В издательстве Саратовской митрополии готовится к выходу сборник, посвященный памяти архиепископа Саратовского и Вольского Александра (Тимофеева): в январе 2013 года будет отмечаться десятилетие со дня его кончины. Более тридцати лет жизни владыки прошло в Московских духовных школах, с 1982 по 1992 год он был ректором МДАиС (этому периоду была посвящена публикация «Его ректорство пришлось на переломную эпоху» в № 21 нашего журнала). В феврале 1994 года архиепископ Александр получил назначение на новообразованную Майкопскую и Армавирскую кафедру. Об этом периоде его жизни рассказывает архимандрит Никон (Лысенко).
Я
начинаю эти воспоминания с того рубежа во времени, когда отношения
между владыкой Александром и мной приобрели характер отношений не
официальных, а личных. Как мне кажется, настоящую ценность представляет
именно то, что осталось в моей памяти из происходившего при личном
общении и что воспроизвести может только моя память, пока она, в силу
немощи человеческой, не утрачена.
После моего отъезда в Белоруссию в октябре 1990 года по благословению председателя Учебного комитета при Священном Синоде (им и был в то время владыка Александр) на служение в возрождающейся Минской духовной семинарии мне не пришлось видеться с ним немногим более двух лет. В конце лета или в самом начале осени 1992 года до нашей семинарии, пребывающей в Жировичском монастыре в Гродненской области, дошло известие о том, что архиепископ Александр (Тимофеев) указом Патриарха и Священного Синода освобожден от должностей председателя Учебного комитета и ректора МДА и почислен на покой. Известием этим все мы, преподаватели МинДС, выпускники Московских духовных школ, были вполне искренне и единодушно опечалены.
Не мое дело, смиренного клирика, судить о причинах этого решения священноначалия. Однако как церковный историк не могу умолчать о том, что мне по этому поводу известно, ибо вопрос этот есть достояние истории Русской Церкви.
После смерти митрополита Ленинградского Антония (Мельникова) на Ленинградскую кафедру был назначен митрополит Таллинский Алексий (Ридигер). Этому назначению сопутствовало его освобождение от должности управляющего делами Московской Патриархии и председателя Учебного комитета. На последнюю должность был назначен в сентябре 1986 года владыка Александр. Нет оснований предполагать, что это назначение было результатом стремления ректора МДАиС непременно занять эту должность. Никто тогда не предполагал, что через Учебный комитет, в ведомстве которого тогда находилось две Академии и три семинарии, не имевший ни собственного штата, ни помещения, можно чего-то особенного в карьерном плане достичь (он станет значимой структурой в системе институтов церковного управления гораздо позже, только к середине 1990-х годов). Однако, кажется, после этого события отношение будущего Патриарха к архиепископу Александру стало несколько неприязненным. С восшествием Святейшего на Патриарший престол эта холодность стала заметнее. Из того, что мне рассказывал впоследствии владыка Александр о том времени, вспоминаются два эпизода. Первый связан с персоной моего соученика и соиподиакона, ныне всем известного профессора протодиакона Андрея Кураева.
Владыка Александр, хорошо зная блестящую эрудицию и публицистические дарования Кураева, счел возможным рекомендовать его Патриарху, думаю, по запросу последнего, в качестве референта, «спичрайтера», как теперь принято говорить. Пребывание отца Андрея на этой именно должности и именно в это время - середина 1991 - начало 1993 года, на мой взгляд, имело в своем роде историческое значение. Не думаю, чтобы в той запутанной, я бы даже сказал мутной, политической ситуации кто-либо другой смог бы так удачно озвучивать и защищать позицию Патриарха. Но времена меняются, и меняются быстро. Отец диакон при всех его достоинствах, во-первых, не нашел общего языка с этикетом тех сфер, в которых оказался, не говоря уже о свойственном потомку баронов Российской и графов Священной Римской империй представлении о приличных манерах. Кроме того, отцу диакону с его непринужденностью иногда казалось допустимым и не особенно уверяться в том, что Святейший действительно думает так, как от его лица прямым текстом или «выражая позицию» пишет в газетах (тогда они еще оставались ведущим СМИ) его референт. Это «в сферах» отнюдь не вызывало удовольствия. Там вскоре обрел хождение термин «кураевщина», который, конечно, бросал тень и на Святейшего. Патриарх всего этого не мог не заметить. Вскоре он просто перестал принимать отца Андрея, а бухгалтерия перестала, в свою очередь, начислять референту зарплату. И однажды Святейший довольно резко, не без колкости, припомнил владыке Александру его рекомендацию.
