 |
Это не страна мечты. Мне жаль тех, кто стремится сюда, как в рай. Я бы уехал отсюда хоть сегодня. Но нужно служить и работать здесь. Правда ведь?
Правда. Место не спасает. Беглецы - просто дезертиры. Трудись, пока Бог тебя держит там, куда привел. Не случайно же ты оказался за океаном. А потом уйдешь, как Лот из Содома. Умчишься. Кстати, Лот в Содоме того не делал, что потом в Сигоре с дочерьми вытворил. Помнишь? Поэтому дергаться не надо. Мы в спокойных местах грешим больше, чем в «горячих точках». Ты в горячей точке. Хотя... Хотя свалить отсюда хочется. Это я чувствую.
Мой собеседник местный священник. Родился от русского и украинки в Литве, учился в Пскове, работал в Ирландии, теперь служит здесь - в Чикаго. По-хорошему жадный до чужого полезного опыта, горячий, незашоренный, жаждущий послужить Богу и людям. Языки знает, службу любит, учиться готов, мир повидал. Таких бы побольше. Мы знакомы только пару дней, но отношения таковы, что не нужно особо напрягаться. Молчание без напряга - критерий естественности ситуации. Можно выдерживать долгие паузы, потягивать посредственное творение местных пивоваров и следить за паучком-скалолазом. Потом снова продолжать беседу.
«Им понравилось, как я сдал модули».
Батюшка окончил курсы капеланов хосписа, и теперь может работать своебразным «утешителем» умирающих и их родственников. Тебе дают карточки на бензин, оплачивают мобильный и могут вызвать в любой из хосписов города в любое время. Карту хосписов тоже дают. Ну а там - выслушивай проклятья нераскаянных грешников, успокаивай истерики любящей родни, молись с теми, кто молится и благовествуй всем, если можешь, распятого и воскресшего Господа Иисуса. Курсы сложные. Ведут их католички-монахини, столь круто замешанные, что псы бойцовских пород отказываются лаять в их присутствии. Засушенные старухи, компенсирующие избыточной дисциплиной недостаток любви и мягкости. Общий тип западных сестер, занятых воспитанием и обучением. И мой собеседник успешно (что редко до крайности) окончил курс, чем несколько поднял престиж довольно инертного здесь Православия и обеспечил себя сложной и многообещающей деятельностью.
«Меня Бог с мексиканцами свел. Они вообще очень набожны и многодетны. Стариков в дома престарелых почти не отдают. Кстати и милостыню у нас они почти не просят. Одни белые и черные среди бомжей. Нас учили, как себя вести в разных этно-ситуациях. Если, например, умирает мексиканец, нужно быть готовым, что начнется невообразимый шум и плач. Успокаивать их не надо. Это бесполезно. Нужно найти глазами пожилую женщину, которая сдерживает эмоции. Найдешь ее, значит нашел старшую здесь, и общайся с ней. Все ее послушаются. (Я слушаю и вспоминаю цыганские похороны с их многолюдством, гвалтом и редкими стариками, сохраняющими спокойствие) Так вот, умер старый мексиканец. И внуки были безутешны. Мать (дочь покойного) говорит сыновьям: «Вот капелан. Скажите ему все, что хотели бы сказать дедушке. Он все передаст». И малой говорит мне: «Мой дедушка меня слышит? Он где-то есть? Скажи мне». А я ему: «Ты же провожал кого-то на самолет. И он улетал, и ты его не видел, но он был жив. Так же и дедушка. Он улетел от тебя, но он жив и все слышит. Он тебя любит, а ты молись за него» И тут малой меня со слезами обнял за колени (маленький совсем) и вся семья стала меня благодарить. В такие моменты я понимаю, что священство - самая святая и нужная профессия».
«А один отставной военный, смертельно больной, говорил: «Что ты мне скажешь, сопляк? Чему ты меня научишь?». Я отвечаю, что не собираюсь его ничему учить. Мое время, говорю, ваше время. Я буду слушать. А впрочем, представьте, что в моем лице вы всем соплякам можете сказать то, что считаете самым важным. Я ведь священник. Я всем перескажу. И он задумался, помолчал, а потом говорит: Я был молодой и смелый сукин сын. У меня было много женщин, силы в руках и море было мне по колено. Я думал, что вечно буду таким вот самым отважным сукиным сыном. А теперь я чувствую, что скоро умру, и мне очень стыдно. Мне стыдно, понимаешь? Нужно было жить иначе. Так вот ты скажи всем сукиным сынам, что жизнь проходит быстро и что они не самые умные и не самые сильные на свете. А еще, говорит, заметь, что ты из России, а я - американский офицер. Мы пятьдесят лет друг в друга ракетами целились и называли друг друга врагами. А теперь я - офицер армии США - умираю, а ты - русский православный капелан - слушаешь меня и хочешь мне помочь. И он плакал при этом. И сам плакал, представляете?»
Представляю. Все хорошо представляю, дорогой брат и сослужитель. И старых мексиканцев с «мускулистыми» лицами от глубоких морщин представляю, и их безутешно плачущих внуков, и простоватых американцев старой исчезающей породы, и нынешних мутантов, к которым не достучишься иначе, как через тяжелую болезнь. Я все представляю, дорогой патер, отец, капелан-ортодокс и батюшка с русской душой, латвийской фамилией и ирландским произношением.
А паучок уполз куда-то, скрылся. Или спрятался и теперь подслушивал, наслаждась незаметностью. Это здорово, ты слышишь? - что священники беседуют о важном и серьезном. Можешь подсушивать. Паучо-о-о-к! На холодящей душу высоте, в здании, ночью похожем на монстра, у окна, откуда видно чуть ли не противоположный берег Мичигана, один поп рассказывает, а другой слушает о смерти и жизни, о покаянии и вере, о жизни в чужой стране и о вкусе неродного хлеба. И ведь не о церковных сплетнях, не о причудах непосредственных начальников, не о вредности домочадцев и нехватке денег, не о прочей пыли, сколь бесконечной, столь и удушающей. Это ведь ужасно, правда паучок, ты слышишь меня? Это ведь ужасно, когда ты случайно подслушиваешь разговор двух мужчин в полном расцвете сил. И ты, слыша набор банальностей, высовываешься из укрытия, надеясь, судя по разговору, увидеть перед собой двух плейбоев, или двух уставших пенсионеров, или двух мелких бизнесменов, или двух жлобов, или двух кого угодно, а вместо этого видишь двух уважаемых людей, которых называют «отцами» те, кого они не рожали. Ты вот - насекомое, и мы обмельчали. Если бы ты разговаривал, то речи твои были бы только о вкусных мухах и красивых паучихах. А мы - священники. Нам надо иначе. Не так, как все, не так, как обычно. Нам надо так, как вот сегодня, на 76-м этаже, куда все мы забрались странно. Ты - потихоньку и без страха, а мы - на бесшумном лифте, в котором под ложечкой сосет и уши закладывает.
http://www.pravoslavie.ru/jurnal/62698.htm
