Ерофеев говорил, что на Руси все знают, как употреблять политуру и как очищать денатурат. А вот Пушкина не знают и не читают. Ерофеев ерничал. Но иногда правду можно, только ерничая, сказать.
Пушкин точен и изящен. Он не из гранатомета стреляет, а делает мушкетерские выпады, и поражает точку, а не площадь. Мне нравится его цитировать. И так мне удивительна ненависть к нему, что слов нет! Обида душит. Обида и недоумение. Потом являются слова.
 |
Отвечаю. Автор в городе живет, в той самой тюрьме с гирляндами, где на ужин - макароны. Чего он хочет? Если бы он знал, чего. Любви хочет, в Рай хочет. Еще он хочет, чтоб дети ему глаза закрыли, а не наоборот, не дай Бог! Автор хочет, чтобы людям было о чем думать наедине, и разговаривать, когда они собираются вместе. Хотя автор и вырос в городе, по степени наивности он - дитя природы. Как чукча.
* * *
Как же смешон человек! Как он глуп и прекрасен!
Я живо представляю себе того милого, доброго чукчу из анекдота, который «с высокой думой на челе» стоял у кромки Ледовитого океана. На вопрос, о чем он так задумался, он отвечал, что его очень волнует Гондурас. Ну, волнует его детское воображение политическая обстановка в этой мятежной и далекой стране, где нет ни снега, ни оленей, о которой он недавно лишь узнал из газетной заметки. Вам смешно? Мне - да. Но смешно здесь сочетание тревоги со словом Гондурас, а сама тревога чукчи умилительна.
Он смешон, этот житель холодных просторов, но в нем есть сердце, есть сострадание и отзывчивость на мировую скорбь. А вот я стою такой же грустный и смотрю не на холодный океан, а на воду, текущую из крана. Спросите, что меня тревожит? Я вам честно отвечу. Меня тревожат православные люди. Не все, но некоторые. По имени они - хранители Истины и служители Ее. Но по факту они так часто грубы, глупы и, что хуже всего, враждебны знанию, что оторопь овладевает мною. А потом оторопь сменяется содроганием.
Зачем мы часто относимся к Православию так, словно оно - тяжелая дубина, полученная по наследству и предназначенная для сокрушения несогласных? Неужели истина подобна Прокрустовому ложу, на котором обрубают длинных и растяжением увечат коротышек? Неужели она не бальзам, не свет и не жизнь, а что-то раздраженное, надрывное, больное?
* * *
На скрипке в храме не играют. Это всем известно. Но неужели на этом основании позволено, взяв инструмент за «шейку», треснуть им без жалости о каменную стену? «Нет, нет! Не позволено!», - надеюсь, закричите вы. «Скрипка изящна, ее голос приникает в душу глубже иных голосов! Весь мир слышал о Гварнери и Страдивари! Не позволено!»
Я согласен с вами, но верите ли вы, что множество людей найдется среди нас, согласных на варварство - вслушайтесь - из «духовных побуждений». Есть множество среди нас открытых и скрытых врагов всего, что не вмещается в специфический разум «ложного подвижничества». Не знаю, станут ли они непременно рубить топором всякий рояль или обливать кислотой картины в Третьяковке, но плохо скрытое презрение к искусству, философии и поэзии живет во многих. И многие оправдывают эту добровольную дикость «духовностью».
* * *
Достается больше тем, кто на виду. Например - Пушкину. Записали человека навеки в развратники, произнесли, так сказать, окончательный суд, и - все. Можно спокойно не читать ничего из лучшего поэта, писавшего по-русски. Вот и этот добрый, и несомненно хороший человек с благородными намерениями так отозвался на мою статью с пушкинскими цитатами: «Анализировать развратника и прелюбодея Пушкина, называющего себя пророком - это конечно очень благодатная почва для православной апологетики в широком смысле!» Дальше зачем-то приплел Баркова.