Другой
эпизод, повлиявший на судьбу владыки, был более серьезного рода,
характеризует его лично. Наступил 1992 год, год 600-летия блаженной
кончины преподобного Сергия Радонежского. Синодальным распоряжением была
назначена комиссия по подготовке юбилейных мероприятий с архиепископом
Александром во главе. Воспоминания о зиме того года не могут быть
выражены иным словом, как разруха. То были «великие реформы»
«выдающегося» экономиста Е. Гайдара. Цены были «отпущены». Тотчас
последовала гиперинфляция. Вклады с банковских счетов миллионов
вкладчиков испарились. Зарплата не выплачивалась. Предприятия
закрывались. Рабочий класс перестал существовать «как класс». Зато у
всех вокзалов появились бесконечные ряды торгующих с батонами
сырокопченой колбасы, ящиками тушенки, растительного масла и т. д., ну а
спирт «Ройал» в литровых бутылках продавался на каждом углу. Все это
было по отпущенным ценам, магазины по-прежнему, еще со времен Горбачева,
были пусты. Апологеты «гайдарономики», в том числе корреспонденты
«Радио "Свобода"», на полном серьезе утверждали, что эти люди вышли,
чтобы продать «последнее, что имели»... Интересно, кто снабдил «торгующий
класс» этим «последним» с необъятных государственных баз и получил
выручку - не сам ли реформатор и его команда?
Заваленные снегом улицы Москвы не чистились. Тротуары превратились в ледяные тропинки среди сугробов. В подземных переходах и на станциях метро продавались горы порнографических плакатов, журналов, газет, дико выла попсовая музыка (ее уже успели «создать» звезды шоу-бизнеса), свидетельствуя о том, что «жить стало веселее». Там же по углам лежали умирающие от перепоя, голода и холода бомжи.
«Реформы» Гайдара не могли не сказаться на финансовом положении Церкви. Понятно, что осуществить подготовку дорогостоящих юбилейных торжеств в условиях этой разрухи было для церковной комиссии задачей непосильной. Необходимо было привлечение государственного ресурса. Уж не знаю как, у владыки Александра возникли «комплиментарные», как любил писать в своих исторических сочинениях Л. Н. Гумилев, употребляя этот термин во вполне положительном смысле, отношения с первым вице-премьером Правительства РФ Владимиром Шумейко. Замечу, что владыка в то время умел находить рычаги влияния на «сильных мира сего». Как-то впоследствии он обмолвился: «Эти "сильные" на самом деле очень слабые».
На одном из заседаний комиссии, в присутствии Патриарха, когда встал вопрос о месте проведения открытия юбилейных мероприятий, которые тогда были возведены (в отличие от празднования 1000-летия Крещения Руси в 1988 году) в ранг церковно-государственный, владыка Александр предложил использовать Кремлевский дворец съездов. Возможно, это было действительно неудачное предложение. Патриарх отреагировал на него фразой: «Это здание политизировано». На что услышал от собрата-архиепископа: «Не бывает политизированных зданий, бывают политизированные люди». Что именно хотел сказать владыка своим запальчивым и несколько двусмысленным ответом, судить не берусь, но эта фраза предрешила его участь на довольно долгий срок.
