Бог учит и проверяет нас каждый день, с утра до вечера - непрерывной цепью ситуаций, мелких, ординарных, подчас совсем нами не осознаваемых, или крупных, необычных, шокирующих. По сути, Он все время задает нам вопрос: кто ты есть, человек, каков ты? Как ты вот сейчас себя поведешь, какое решение примешь, какие выводы сделаешь, изменишься ли к лучшему?
Страшно
и больно бывает осознать, что очередной экзамен завален. Не так легко
разобраться в себе и найти причину. Но еще труднее, еще страшнее - когда
испытание оказывается роковым для целой общности людей, для какой-то
большой группы, например для целого села.
Село, о котором речь, невелико и затеряно в ковыльной степи. Оглашать его название сейчас нет уже смысла, потому назову его Самсоновкой. До революции Самсоновка была большой и богатой. А теперь умирает, как умирают или умерли уже тысячи русских сел и деревень. Школа-девятилетка все еще действует, но в классах по четыре-пять учеников. Заброшенные дворы и огороды зарастают крапивой, яблони дичают. Единственное двухэтажное здание посреди села объединяет под своей ветхой крышей все узлы цивилизации: здесь и сельская администрация, и контора акционерного общества (это наследник, а вернее, обломок совхоза), и почта, и сберкасса, и участковый пункт милиции.
Здание, как и стоящая рядом школа, отапливается котельной, паровыми трубами и батареями - немаловажная в нашей истории техническая деталь; труба идет, как обычно, понизу, в нескольких сантиметрах от пола в общем коридорчике, в который выходят двери перечисленных контор.
В пору описываемых здесь событий участковым в Самсоновке служил некий Александр Ибрагимович Ибрагимов, выходец из Закавказья, человек чрезвычайно строгий и серьезный - спуску от него не жди. Самсоновцы в социально здоровом большинстве участкового ценили: он жестко контролировал местную криминогенную прослойку и реально способствовал сокращению числа пьяных дебошей и огородных краж. Не каждое село может похвастаться таким стражем порядка. Но нет добра без худа. Не исключено, что похвалы сельчан и благодарности начальства укрепили гордого азербайджанца в чувстве собственного величия и вседозволенности. Он почувствовал себя эдаким местным властелином, которому не писан закон.
Я познакомилась с Александром Ибрагимовичем и методами его работы при следующих обстоятельствах. Из Самсоновки в редакцию газеты, в которой я тогда работала, приехала немолодая женщина - как выяснилось, не последний в селе человек, в недавнем прошлом - директор местной школы, а затем, до выхода на пенсию - глава сельской администрации. Назову ее Галиной Петровной. От рассказа Галины Петровны нас, газетчиков, взяла легкая, но чрезвычайно неприятная оторопь. Нам приходилось видеть вещи пострашнее, покровавее, это так; но в представшей перед нами самсоновской реальности было нечто глубоко постыдное для всех, даже для нас, не имевших к этому никакого отношения.
- Я пришла на почту,- рассказывала Галина Петровна,- и увидела в этом общем коридорчике, там, где труба отопления идет, своих соседей: мужа и жену Павловых, Аню и Николая. Аня почему-то сидела на полу, а Николай стоял возле нее. Подойдя ближе, я увидела, что Аня прикована за руку наручниками к этой нижней трубе и поэтому не может встать. Мне объяснили, что Павловых таким образом наказал участковый - за пьянство. Женщина, которая работает на почте, сказала, что Ибрагимов привел их сюда и пристегнул Анну к трубе часа два назад: «Я его спросила: а если она в туалет захочет? Он сказал: потерпит. Сел в свою машину и уехал в райцентр. Я ей газетки подстелила, чтоб она хоть не на голом полу сидела». Так мне сказала эта женщина, Маша. Аня сидела на газетах молча, смотрела в пол, Николай, хоть и мог уйти, не уходил, стоял возле жены. Мне стало тяжело, я ушла. А ровно через месяц увидела там же, в таком же положении - на полу, пристегнутым к трубе - Сергея Васильева, своего бывшего ученика. А он как раз перед этим мне огород копать помогал бесплатно: «Да чтоб я с вас, Галина Петровна, деньги брал!». Он выпивает, конечно, да. Но он неплохой парень, зачем же с ним так...
- Позвольте, Галина Петровна, а что вы делали весь этот месяц? Вы же не какая-нибудь простая бабушка. Вы на пенсию вышли с должности главы администрации села! Почему не обратились в РОВД, в прокуратуру?.. Почему, на худой конец, не поговорили с участковым, не потребовали, чтобы он больше так не делал?
Этот мой вопрос застал гостью врасплох. Она понесла какую-то ахинею:
- Я уже год как на пенсии. Я не знала, может быть, законы изменились. Может быть, можно теперь уже так делать...
