Стремительно катится лава.
Прорублена в проблеск клинка
Посмертная Блюхера слава
И мёртвая жизнь Колчака.
Одномерно?
Всё ведь теперь видится ровно наоборот? А кто и когда сможет посмотреть
на тот наш ужас стереоскопично? Может, в этом и есть весь вопрос
русской смуты, похоже, не прекращавшейся за 400 лет ни на секунду, а
лишь скрывавшейся, словно огонь в невидимый торф.
В 1934 г. Смеляков
был принят в Союз писателей СССР, тогда же и собравшийся на первый
съезд. А 14 июня того же года сразу в четырёх газетах - «Правде»,
«Известиях», «Литературной газете» и «Литературном Ленинграде» -
прямо-таки залпом грянула публикация М. Горького «Литературные забавы», в
которой цитируется письмо некоего «партийца»: «Несомненны чуждые
влияния на самую талантливую часть молодёжи. Конкретно: на
характеристике молодого поэта Яр. Смелякова всё более и более отражаются
личные качества поэта Павла Васильева. Нет ничего грязнее этого осколка
буржуазно-литературной богемы. Политически (это неново знающим
творчество Павла Васильева) это враг. Но известно, что со Смеляковым,
Долматовским и некоторыми другими молодыми поэтами Васильев дружен, и
мне понятно, почему от Смелякова редко не пахнет водкой, и в тоне
Смелякова начинают доминировать нотки анархо-индивидуалистической
самовлюблённости, и поведение Смелякова всё менее и менее становится
комсомольским. Прочтите новую книгу Смелякова. Это скажет вам больше (не
забывайте, что я формулирую сейчас не только узнанное, но и
почувствованное)».
Смеляков был арестован 22 декабря 1934 г.
Следователь сказал ему на допросе: «Что же, ты надеялся, мы оставим тебя
на свободе? Позабудем, какие слова о тебе и твоём друге Павле Васильеве
сказаны в статье Горького? Не выйдет!» И «за участие в
контрреволюционной группе» поэт был приговорён к трём годам
исправительно-трудовых лагерей.
Первая «отсидка» Смелякова оказалась
не очень долгой. Он ударно работал в тюрьме бригадиром, был выпущен
досрочно в начале 1937 г. и переведён воспитанником трудовой коммуны № 2
НКВД, располагавшейся на территории подмосковного Николо-Угрешского
монастыря, основанного в 1380 г. Дмитрием Донским в честь победы над
Мамаем. На том месте святому благоверному князю, ведшему рать к Куликову
полю, явилась икона Николы Чудотворца, и князь сказал: «Сия вся угреша
сердце моё» («Это всё согрело сердце моё»). Опальный Смеляков стал в
Угреше ответственным секретарём новой газеты «Дзержинец».
В 1930-х г.
у Смелякова случился роман с Маргаритой Алигер, посещавшей
литобъединение вместе с ним, С. Михалковым, Л. Ошаниным. Интересна
история с кольцом, подаренным поэтессе Смеляковым (массивное серебряное -
череп с двумя скрещёнными костями). Ярослав сказал Маргарите, что пока
она кольцо будет носить, с ним, Ярославом, ничего плохого не произойдёт.
По словам Лидии Либединской, которой Алигер рассказала эту историю уже
после смерти Смелякова, каждый раз, когда кольцо снималось с руки и
терялось, с Ярославом приключалась беда. В пересказе Е. Егоровой финал
этой мистически-завораживающей истории звучит так: «Перед последним
арестом Смелякова в 1951 г. кольцо надломилось и потом 20 лет пролежало в
столе среди бумаг, но в день похорон поэта Маргарита нашла его целым,
хотя сама в ремонт не сдавала...»
Перед войной молодой поэт написал
цикл «Крымские стихи», публиковался в «Молодой гвардии», «Литгазете»,
«Красной нови»... В ноябре 1939 г. был призван в армию Ухтомским
райвоенкоматом, уцелел в Финской «незнаменитой» войне, вернулся в Москву
весной 1940 г. и был принят на работу в аппарат Союза писателей.
В
1941 г. Смелякова из резерва призвали в армию, зачислили рядовым в 3-ю
Фрунзенскую дивизию народного ополчения. Воевал на Северном и Карельском
фронтах. Ходили слухи о его гибели. Е. Долматовский написал трагическое
стихотворение, посвящённое его памяти. Лишь Алигер верила, что Смеляков
жив: вернувшись из эвакуации зимой 1942 г., она неожиданно нашла дома
кольцо, подаренное Смеляковым, которое куда-то задевалось в её квартире
перед отъездом в октябре 1941 г.
А Смеляков очень быстро попал со
своей частью в окружение и финский плен, каторжно работал на хозяина,
обращавшегося с узниками крайне жестоко.
«Я вовсе не был у рейхстага и по Берлину не ходил», - сокрушённо писал он.