* * *
1 марта 1994 года я узнал, что определением прошедшей накануне сессии Священного Синода была открыта Майкопская епархия и на Майкопскую кафедру назначен архиепископ Александр. Майкопская епархия в 1994 году включала территорию субъекта РФ Республики Адыгея, а также Апшеронский, Белореченский, Курганинский, Лабинский, Мостовской, Туапсинский районы Краснодарского края и города краевого подчинения Сочи и Армавир. География новообразованной епархии имела лично для меня особое значение. Дело в том, что в эти годы моя мать Наталья Георгиевна проживала в Апшеронском районе, в станице Темнолесской. Селение это, расположенное в чрезвычайно живописных местах, предгорьях Кавказского хребта, и прежде почиталось находящимся на краю цивилизации. В период же «либеральных реформ» 1990-х годов «цивилизация» оттуда просто стала уходить. Закрылись амбулатория, школа, почта, магазины, хлебопекарня. В станицу перестали ходить «рабочие» поезда узкоколейной дороги, хлеб стали подвозить два раза в неделю... Назначение на Майкопскую кафедру владыки Александра представлялось мне открывающим перспективу перейти на служение в хорошо знакомые и любимые мною кубанские края, чтобы быть рядом с матерью и иметь возможность оказывать ей материальную поддержку. Помимо того, владыка Александр был для меня огромным авторитетом, ему я был очень многим обязан.
Уже 2 марта я позвонил владыке, взволнованно поздравил его с назначением и напрямую просил его принять меня в число своих помощников на новом месте служения. Владыка был удивлен и, как мне показалось, приятно обрадован. Ему предстояло создавать епархию, как он потом говорил, с нуля или даже «ниже уровня моря». «Свои» кадры были очень нужны.
На Страстной седмице 1994 года поездом Минск - Адлер я прибыл на станцию Белореченскую, ближайшую к Майкопу, где останавливаются скорые поезда. Стояла середина апреля, повсюду - в лесополосах, в садах, на улицах Майкопа - цвели персиковые, абрикосовые и вишневые деревья. Было солнечно и тепло. Владыка квартировал в гостинице «Адыгея», надо сказать, весьма посредственной, советского типа 1960-х годов.
За те два года, что мы не встречались, владыка заметно постарел, фигура стала грузной, на лице появился склеротический румянец. Настроение же его было самое благодушное и веселое. Владыка кратко обрисовал ситуацию в созидающейся с нуля епархии. От Кубанского архиерея в наследство она получила 1 миллион рублей на банковском счету и один автомобиль ГАЗ-31, который, впрочем, через непродолжительное время архиепископ Исидор вежливо предложил ему возвратить. Руководство Республики Адыгея в лице президента Джаримова сделало в отношении владыки Александра приветственный жест - автомобиль в подарок, но тем и ограничилось. Вопрос о предоставлении зданий для архиерейской резиденции и епархиального управления, ввиду совершенного отсутствия финансовой возможности что-то купить или построить, нужно было решать в администрации города Майкопа. Однако мэр с самого начала дал понять, что считает назначение архиепископа Александра на Майкопскую кафедру недоразумением и во всем, что от него зависит, никаких шагов навстречу архиерею делать не намерен.
Итак, Майкопская епархия в канун Пасхи 1994 года не имела ни финансов, ни автотранспорта, ни помещения для своего управления, ни резиденции для своего архиерея, зато имела достаточно влиятельных, в майкопском, разумеется, масштабе, недругов. Все это сказалось в последующий год.
Страстная
седмица 1994 года незабываема. Все ее дни владыка Александр совершал
служения в майкопском Свято-Троицком храме, который именно тогда стал
именоваться кафедральным собором. Служил владыка, как и прежде, несмотря
на перенесенные скорби и болезни, в своей необыкновенной
духовно-напряженной манере. Это невозможно передать. Казалось, что
какое-то энергетическое поле связывает его с нами и нас всех - с Богом.