Выяснилось, что изобретательный Александр Ибрагимович перевоспитывал местных пьяниц с помощью «позорной трубы» (горизонтальный аналог позорного столба) в течение двух лет. И не одна Галина Петровна - вся Самсоновка, включая «элиту» (директора АО, администрацию, учителей), молчала. Лишь молодая библиотекарша попыталась высказать майору Ибрагимову личное недоумение. Но в ответ услышала: «Не суйся не в свое дело».
Следует добавить, что никто из жертв этого перевоспитания не совершал противозаконных или общественно опасных поступков. Несчастные Павловы действительно пили, но - у себя дома, никуда не выходя. Упомянутого Сережу Васильева много раз находили мирно спящим под чужими заборами, но зла он тоже никому не причинял. Иными словами, эти люди не подлежали никакой ответственности, даже административному штрафу. Может быть, именно с этим обстоятельством Александр Ибрагимович не мог смириться. И решил наказывать нехороших граждан по-своему.
Но что же в конце концов подвигло Галину Петровну - молчавшую, повторюсь, два года кряду вместе со всем селом - на поиск правды?
При этом ей нельзя было отказать и в искреннем возмущении, и в том самом чувстве стыда за происходившее у нее на глазах. Стыд и боль Галина Петровна чувствовала, вероятно, и раньше. Но они не подвигали ее к активным действиям - до тех пор, пока не возник сверхзначимый стимул, пока не попал в беду сын. Страх за дитя часто делает мать бесстрашной.
Я оформила командировку в Самсоновку. Помню бескрайнее море ковыля, блестевшего на солнце, лопухи, иным из которых можно было бы накрыть Бельгию, и пестрых свинок, идиллически пасшихся на берегу пруда и плескавшихся на мелководье.
- Не пристегивал я никого ни к какой трубе,- сказал участковый, весьма нелестно охарактеризовав Галину Петровну и ее потомка,- просто мстят они мне.
Через некоторое время я пала духом. Все шло к тому, что я вернусь в редакцию без материала, то есть без доказательств. Никто не хотел говорить... хотя никто при этом и не отрицал происходившего. Откровенней всех была упомянутая выше молодая библиотекарша:
- Нас вчера всех предупредили, чтоб мы не общались с вами.
Вчера, то есть накануне, о моем предстоящем визите в Самсоновку знал только один человек - районный прокурор. Поскольку Галина Петровна написала заявление в прокуратуру, я сочла необходимым побеседовать с ним, о чем и его предупредила заранее. А он, как я поняла, принял меры, провел упреждающую работу в Самсоновке. Ему не нужен был скандал во вверенном районе.
- По заявлению Н. проведена проверка,- доказывал мне этот прокурор на следующий день,- факты не подтвердились, все это полный бред. Сами эти, как их, Павловы, все отрицают.
Аня Павлова - молодая женщина с нездоровым цветом лица и чуть дрожащими руками - говорила странным, несколько механическим голосом:
- Ничего не было. Никто не пристегивал меня к трубе. Нас с мужем уже допрашивали в прокуратуре. Мы там так и сказали.
- А как вы попали в райцентр, в прокуратуру? На чем вы туда ездили?
- Нас Александр Ибрагимович возил туда на своей машине.
Ясно... Потом я узнала: незадолго до нашего с Аней разговора Павловы решительно бросили пить, потому что им пригрозили лишением родительских прав в отношении трехлетнего сына. И теперь они особенно боялись вызвать недовольство всемогущего участкового. Поди докажи, что уже не пьешь. Этому всегда слабо верят.
Глава Самсоновской администрации, сменивший на этом посту Галину Петровну, производил самое трагикомическое впечатление. Такие бледные лица и заикающиеся голоса были, наверное, у советских чиновников при Сталине. «Не знаю,- повторял он, разводя руками,- не знаю... Слухи вроде какие-то ходили по народу, а вот чтоб на самом деле - не знаю...» - «Да ведь под вашей дверью все это было!» - «Под моей дверью? Не видел...»
Наконец, я вышла на упомянутую уже здесь Машу - милосердную работницу почты, помогавшую жертвам Ибрагимова с помощью старых газет,- и увидела в ее глазах какое-то иное, не такое, как у всех, выражение. Не знаю, как удалось Маше воздействовать на группу самсоновских женщин, но вокруг меня на чьей-то кухне собралось их человек шесть, и эти шесть уже не боялись диктофона. Они не шумели, не митинговали, как это свойственно деревенским женщинам в аналогичных ситуациях; нет, они были немногословны, но я, слушая их, понимала, что все эти два года им было стыдно ходить по сельским улицам, заходить в тот самый коридорчик с отопительной трубой. Именно этот стыд, то есть совесть, не позволила им сейчас отмахнуться, отказать мне в помощи.
