Если бы Данте жил сегодня, написал бы он «Божественную комедию»? Хороший вопрос. Думаю, вряд ли. Просто эта книга рисковала бы остаться без читателя, а пишется вовсе не то, что ты хочешь или можешь написать, а то, что могут прочесть и понять.
Читатель всегда успешно обойдется без писателя. Не будет этого, будет другой. Что-нибудь прочитаем. Зато писатель без читателя не обойдется. И дело не в том, что писатель заранее ставит себя на суд обывателя, знакомого с радостью печатного слова. Дело в том, что писатель не столько творит, сколько ловит порхающие в воздухе идеи. Он ловит их, словно бабочек, и помещает на писчую бумагу, как в специальный альбом. Что порхает, то со временем и замрет, распластавши крылья. А что не порхает, того не поймаешь.
Понюхайте ветер. Откуда он веет и что с собой приносит? Купите прибор, проверяющий воздух на наличие высоких идей, если вы знаете, где этот прибор продается. Чувствуете? В воздухе не машут цветастыми крыльями грандиозные идеи. И мир не целостен. В сознании современника он фрагментарен, раздроблен. Он скорее конструктор «Lego», нежели средневековый собор. И значит, современный опус, родись он, не охватит собою небесное, земное и преисподнее, а только срисует один из поворотов одного из коридоров то ли Ада, то ли Чистилища.
Что бы, следовательно, делал Данте? Во-первых, сменил дресс-код. Как проигравший боксер - перчатки, он повесил бы на гвоздь свой лавровый венок, а пахнущую серой тогу сменил на мятую футболку с надписью «Don't worry». Ничего красного и вызывающего. Только серые тона. Так же и в творчестве.
Его «Новая жизнь» была бы наивна. Его «Комедия» раздражала бы уже одним названием, поскольку в ней безуспешно искали бы поводов для смеха, а смеяться там, как известно, не над чем. Пришлось бы объяснять - почему «Комедия» и почему «Божественная». Чем бы он зарабатывал на жизнь? Аналитическими статьями и политическими памфлетами в Corriere della Sera или La Stampa.
Соборы строят не спеша и начинают в них молиться задолго до окончания работ. Роман пишут неспешно и читают так же неспешно. Выход романа в свет похож на окончание строительства собора, и после его прочтения жизнь не может не поменяться. Если же выходят сотни «романов», но жизнь не меняется, да и сами книги проглатываются как гамбургеры, плохо запоминаясь, то стоит подумать над поиском нового имени для старого жанра. Все великое делается долго, чтобы стоять, по возможности, вечно. Все ничтожное выходит из моды через неделю после массовой распродажи. Так что бы делал Данте?
Что делал? Что делал? Раздавал бы автографы.
Вороны могут играть в орлов и репетировать перед зеркалом орлиные повадки. А вот орлы вряд ли уживутся с воронами. Вместо того чтобы усесться на падаль, они усядутся скорее за липкий столик в винном подвале. Там, в подвале со временем из них изготовят распластавшее крылья чучело и у входа повесят табличку «Здесь с такого-то по такой-то год частенько бывал...». Орлиный профиль появится и на бутылочных этикетках.
Последней надеждой для Данте была бы Церковь. Высокие души, чувствуя шаткость почвы под ногами, часто бегут в храм, в эти по определению «зернохранилища вселенского добра», в эти «запасники всего святого». Когда он творил La Divina Commedia, он слушал проповедников, читал трактаты, смешивался с говорливой толпой. И сама эпоха клокотала.
Астрономы смотрели в небо, богословы женили Библию на Аристотеле, политики наводили страх и сами жили в страхе. И Церковь, то грозная, как полки со знаменами, то кроткая, как голуби при потоках, одушевляла все вокруг. Без нее нельзя было бы писать такие книги, сам сюжет которых вписан в Литургический круг, связан с Пасхалией.
Он обязательно заходил бы в храмы города, из которого когда-то был изгнан. Шутка ли? - Санта-Мария-дель-Фьоре уже достроен, и вокруг него разноязыкая туристическая толчея. Многих церквей при нем не было. Например, Сан-Марко. Зато Сан-Лоренцо стоит, с пристройками, с изменениями, но стоит. Его не трудно узнать тому, кто любит здесь каждый камень. Этот храм прост и массивен, как святая вера далеких времен, и чем меньше на нем украшений оставил архитектор, тем сильнее была его непоколебимая вера.
И Санта-Кроче тоже стоит, правда, не упираясь в землю, как силач, а красуясь. Здесь есть его - Данте - пустая могила. Само тело в Равенне, в земле изгнания чает воскресения мертвых и жизни будущего века. В тяжбе флорентинцев с равенцами за мертвое тело поэта нет и третей доли волнения за историю и литературу. Лишь борьба за «Его Величество туриста».
Но, стойте. Если тело в Равенне, а во Флоренции, в базилике Креста - кенотаф с надписью, то кто же это с орлиным профилем и воспаленным взглядом ходит по улицам в майке с надписью «Don't worry»?
Это ходит идея поэта, тень и имя человека, полного великих мыслей и не знающего, с кем ими поделиться. Он походил по церквам, которые стали музеями; по церквам, оставшимся верными молитве, и лишь из вежливости терпящими туристические орды. Он послушал проповеди и посмотрел по телевизору выступление Его Святейшества Папы. Это уже третий Папа - не итальянец, и кого ни спроси - никто не скажет внятно, за что гвельфы боролись против гибеллинов, и кто такие те и другие.
Зачем и сам он жил, страдая, споря, становясь изгнанником и населяя Ад портретами политических противников? Странно, что мир не рухнул, так изменившись. Странно, что Папа не итальянец.
Одно он понял точно: судя по услышанным проповедям, новой «Комедии» уже не написать, да и та, что написана, мало кому понятна. Человек обмельчал. Как доспехи могучего воина на тощих костях дистрофика висят остатки былой культуры на ссохшемся человечке и давят его к земле.
Значит, иди, caro. Иди, дорогой, обратно в винный погреб и пиши заметку о суде над Берлускони. Только не помещай его сразу в Ад. Это может иметь непредвиденные последствия для громкого процесса. Иди. Vai. Там уже ждет тебя советник Гете. Прикладываясь к бокалу Pilsener, он пишет в «Die Welt» статью о перспективах Евросоюза.