Никаких погрешностей, суеты, кажется, и мыслей чуждых на ум не приходит -
молитва, вдохновение и созерцание, как владыка именно
священнодействует. И до, и после того мне приходилось сослужить многим
архиереям, в том числе митрополитам, Патриархам - нашему Алексию II и
Восточным Игнатию IV и Диодору I,- но все-таки такой манеры служения,
глубоко укорененной в Боге и Его Церкви, не встречал я ни у кого.
Пасха приходилась в 1994 году на 1 мая. В самом конце службы пошел проливной дождь. Разговлялись в гостинице куличами, яйцами и кагором - очень коротко, «протокольно», в номере у владыки. Утром мы прогулялись по весеннему Майкопу.
* * *
Пожалуй, в этом повествовании уже не найдется другого места, чтобы описать Майкоп, и не только то, как он тогда выглядел, но и вообще что он собою в те годы представлял. Думаю, без изображения этого фона впечатление от моего повествования о служении Майкопского архиерея существенно отщетится.
Майкоп - город чисто русский. В 1857 году генерал Козловский основал здесь крепость. Около 1870 года вокруг нее выросла казачья станица. Станица - узкие кривые улочки, до сих пор, кстати, немощеные, расположены на своеобразном полуострове, образуемом крутой излучиной реки Белой. В самом центре этих концентрических улочек - Троицкая церковь, теперь кафедральный собор. Это краснокирпичная, в стиле церковной архитектуры 80-х годов XIX века, совсем небольшая церквушка с весьма безвкусно покрытым оцинкованным «ведерным» железом куполом, с небольшим подворьем, обнесенным забором, где металлическим, а где и чем-то вроде плетня, подпертого земляной насыпью.
К «земляной» одноэтажной Майкопской станице примыкает «регулярный» город, построенный, видимо, в самом конце XIX - начале ХХ века. Это широкие улицы, кварталы, застроенные исключительно в геометрическом порядке. Главная улица, увы, не знаю ее родного имени, а называется она и теперь кличкой Краснопролетарская. Улица, в общем, «с архитектурой», я имею, разумеется, в виду постройки в стиле эклектики и модерна, а не советский архитектурный маразм. Минуя здание обкома, ныне Президентского дворца, она упирается в прекрасный лесопарк, а тот, в свою очередь, в изумрудно-зеленые воды реки Белой. На угловом доме, на краю «дворцовой» площади, привинчена интересная мемориальная доска с надписью: «Здесь в июне 1918 года был повешен белогвардейцами комиссар (такой-то)».
В 1936 году Майкоп стал столицей Адыгейской автономной области (до этого советские лидеры адыгейской нации имели свою резиденцию в Краснодаре). В послевоенный период адыги стали активно заселять Майкоп. И все же в 1994 году, по официальным данным, они составляли 21% населения республики, по неофициальным - 12%.
Стремление выдать желаемое за действительное было в те первые годы «независимости» характерной чертой государственного строительства Адыгеи. Два десятка депутатов составляли законодательное собрание - Адыге Хасэ, начальник майкопского вокзала, в ведомстве которого было две станции, Майкоп и Хаджох, и три электрички, именовался министром путей сообщения; заведующий майкопским дворцом культуры стал министром национальной политики, внешних государственных связей и средств массовой информации, то есть газеты «Майкопский рабочий» и адыгейской радиотелевещательной корпорации, выходившей в эфир примерно на полчаса в сутки. Был и уполномоченный по делам религиозных культов, с ним впоследствии мне приходилось в силу должностных обязанностей иметь нудные бессодержательные беседы об отделенности Церкви от государства.
Отношение адыгейских, как, впрочем, и краевых властей местного уровня к Церкви в те годы определялось позднесоветским принципом: если что-то можно не делать - не делать, если в чем-то можно препятствовать, то препятствовать. Надо сказать, оно было таким же и к исламу.