Наблюдение
критика Л. Аннинского: «По возрасту и настрою Смеляков, конечно, должен
был бы стать поэтом войны - не окопно-солдатской, какую донесли до нас
поэты из поколения смертников, а войны, осмысленной стратегически и
эпически, - какую описали дождавшиеся своего часа Твардовский и
Симонов».
А в победном 1945-м Смеляков написал каменные строки «Моё поколение»:
Я строил окопы и доты,
железо и камень тесал,
и сам я от этой работы
железным и каменным стал.
Я стал не большим, а огромным -
попробуй тягаться со мной!
Как Башни Терпения, домны
стоят за моею спиной.
Вторая
«ходка» Смелякова была прямиком из финского плена, в 1944 г. Через два
года вышел, но на Москву для него был наложен запрет. Пришлось работать в
многотиражке на подмосковной угольной шахте. В Москву ездил украдкой, в
ней не ночевал. Принято считать, что первые послевоенные годы провёл в
Электростали. Но Е. Егорова утверждает, что имеются свидетельства о
прибытии его по этапу в Сталиногорск (ныне Новомосковск Тульской
области).
Собрата вытащил из забвения К. Симонов, и в 1948 г. вышла
книга Смелякова «Кремлёвские ели», собравшая до- и послевоенные стихи.
Это, однако, спровоцировало в печати острую критику: дескать, сочинитель
лишь внешне оптимистичен, а по сути - «всегда о смерти».
В 1951 г.
кто-то написал донос о застольной беседе, состоявшейся дома у Смелякова.
Статья 58-я Уголовного кодекса: 25 лет лагерей. Так в судьбу поэта
вошло Заполярье, отнявшее немало здоровья, что и сказалось на жизненном
ресурсе. С женой Евдокией Васильевной, с которой прожил два года,
Смеляков развёлся ещё в преддверии ареста, чтобы не подвергать опасности
репрессий. Его 74-летняя мать, потрясённая посадками сына, скончалась в
Москве в 1952 г.
В приполярной Инте зэк Смеляков добывал доломит.
Не переставая, как считают и как следует из его стихов, верить в
советскую власть, считая «перегибы» частностями.
В 1952 г. в лагере он писал («Мы не рабы»):
Не в чужеземном пределе, а в отчем краю,
не на плантациях дальних, а в нашей стране,
в грязной одежде раба на разводе стою,
номер раба у меня на согбенной спине.
Амнистия,
без реабилитации, пришла в 1955 г. Спустя десятилетие он писал о
влетевшей к нему в окно птичке, ставшей предвестницей освобождения:
До Двадцатого до съезда
жили мы по простоте -
безо всякого отъезда
в дальнем городе Инте.
Вроде
простонародный частушечный хорей. Эдакое продолжение Тёркина. Без
упоминания - как жили, почему именно там жили. Всё в подтексте.
Блестящее исполнение. Великий звук.
Рассказывают, что лишь
изредка, неохотно, по настойчивым просьбам близких Смеляков рассказывал о
годах в плену и в советских лагерях, признавался, что его очень
беспокоила разлука с матерью, её страдания и лишения. «А что до меня
самого, то это всё ерунда, были бы чернила да то, что этими чернилами
можно писать, ведь моим истинным увлечением всегда были и будут одни
стихи, и хорошее стихотворение делает меня счастливым вопреки всему
остальному».
Сносились мужские ботинки,
армейское вышло бельё,
но красное пламя косынки
всегда освещало её...
-
писал Смеляков о «делегатке» в сороковые годы, как видим, уже тогда
набрав колючего, но и жертвенного вселенского воздуха в лёгкие.
Настолько порождённого жжением бытия, что указывать тут на
«профессионализм», «мастерство» как-то и неловко. И по сути - сила
жжения такова, что на задний план уходят политическая злоба дня,
«красный» пафос, в коем мы все выросли.
Потом Смеляков скажет с нестираемой правдой прямоты о кладбище паровозов - ясно, но и метафорически:
Градусники разбиты:
циферки да стекло -
мёртвым не нужно мерить,
есть ли у них тепло.
Вторая
семья, созданная Смеляковым с поэтессой и переводчицей Татьяной
Стрешнёвой, была счастливой: вместе с супругой он как родного воспитывал
её сына от первого брака.
В 1959 г. вышел поэтический сборник
Смелякова «Разговор о главном». Пришли слава и официальные должности:
член Правления СП СССР с 1967 г., Правления СП РСФСР с 1970 г.,
Председатель поэтической секции СП СССР. И высокие официальные награды:
Государственная премия СССР (1967) - за цикл стихов «День России»,
премия Ленинского комсомола (1968) - за комсомольскую поэму «Молодые
люди» и стихи, «воспевающие любовь советской молодёжи к Родине, партии,
народу». Удостоен был и трёх орденов.
Показательно для его
необыденной натуры: в период «разоблачения культа личности» в 1964 г.
