Иногда простое понять труднее, чем сложное. Именно так обстоит дело с российской левоконсервативной идеей, которой посвящена одна из статей сборника "Перелом" . Чтобы понять, из чего исходит и к чему стремится левый консерватизм, надо избежать некоторых типичных ошибок. А они нередко совершаются при желании вписать это направление в некую общую типологию политических течений в современной России.
Иногда можно услышать, например, что в идее социал-консерватизма или консервативного социализма нет ничего нового. Мол, это уже было в начале 90-х. Тогда бывшие коммунистические аппаратчики пошли на временный союз с патриотами-почвенниками, не желая отдавать власть новой, либеральной номенклатуре, которая поменяла прежние красные значки на трехцветные.
Однако, эти кухонные разборки в рядах старой власти не имеют к левоконсервативному консенсусу никакого отношения.
И коммунисты, и либералы, и казенные патриоты представляют собой три формы или три части одного и того же. Это идеологические отряды той власти, которая в течение последних веков управляла Россией как внутренней колонией и использовала любые средства для подавления национальной традиции. По существу события 1993 года, когда эти отряды вдруг столкнулись, были просто междоусобной войной за раздел бывшего советского наследства.
Отчетливо понять это в те годы помешал политический контекст, в котором происходила схватка. Население России было настолько разгневано и напугано гайдаровским экономическим курсом и чубайсовской приватизацией, что было готово броситься в объятия любому, даже корыстному заступнику. В этом смысле коммуно-патриотический лагерь и Верховный совет имели в тот момент больше легитимности, чем ельцинский режим. Но лишь в силу внешних обстоятельств. По существу - повторим - это была схватка двух разных отрядов российско-советской "партии власти".
Конечно, среди коммунистов сегодня есть немало тех, кто пытается говорить от имени традиции и даже заходит в храм поставить свечку. Но это не должно вводить в заблуждение. И дело не только в тяжком "историческом наследии". Консерваторы коммунистического толка интеллектуально наследуют доктрине исторического нигилизма - традиции отказа от традиции. Реконструкции в их понимании подлежит не традиция, а исторически локальный проект советского социального государства. Что далеко не одно и то же.
А вот как выглядит ситуация с пресловутой "державностью", "имперством" и "охранительством". Среди российских политических течений преобладает полярное отношение к государству и так называемой имперской идее. Либо как к безусловной ценности (патриоты), либо как к абсолютному злу (либералы). И то и другое есть политический фетишизм. Империя - всего лишь форма государства, а не абсолютная ценность или антиценность. Её, как всякий инструмент, можно использовать во зло и во благо. Благо - это сбережение народа и его традиций. Любая форма государственности, будь то республика или монархия, империя или конфедерация, демократия или какое-нибудь унитарное правление - могут оцениваться лишь с точки зрения того, насколько успешно они решают эту задачу. С грустью приходится констатировать, что ни российская империя, ни империя советская, ни постсоветский либеральный авторитаризм с этой задачей не справились. Причем тенденция шла по нисходящей. Романовское российское государство было своеобразной колониальной империей, которая одновременно имела вассалов и сама была вассалом западно-европейских элит, то есть играла крайне невыгодную роль регионального управляющего. Невыгодную, поскольку такой управляющий получает все шишки, предназначенные метрополии, хотя объектом угнетения в "периферийной империи" является, прежде всего, коренное население, не получающее от двойственного псевдоимперского положения своей страны никаких выгод.
Любопытно рассмотреть левый консерватизм в привычной для русской интеллигенции плоскости "западники - почвенники", хотя сама эта антитеза - одно из самых больших недоразумений русской истории. Но и сегодня есть немало желающих порассуждать о перспективах европейского выбора России.
Постановка вопроса в корне неверна.
Европейский выбор Россия совершила давно - в тот момент, когда была крещена. Сделал этот выбор не Петр Первый, как утверждает школьная премудрость, а князь Владимир и его яркий последователь, Иван III (Великий). Именно христианство является базисом европейской цивилизации. Российское секулярное государство в лице западников и имперской бюрократии отнюдь не способствовало продвижению России по европейскому пути, то есть по пути национально-религиозного самоопределения.