* * *
Следующий приезд в Майкоп, теперь уже надолго, имел место в конце июня 1994 года. Стояло чудесное лето. Я застал владыку уже не в гостинице, а в небольшом домике на ул. Шевченко, 54. Она расположена почти на границе старой, казачьей части Майкопа и новой, «регулярной», в десяти минутах ходу от собора. Домик состоял из четырех комнат. Две занимал владыка, в третьей мы вместе обедали (впрочем, в то лето обеды чаще накрывались во дворе), еще в одной обитали мы с секретарем епархиального управления Григорием Самойловым. На подворье имелся флигель, где были кухня, туалет и ванная. При этой резиденции, арендованной у частных лиц, состояли наемные повариха и уборщица. Владыка встретил меня приветливо и тут же вручил указы о назначении - ключарем кафедрального собора и помощником управляющего епархией по внешним связям.
В течение следующей недели произошли некоторые события, приведшие к получению мною еще одного назначения. Детальные подробности мне неизвестны. Настоятелем Троицкой церкви, благочинным Майкопского округа был протоиерей Александр Мудрик. Как и очень многие маститые протоиереи, бывшие настоятелями значительных приходов от Мурманска до Адлера и от Львова до Владивостока в 1970-1990-е годы, он происходил из села Залесцы Збаражского района Тернопольской области. Для людей церковной среды это указание происхождения многое объясняет. Рассказывают, что из этого села разошлось по Руси великой не менее 500 священников и они, как говорится, везде сумели «сами пролезть и своих протянуть».
Наконец, между владыкой и отцом Александром Мудриком произошел «крупный разговор», инициатором которого был, по-видимому, сам Мудрик. В эти дни все более становилось заметным его раздражение складывающейся ситуацией, появлением новых соборных клириков (меня в том числе), новых штатных единиц, ростом расходов на содержание архиерейского дома. Все это пока обеспечивалось из доходов Троицкой церкви, которую он привык считать своей вотчиной. Это раздражение отцу Александру скрывать никак не удавалось. Однажды в эмоциональном порыве он высказал архиерею свои, в основном ничем не обоснованные, претензии и обиды. В результате протоиерей Александр был освобожден от должности настоятеля собора и благочинного округа и назначен настоятелем храма в г. Лабинске, кстати, это был очень приличный приход.
После ухода из собора отца Александра Мудрика в деревянном доме на соборном подворье было устроено епархиальное управление. Было в этом довольно неухоженном церковном доме всего три комнаты: кабинет владыки, приемная, где сидели секретарь и бухгалтер, в третьей комнате, сбоку от входа, хранились личные дела священников и прочие епархиальные документы. Там располагались секретарь епархиального управления и делопроизводитель. К зданию церковного дома примыкала «крестилка» и группа кое-как сколоченных сараев.
В одно прекрасное летнее утро владыка обошел все эти помещения и, конечно, был шокирован. Разумеется, ему за все время служения в Московских духовных школах, расположенных на идеально ухоженной территории Троице-Сергиевой Лавры, не приходилось видеть ничего подобного. В «крестилке» - ободранная мебель 1950-х годов, бесконечные шкафчики и тумбочки, забитые хламом. В сараях - бесчисленные банки с пропавшими соленьями, сотни бутылок с много лет копившимся, совершенно прогоркшим подсолнечным маслом вкупе с грудами тряпья и истлевших богослужебных книг. В общем, типичный южнорусский приходской пейзаж... В самом соборе его раздражение вызвали крупные, вырезанные из пластика, с электрической подсветкой внутри, буквы, составлявшие над алтарем надпись «Христос воскресе», и Почаевская икона Божией Матери над Царскими вратами, опускаемая и поднимаемая на шнурах, а также изображение «Господа Саваофа» на своде купола. Помню его резкие «определения» по поводу этих, надо сказать, вполне распространенных, особенно на юге России, вещей: «как у баптистов», «як у Почаеви», «а вот и дедушка Бог». Все эти умильные памятники ностальгии по «ридной Украине» владыка приказал убрать, в подсобных помещениях навести порядок.