Позвольте, но лучшие умы Церкви не оставляли без пристального внимания творчество Пушкина, с тех пор как он осветил небосклон русской речи! Его творчество анализировали, критиковали и изучали святители, философы, писатели. Критиковали и изучали, но не отметали с презрением! У нас полным-полно развратников, да и мы сами из них же (от них же первый есмь - аз, так ведь?), но у нас не полным-полно Пушкиных. Это очевидно, но почему-то не понятно.
Я говорю об этом еще и потому, что сам грешил подобными мыслями. Моему сердцу очень даже известна та скопческая строгость, в которой главное место занимает любовь к осуждению и «самоствятство». Кто книг не жег, воцерковляясь? И кто об этом после не жалел?
Невдомек еще мне было, что грехи известных людей отличаются от моих грехов, во-первых, всего лишь степенью огласки. Развратничает-то весь мир. Но про разврат какой-нибудь Марии Ивановны известно только Петру Семеновичу, да дюжине соседок. А разврат Пушкина известен всему миру, благодаря целой науке - пушкинистике.
Как-то нужно сделать усилие над собой и понять, что не за половые шалости автора в быту мы любим те или иные книги, а за совсем иное, чему иногда и имя подобрать трудно.
Здесь, правда, есть другая опасная грань - творчеством оправдывать любые гадости. Вот этого быть не должно. Мне неприятны воспоминания, скажем, А. Кончаловского, где он запросто, как о «сенокосе, о вине, о псарне, о своей родне» повествует о своих половых опытах. Нате, мол, откровения гения. До чего же отличается от этих спокойных повествователей эпохи вседозволенности, терзаемый совестью, анафематствованный Толстой, когда мучительно рассказывает о грехах своей юности и молодости!
Нет, гнусен человек, достигший творчеством известности, и позволяющий себе вслух и спокойно (!) порассуждать о нарушении им всех заповедей, и 7-й - в первую очередь. То, что стыдно - стыдно, и грязь смывается слезами, а не стихом и не мемуарами. Иногда - и слезами, и стихом, как у того же Александра:
И с отвращением читая жизнь мою
Я трепещу и проклинаю
И горько сетую, и горько слезы лью...
* * *
Его нельзя не читать. С ним нужно познакомиться. А то у нас одни с Библией знакомы только по мультику «Суперкнига», а другие - с Пушкиным только по школьной хрестоматии. На этом фундаменте и рассуждения с осуждениями строят. Научиться читать Пушкина (равно как Ахматову, Мандельштама или Пастернака) тяжело. «Поэтическая неграмотность ни в коем случае не совпадает ни с грамотностью обычной, то есть с умением читать буквы, ни даже с литературной начитанностью». Это сказал Мандельштам. Далее он же: «Поэтическая неграмотность чудовищна. Сказанное сугубо относится к полуобразованной интеллигентской массе, зараженной снобизмом (курсив мой), потерявшей коренное чувство языка, в сущности уже безъязычной, аморфной в отношении языка». Это - статья «Выпад» из раздела «О Поэзии»
Шестоднев Бытия, Псалтирь Давида и Песня Песней это ведь тоже поэзия. Поэзия вообще ближе к религиозному откровению, чем, скажем, наука. Об этом Шмеман в дневникам обмолвился. Так может ли бесчувственность к поэзии не отразиться на нелюбви к слову вообще и Слову Божьему в особенности? Не может. Здесь тоже, кстати, варварству удобно при желании отмахнуться грехами писателей: Моисей убил египтянина, Давид к убийству Урии присоединил прелюбодеяние. А про Соломона просто помолчим. Так ли? Если так, то мы далеко зайдем, коль не зашли уже.
* * *
У коммунистов «паровоз вперед летел». У их предтеч «корабль плыл в будущее». С этого корабля предлагалось сбросить Пушкина, Толстого, Достоевского.
Вот, что пишет Алексей Крученых - идеолог и деятель футуризма - в своих воспоминаниях. «Собрались, кажется, у Бурлюка на квартире, писали долго, спорили из-за каждой фразы, слова, буквы. (Это о Манифесте «Пощечина общественному вкусу»)
Помню, я предложил: «Выбросить Толстого, Достоевского, Пушкина».