Отождествление понятий "европеизм" и "западничество" является серьезным недоразумением. В странах остальной Европы по сути не было своих "западников", хотя наверное существовали франкоманы в Англии и англоманы во Франции и Германии. Западничество - нонсенс для европейца. Как и производное от него почвенничество. Российская ситуация в этом смысле парадоксальна. "Западничество" является по сути формой колониально-провинциального сознания.
Интересно, что подлинными европейцами в России были как раз те, кто отстаивал её национально-религиозное самоопределение. Это славянофилы и некоторые религиозные консерваторы (включая староверов). К сожалению, позиция этих слоев, стараниями власти и ее карманных либералов, не стала общественно значимой в критический для нации момент.
Но всегда есть возможность исправить ошибки прошлого.
Левоконсервативный путь - это работа над ошибками в национально-историческом масштабе.
Ценности левого консерватизма - это Справедливость и Традиция. Справедливость - не всегда абсолютное равенство. Хотя эксплуатацию народа его мнимой "элитой", то есть самоколонизацию страны (по выражению историка Сергея Соловьева) справедливость отрицает. В справедливой стране не может быть бедняков и миллиардеров. А вот граждане с обычным достатком и более обеспеченные вполне могут уживаться. Также необходим строгий приоритет интересов внутреннего, национального рынка над глобальным - включая и рынок культуры, и общественную нравственность. Невозможны такие явления как ювенальная юстиция, однополые браки или платное образование.
Для всего этого необходим общественный контроль за экономикой в целом, что отнюдь не исключает частной собственности. Роль политического регулятора и арбитра берет на себя государство, которое для этого, безусловно, должно быть нравственным. А роль морального арбитра - блюстительный орган.
Вопрос о традиции выглядит еще более сложным. Проблема России в том, что ее история - это регулярный разрыв с собственной традицией. Традиция отказа от традиции. Этот ультрареволюционный курс проводился властью на протяжении целых веков, хотя и имел порой разную расцветку, но преимущественно - либерально-авторитарно-бюрократическую. Напомним, что главным выгодополучателем от дешевого крепостного труда и вывоза зерна была именно либерально-державная власть. Усиление антикрестьянского курса, подавление национальной культуры и религии (церковный Раскол, проведенный сверху, а не снизу), постоянные дворцовые перевороты (от Меньшикова с его гвардейцами до событий начала 1990-х) - все это на совести российской власти.
Не случайно русский церковный Раскол привел в итоге к революции. Не зря А.С. Пушкин сказал кому-то из великих князей: "Все вы, Романовы, революционеры". А Максимилиан Волошин в кровавые 1920-е написал о Петре I: "земли российской первый большевик".
"Революция сверху" и "просвещение сверху" оборачивались в России диктатурой. Большевики не стали исключением. Использовав на первом этапе революции крестьянские оппозиционные настроения, возникшие из-за нерешенного земельного вопроса (не давали землю в личное пользование) и тягот ненужной народу войны, они затем расправились с крестьянским сословием. Под видом коллективизации вновь проводился антикрестьянский, антинародный, антиобщинный курс. В 30-е крестьян бросили в топку "исторических перемен", также как в 90-е бросили туда пролетариат и интеллигенцию. Крестьянство было уничтожено как класс вместе с его общинным самосознанием.
Правящий класс не раз и не два в истории России запускал сценарий прерывания традиции. При этом историческая ситуация искусственно возвращалась на предыдущий "уровень", как в подростковой компьютерной игре. Так было во время Смуты, церковной реформы (Раскол сверху), в начале XVIII века (светский раскол), в 1917-м, 1991-м. Всякий раз мы видим ужесточение условий договора власти и общества. Каждый новый исторический отрезок - это игра на понижение.
Но основа традиции не может быть уничтожена до конца. Это - генетическая память народа. В чем же она заключается?