* * *
В начале июля владыка в сопровождении двух иподиаконов и вместе со мной отправился в Сочи. Мы расположились на архиерейской даче в пригороде, в поселке Грузинская Мамайка. Дача эта была не особенно фешенебельной, а по современным понятиям просто бедненькой. Двухэтажный кирпичный дом с мансардой с видом на море. Но последнее было далеко внизу, не меньше чем в двадцати минутах ходу по очень крутой узкой немощеной дороге. Владыка к морю спуститься, а тем более подняться обратно, конечно бы, не смог, впрочем, его море и не прельщало.
Три недели, которые мы там провели, были заполнены почти ежедневными поездками по приходам Сочинского благочиния. Несмотря на богатство края, приходы эти производили не самое блестящее впечатление. За исключением Михаило-Архангельского собора в Сочи, прочие храмы - в Адлере, Дагомысе, Красной Поляне - представляли собой деревянные «молитвенные дома». В Хосте рядом с большим, в византийском стиле (именно старо-византийском, из крупных глыб пиленого серого камня) храмом, где располагался склад какого-то муниципального учреждения, был большой, но плохо вентилируемый подвал, где и находился приход, совершалось богослужение. При большом стечении народа на архиерейских службах жара и духота в этом «храме» были невыносимы.
Местные власти в те годы продолжали относиться к Церкви если не так же враждебно и презрительно, как в советское время, то вполне отчужденно и безразлично, совсем не помышляя о восстановлении в «новой» России по отношению к ней исторической справедливости.
После возвращения на дачу бывал обед. После обеда владыка отдыхал, а потом приглашал меня в свои покои на втором этаже и подолгу со мной беседовал. Эти беседы происходили всегда на закате солнца и длились по нескольку часов, до полной темноты. Темы были самые разные: обмен впечатлениями о посещенных приходах, епархиальные дела, но по большей части владыка делился воспоминаниями. Часто он рассказывал о детстве, об учебе в семинарии, о службе в армии, об Академии в 1960-1980-х годах и своем ректорстве, о заграничных поездках, о встречах с королями и президентами разных держав, которым частенько в те годы показывали в качестве экзотики Лавру и Академию.
Я узнал много нового и даже необыкновенного. Например, владыка рассказывал, что все без исключения космонавты, побывавшие на орбите в 1980-е годы, после полетов приезжали в Лавру креститься и крестил их он в ризнице академического Покровского храма. Видимо, это происходило с ведома властей и даже при их посредничестве. Космонавты иногда рассказывали ему о том мистическом опыте, который пережили в космосе. Что именно он от них узнал, владыка не открывал. Однажды, правда, между прочим заметил, что нечто о том, что они там увидели и почувствовали, он записал и записки эти хранятся у него дома, в Сергиевом Посаде.
Кое-что интересное он открыл мне об истории моего поступления в семинарию в 1986 году. Надо иметь в виду, что еще в студенческие годы, в 1978 году, со мной произошел один романтический инцидент: на меня было заведено «оперативно-розыскное дело» УКГБ по Ростовской области.
Один хороший знакомый нашей семьи, уехавший в Москву на учебу, привозил, когда приезжал в Таганрог в отпуск, широко ходившую тогда в узких столичных кругах антисоветскую литературу. Это были перепечатанные на папиросной бумаге (обычно четвертые экземпляры) романы А. И. Солженицына, В. М. Максимова, повести М. А. Булгакова «Собачье сердце» и «Роковые яйца», неизданные стихи А. Ахматовой, М. Волошина. Позже появились «Открытые письма» правозащитников, «Хроника текущих событий», исторические исследования А. Авторханова и др.
В годы моей учебы в университете на нашем курсе вполне стихийно возник кружок «инакомыслящих» единомышленников, разумеется, с моим непосредственным в нем участием. Кое-что из названной литературы я давал читать своим друзьям, кое-что на историко-философскую тему даже сочинял сам и, конечно, знакомил их со своими сочинениями. Что удивительно, никто из этого кружка студентов-историков стукачом не оказался, но неосторожности и легкомыслия было предостаточно.
