оно есть - то, чего не было у доктора Франкла, человека умнейшего, героического и достойного огромного уважения. Мы соединяемся со Христом во Святом Причащении, Он пребывает в нас, и мы в Нем... А книга Виктора Франкла помогает нам устыдиться нашей немощи. Мало того, что нам в большинстве наших случаев несравнимо легче, чем было ему в Аушвице, так мы еще и богаче его, богаче неизмеримо.
Журнал «Православие и современность» № 26 (42)
1 Здесь и далее текст цитируется по изданию: Франкл В. Сказать жизни «Да!». Психолог в концлагере. М.: Смысл, 2012.
http://www.eparhia-saratov.ru/pages/2013-10-21-23-53-59-spasenie