Смеляков вроде бы неожиданно написал стихотворение о могиле отца
народов:
Над местом, где закопан он
без ритуалов и рыданий,
нет наклонившихся знамён
и нет скорбящих изваяний,
ни обелиска, ни креста.
ни караульного солдата -
лишь только голая плита
и две решающие даты,
да чья-то женская рука
с томящей нежностью и силой
два безымянные цветка
к его надгробью положила.
Это написал сиделец с десятилетним стажем ГУЛАГа?
Сто
раз могу соглашаться с обличительной прокламацией моего земляка
Чичибабина, тоже пятилетие отпахавшего в лагерях (в его стихах порой
слышатся мне переклички со Смеляковым - и интонации, а то и темы). «Но
как тут быть, когда внутри нас / Не умер Сталин?». Но отчего щемит
сердце от последней смеляковской строфы про женскую руку, отчего эти
«два безымянные цветка» побуждают вспомнить также Могилу Неизвестного
(«безымянного») Солдата, с 1966 г. появившуюся за углом Кремлёвской
стены, у которой покоится И. Сталин?
Популярность Смелякова в
последнее десятилетие жизни была огромна. Изобильно выходили и
переиздавались однотомники и двухтомники избранных стихотворений.
«Строгая любовь» (1957, 1967), «Работа и любовь» (1960, 1963), «Разговор
о главном» (1959), «Золотой запас» (1962), «Хорошая девочка Лида»
(1963), «Милые красавицы России» (1966), «Роза Таджикистана» (1966),
«Товарищ комсомол» (1968).
Многим (тогда вся страна была читающей)
стали памятными строки «Если я заболею, к врачам обращаться не стану...»,
певшиеся и бардами - Ю. Визбором, В. Высоцким, А. Северным. Или
стихотворение «Хорошая девочка Лида», которое, конечно, хоть и
прорвалось окончательно в массы при посредстве фильма «Операция Ы», но и
до того было на устах у молодёжи. Меня всегда занимало: отчего режиссёр
Л. Гайдай (совместно со сценаристами или сам?) включил его в сюжет, да
ещё и дав героине имя Лида? Настолько нравилось или это был некий
продуманный шаг навстречу зрителю?
Стихотворение, почти на той же
волне, что и тексты Э. Асадова, в каком-то первозданном порыве
превозмогающее эстетический примитив, завершается, быть может, и
безыскусной, но пронзительной строфой:
Пусть будут ночами светиться
над снами твоими, Москва,
на синих небесных страницах
красивые эти слова.
Романтично.
Но поэт-москвич Дмитрий Сухарев поделился со мной в недавнем письме:
«Запомнилось, как он однажды сказал, что не мог бы, хоть зарежь,
поставить в своём стихотворении слово «мечта». В этом, может быть,
некоторый ключ к его поэтике, которая пленяет не столько даже
фантастической свежестью эпитетов, сколько тем, что земная».
Скончался
Смеляков 27 ноября 1972 г. Похоронен на Новодевичьем кладбище. Тогда
вышли и посмертные издания Смелякова: «Моё поколение» (1973), «Служба
времени» (1975), собрание сочинений в трёх томах (1977-1978) и др. Во
второй половине 1980-х стали публиковаться его лагерные стихотворения.
В
Новомосковском историко-художественном музее теперь имеется экспозиция,
посвящённая Ярославу Смелякову: фото, черновики стихов сталиногорского
периода, личные вещи, книги учеников и друзей с дарственными надписями.
Почитаем-послушаем
(Смелякова, как и всех больших русских поэтов, следует читать вслух)
программное, так сказать, сочинение «Памятник»:
Приснилось мне, что я чугунным стал.
Мне двигаться мешает пьедестал.
Недаром скульптор в статую вложил
всё, что я значил и зачем я жил.
И я сойду с блестящей высоты
на землю ту, где обитаешь ты.
Приближусь прямо к счастью своему,
рукой чугунной тихо обниму.
На выпуклые грозные глаза
вдруг набежит чугунная слеза.
И ты услышишь в парке под Москвой
чугунный голос, нежный голос мой.
Это
выросло, может, и из пушкинского «Каменного гостя». А из самих
смеляковских строк в известной мере вырос чугунный сын - с чугунной
слезой, с чугунным же нежным голосом. Юрий Кузнецов.
Смеляков
стремился, по его же словам, «сквозь затор косноязычья пробиться к
людям», но удавалось это, как водится, далеко не всегда.
Товарищ
Смелякова поэт А. Макаров говорил: «Вот порой сетуют, что у нас нет
поэтов таких, какие были в XIX веке, как Фет или Тютчев. Да только ведь
повторение невозможно - другой век, другие люди. И нас время одарило
большими поэтами. Ярослав открывает очень важную часть души нашего
современника. ...Ни понять, ни оценить мы этого часто не умеем».
Однако критик В. Дементьев оценил так: «Его лучшие строфы написаны на высокогорном уровне».
http://www.lgz.ru/article/20666/