Конечно, студентов в те благословенные «застойные» годы арестовывать было не принято, поэтому и обыски проводить не решились, но «дело» все-таки завели и на «собеседование» в некую потаенную комнату на административном этаже главного корпуса университета вызывали. Потом дали распределение на работу учителем истории в Челябинскую область. Но под наблюдением «органов» я, конечно, оставался и тогда, и в последующие годы.
Читая в уральской деревенской тиши выписанные по межбиблиотечному абонементу из областной публичной библиотеки (оказавшейся, к удивлению, совершенно непотрошенной, в отличие, скажем, от Ростовской) дореволюционные издания В. С. Соловьева, С. Н. Булгакова, К. Н. Леонтьева, я и сформировал свое религиозное мировоззрение. В конце концов вполне воцерковился, по возвращении с Урала стал работать в церкви сторожем и, по рекомендации настоятеля, подал в 1986 году документы в МДС.
- А знаете, что мне сказали там, когда узнали, что я включил вашу фамилию в списки зачисленных в семинарию? - поведал мне владыка в одной из наших сочинских вечерних бесед. - Сказали: «Кого вы принимаете, это же враг!». А я ответил: «Это вы из него сделали врага, а мы из него сделаем патриота!»...
* * *
После сочинской поездки последовали непримечательные будни епархиальной и приходской (в кафедральном соборе) жизни. Большой проблемой оставалось получение здания под епархиальное управление. Только к весне 1995 года епархии было передано в безвозмездную аренду одноэтажное здание какого-то кустарного цеха с обвалившимися стенами и потолками на ул. Майкопской.
* * *
В 1995 году на Новый год и Рождество происходили кровавые бои в Грозном. 131-я мотострелковая бригада, дислоцировавшаяся в Майкопе, вошла в мятежный город в числе первых. Семьи всех офицеров жили в Майкопе. В ночь на Рождество собор был переполнен взволнованными плачущими женщинами, детьми. Горе заставило людей горячо молиться...
В этих страшных боях Майкопская бригада была полностью разгромлена. Погибли и командир, и начальник штаба, и начальник по воспитательной части (по-старому замполит), и даже зам. по тылу - всего до 400 офицеров и солдат. Цинковые гробы приходили в Майкоп начиная с конца января, когда Грозный был наконец взят федеральными войсками, и весь февраль. Мне пришлось совершить отпевание многих офицеров этой части (солдатские гробы отсылали по месту жительства убиенных).
В 1995 году у владыки возник некий план относительно его и моей перспектив на будущее. Не имею сведений о том, какие и с кем вел владыка переговоры в этот период и на чью поддержку рассчитывал. Владыка полагал перейти на одну из кафедр в Центральной России, меня представлял к архиерейской хиротонии, с расчетом, чтобы я занял его место на Майкопской кафедре.
План владыки Александра не осуществился. Его, правда, перевели с Майкопской кафедры на Саратовскую. Казалось бы, это Центральная Россия, но владыка так не считал. В его понимании Центральная Россия была гораздо северо-западнее... Что же касается меня, то я был назначен ректором Ставропольской духовной семинарии.
Мое прощание с владыкой Александром происходило в его кабинете в епархиальном управлении на ул. Майкопской. К тому времени здание бывшего цеха очень неплохо привели в порядок, во всяком случае, разница с деревянным домом на соборном подворье была очень заметная.
Разговор был очень откровенный, с его стороны это было настоящее отеческое наставление. С моей, как говорили при дворе Чингиз-хана, «внимание и повиновение». Жаль только, что в последующий год, при своей ректорской деятельности, я не имел такого наставника, как владыка Александр. А ведь именно на этом поприще его советы и наставления были бы для меня незаменимы.
Публикуется в сокращении
Журнал "Православие и современность", №23 (39), 2012 г.
http://www.eparhia-saratov.ru/pages/ot_zagorska_do_maykopa