Американский и западно-европейский социум имеет вполне конкретный ценностный базис - протестантскую этику. Русский базис заметно отличается от него. У нас это этика солидаризма, в своих основах восходящая к православию и крестьянской общине. По аналогии с известной формулой Макса Вебера, социальная модель русской нации - это "православная этика и дух солидаризма". Данная модель, безусловно, восходит к православному принципу "коллективного спасения", заметно отличающемуся от протестантской идеи "избранности" и индивидуального спасения "только верой" (sola fidem), сформулированной еще во времена Лютера. В сущности коллективное спасение - это и есть прототип нынешних представлений о справедливости.
Формулирование левоконсервативной идеи возможно на основе социально-этической формулы "православная этика и дух солидаризма".
Отметим еще один момент, важный не столько идеологически, сколько психологически. Если принять за аксиому, что консерватизм рождается как реакция на некую историческую утрату, то российский консерватизм, разумеется, возник как реакция на уничтожение и распад советской империи. Но реакция - еще не значит ностальгия, а ностальгия - не значит идеализация.
Я сейчас оставляю в стороне вопрос о ценностях и антиценностях советского периода. Не только потому, что это предмет другой статьи. Сама исходная установка неверна. Если тяга к традиции приобретает форму ностальгии и переживания утраты - неважно, советской или дореволюционной, то вместо консервативной real politik мы будем иметь компенсаторный механизм коллективной психики. А он заводит в тупик. Так, в 1990-е "психологическая" мотивация патриотизма привела к тому, что общество не смогло мобилизовать силы и сбросить путы новой диктатуры.
В Германии 1930-х уязвленность национального чувства - сама по себе понятная, - оказавшись в центре немецкой идеологии, привела к отходу от линии "консервативной революции" в сторону нацистской доктрины, столь же преступной, сколь и нежизнеспособной.
Тем не менее, зёрна традиции нужно уметь различать даже в самые губительные для народа периоды. Разглядеть и извлечь из кучи шлака всё хоть сколько-нибудь работающее и полезное. Выплескивать с водой ребенка - один из методов наших оппонентов. Мы не должны им этого позволить.
Если говорить о советском периоде, то мы, бесспорно, отвергаем корпоративизм советской партийной касты и ее наследников. В то же время мы готовы защищать коммунальные ценности и навыки простых советских людей, познавших ценности социального государства. Презрительное именование их "совками", недочеловеками, превращение в человеческий мусор новой властью - омерзительно.
Сегодня пришло время собирать камни: надо дать дорогу естественному соединению двух нравственных начал - справедливости и уважения к традиции.
Левый консерватизм - это, во-первых, подлинная левая идея, не большевистская и не номенклатурно-коммунистическая. И, во-вторых, это подлинный консерватизм, не имеющий ничего общего ни с державно-патриотическим камуфляжем, который сегодня "крышует" либеральный курс, ни с антикварным монархизмом.
Искусственность разделения консерватизма и левой идеи настолько очевидна, что ангажированным социологам приходится тратить массу усилий, решая одну-единственную сверхзадачу: как не дать расцепить в сознании обывателя "коммунизм" и "социализм", слитые в единое целое советским и постсоветским агитпропом. Ведь как только понятие "социализм" окажется на свободе, оно тут же начнёт дрейф в поле консервативной идеологии.
Мы уже наблюдаем подвижки в риторике некоторых левых партий, обращающихся к ценностям традиции, в том числе религиозным и семейным. Некоторые партийные вожди научились произносить слово "нация" наряду со словом "народ". В то же время в определенной части консервативного лагеря появляется интерес к "левой" политике. Слова о социальной справедливости все чаще звучат из уст представителей Церкви.
Остаётся задуматься над тем, кто препятствует лево-консервативному консенсусу в обществе.
В Германии 1930-х это были нацисты. В России начала ХХ века - большевики. Сегодня это либералы и коммунисты-ортодоксы. В некоторых ситуациях они на удивление легко находят общий язык.
Ещё недавно социальные и консервативные ценности находились на маргинальном положении. Но в ближайшие годы они неизбежно выйдут на политическую сцену. Просто потому, что их соединение естественно для России, а остальные идеологии себя исчерпали в ходе постсоветского политического спектакля.
Все произойдет в точности по Писанию: камень, отвергнутый строителями да ляжет во главу угла.
http://www.religare.ru/2_101682.html