Маяковский добавил: «С Парохода современности».
Кто-то - «сбросить с Парохода».
На дворе - декабрь 1912 года. Сами посчитайте, сколько осталось до обстрела большевиками Московского Кремля.
Вас не пугает одинаковое отношение к классике у тех, кто считает себя православным, и у тех, кто открыто и без страха богохульствует? Меня пугает. Те - сбросить с парохода. А эти - зачем читать анафему-Толстого, развратника Пушкина и каторжника-эпилептика Достоевского? Какое жуткое тождество интуиций у представителей таких разных идеологий! Надо бы вести себя иначе, а ответ «как?» опять можно поискать в поэзии. Волошин бы сказал:
А я стою один меж них
В ревущем пламени и дыме
И всеми силами своими
Молюсь за тех и за других.
* * *
Эмпирический человек состоит из костей, крови, слизи, не до конца переваренной пищи, перхоти, запаха изо рта. Какое уж тут творчество? Но «сокровенный сердца человек, драгоценный пред Богом» (См. 1 Пет. 3:4 ) красив и на творчество способен. О нем и нужно говорить. Его, как непогасший огонек под пеплом, нужно раздувать, а не гасить. Ради человека с Небес Сын Божий сошел! Сошел спасти, а не дополнительно унизить.
* * *
Я очень радуюсь, когда нахожу любимые строчки в нелюбимых авторах. Вот не люблю я творчество Евтушенко в целом, но многое по частям люблю у него. И хорошо мне от этой любви. От этих прикосновений души к душе осуждать не хочется. И Вознесенского я тоже в целом не люблю. Как-то даже органически. А вот это у него люблю:
Человек на 60 процентов из химикалиев,
на 40 процентов из лжи и ржи...
Но на 1 процент из Микеланджело!
Поэтому я делаю витражи.
С армейских времен помню эти слова, прочитанные на последней странице толстого журнала, забыл - какого.
* * *
Не любите Пушкина и не восторгайтесь им. Вы это делать не обязаны. Восторгайтесь закатом и рассветом, первым снегом и детской улыбкой, опадающим кленом и цветущей вишней. Но найдите что-то у Пушкина, что внезапно кольнет вас в середине груди, и родит слезу в уголке глаза. Найдите эти строчки, чтобы вам перевести дух и сказать: «Надо же...»
То, что вас кольнет, будет от Бога. Оно сделает вас лучше. А грехи... Грехи у всех, причем - тяжкие
* * *
Если честно, то будучи эгоистом, я вообще не умею любить. Не научился еще. Это мой грех. Заповедь о любви к Богу и ближнему обличает меня и страшит своей высотой. Чукча из анекдота, тревожащийся о Гондурасе, во сто крат лучше нас - городских снобов и мнимых обладателей истины. Он о других переживает.
А мы? Немая жизнь без красоты и мысли, вот что всюду бросается в глаза.
И ненавидим мы, и любим мы случайно
Ничем не жертвуя ни злобе, не любви...
И поэзия одной строчкой ставит диагноз, без которого больного невозможно лечить.
Поэзия в этом глухонемом преддверии ада тем хороша, что дарит язык и слово онемевшему духовному калеке, и калека начинает говорить о себе, о глубине своей подаренными словами. Он узнает себя и тайну свою в сказанном кем-то.
* * *
Как интересно: читаешь по привычке, читаешь от нечего делать, по рабочей необходимости, из любопытства, из желания когда-то высказать свои познания, еще из тысячи подлых и мелких причин, и вдруг - встрепенулся, обрел смысл, и вместе с ним - голос! Об этом тоже сказано у нелюбимого мною в целом, но уважаемого в частях, Вознесенского:
Но тут моё хобби подменяется любовью.
Жизнь расколота? Не скажи!
За окнами пахнет средневековьем.
Поэтому я делаю витражи.
http://www.pravoslavie.ru/jurnal/58687.htm
.jpg)