Одной из причин самсоновского молчания оказалось отсутствие доверия к ближним, к односельчанам. Человек, решившийся сказать о преступлении вслух, рисковал остаться в полном одиночестве. Люди боялись, что сказавшего никто не поддержит, никто - включая запуганных пострадавших - его слов не подтвердит; напротив, все будут отрицать, и тогда...
- Тогда я понесу уголовную ответственность по статье «клевета»,- говорила мне потом та самая библиотекарша Люба, проконсультированная накануне прокурором,- и из-за кого? Из-за каких-то пьяниц!
Сразу после выхода моей статьи о самсоновской «батарее парового исправления» мне позвонил знакомый сотрудник областного УВД, обязанный по долгу службы на такие публикации реагировать. Он был недоволен, хотя, впрочем, не зол:
- Ты пойми. Конечно, если по закону, то он этого делать не должен был. Но если реально к ситуации подойти - кто сейчас чисто по закону все делает? У нас таких участковых, как Ибрагимов, раз-два и обчелся. Мы за этот самсоновский участок спокойны только благодаря ему. Ты знаешь, что азербайджанцев, кавказцев всяких, у нас не оченьто любят, но вот его, что интересно, все уважают. Даже шантрапа местная и та говорит: Александр Ибрагимович, конечно, строгий, но справедливый. И у него к тому же четверо детей. А этим алкашам, им кто же пьянствовать-то велел? Жили бы как люди, не случилось бы с ними этого...
«Реальным подходом к ситуации» в данном случае именовалось незамечание произошедшей нравственной катастрофы.
Что же в итоге? В тюрьму многодетный самсоновский милиционер не сел и должности не утратил. После некоторых переговоров мне, как нынче говорится, «прогарантировали», что он никогда больше не прибегнет к педагогической самодеятельности описанного рода. Несмотря на имевшуюся диктофонную запись, я не чувствовала надежной опоры, чтоб добиваться большего.
Чем закончился инцидент с участием сына Галины Петровны - не знаю, но тоже не кровью, судя по всему. Во всяком случае, его мама позвонила мне месяца через три после всего этого - и показалась просто счастливой:
- Спасибо вам большое! Благодаря вашей статье меня - из Самсоновки, из такой глуши! - пригласили в Москву, в телевизионное шоу о нетрадиционных методах борьбы с алкоголизмом! И я - представляете?! - говорила там на всю Россию, а тут меня все смотрели по телевизору... Ибрагимова тоже туда приглашали, но он не поехал.
Можно, конечно, ругать ее за тщеславие. А можно порадоваться, что ее подавленность, ее страх перед грозным участковым - позади. А стала ли она по ходу всей этой истории хоть немножко другим человеком - ведает один Бог.
Кому из нас неизвестна эта вязкая тяжесть, этот жуткий барьер, делающий невозможным - не подвиг, нет, а нормальный человеческий и гражданский поступок? Даже просто подойти к человеку, лежащему на асфальте, и попытаться ему помочь подчас нелегко. Отчего? Оттого, что все «нормальные» идут мимо и не обращают никакого внимания на этого - какие сомнения могут быть? - алкоголика или наркомана. Здесь нет страха какой-то физической опасности, но есть страх показаться смешным и нелепым. Но если этот страх для многих оказывается неодолимым, то что же говорить о страхе большем!
Женщина с инвалидным удостоверением заспорила с кондуктором троллейбуса, доказывая, что не должна платить за проезд. Из всех слов, обрушенных на нее кондуктором, здесь можно привести только два: «корова» и «лошадь». В автобусе много людей, много мужчин. Но никто не вмешивается, все молчат. Меж тем пристыдить кондуктора на деле совсем нетрудно: несколько действительно нормальных слов, и он - хотя и не извинился, но как-то виновато забормотал: «Всё, всё, хватит, проехали...». Представляю, как бы он выглядел, если бы на него пошел весь троллейбус!.. Но мы - и это, наверное, самое страшное - утратили понятие общественной нормы. Норма объединяет людей и обеспечивает нормально себя ведущему, нормально поступающему человеку поддержку и защиту. А если общего понятия о норме нет, человек боится одиночества.
Но давайте все же вспомним, что мы не одиноки на самом деле - с нами Бог. Он продолжает наставлять и проверять нас, и во всех наших трудных ситуациях мы оказываемся хоть и всегда неожиданно, но никогда не случайно.
Журнал «Православие и современность» №24 (40)
www.eparhia-saratov.ru/pages/2013-06-10-23-42-55-molchanie-samsonovki
