2 сентября 1812 года московский генерал-губернатор Фёдор Васильевич Ростопчин в спешке покидал вверенный ему императором Александром I город. Оказавшись в гуще отступающих через Москву колонн русской армии, устремившихся на Рязанскую дорогу, в полдень Ростопчин уже проехал заставу. В этот момент он услышал далёкое и гулкое эхо пушечных выстрелов. Это в Кремле французы разгоняли горстку храбрецов, засевших в Арсенале и пытавшихся отстреливаться.
Своеобразный артиллерийский
салют прозвучал уже не в честь, а в память о Москве. Ростопчин же
расценил эти выстрелы как окончание своего градоначальства над Москвой:
«Долг свой я исполнил; совесть моя безмолвствовала, так как мне не в чем
было укорить себя, и ничто не тяготило моего сердца; но я был подавлен
горестью и вынужден завидовать русским, погибшим на полях Бородина. Они
умерли, защищая своё отечество, с оружием в руках и не были свидетелями
торжества Наполеона».
А в это время из окон третьего этажа здания
Сената в Кремле за разворачивающейся трагедией наблюдал чиновник
Вотчинного архива надворный советник Алексей Дмитриевич Бестужев-Рюмин.
Он, в отличие от Ростопчина, не покинул Москвы, оставшись охранять
Вотчинный архив.
2 сентября 1812 г. Бестужев-Рюмин, оказавшийся среди
тех москвичей, кто действовал согласно принципу «Спасайся, кто может», в
поисках избавления от входящих в город французских войск направился в
Вотчинный архив, прихватив с собою жену и малолетних сыновей. Там уже
находились и другие чиновники, не сумевшие эвакуироваться из города.
Архив располагался в здании Сената.
Ворвавшиеся в Кремль французы
принялись рыскать по всем зданиям и помещениям. Попавшихся им чиновников
Вотчинного архива они обобрали до нитки, выгнав их на улицу. Среди
обездоленных оказался и Бестужев-Рюмин с семьёй.
Нелегко представить,
что творилось тогда на заполоненных французами улицах Москвы, по
которым семья Бестужевых-Рюминых пыталась вернуться на свою квартиру.
Однако возвращаться было уже некуда: дом разграбили мародёры, а вскоре
он и вовсе был поглощён пожаром. Временное пристанище семья нашла под
крышей Медико-хирургической академии.
Надо ли говорить, в какой нужде
оказались Бестужев-Рюмин и его жена! Перебиваясь с хлеба на воду, вновь
и вновь в своих скитаниях по Москве пытались они найти кров и спасение,
на этот раз их приютили в доме князя Одоевского на Петровке, где жил
один из сослуживцев Бестужева-Рюмина.
А в это время Наполеон уже
задумался над необходимостью организации в Москве местных органов
управления и полиции, решив создать Муниципальный совет и полицию.
Только где было взять столько москвичей, желающих «управлять» в
опустевшем городе? Вот и хватали на улице тех горожан, кто хоть как-то
мог изъясняться по-французски. Одним из первых попавшихся под горячую
руку стал Алексей Дмитриевич Бестужев-Рюмин. Первый раз его схватили
прямо на Тверской улице, потащили к Наполеону. На предложение императора
поступить к нему на службу Бестужев-Рюмин ответил, что считает
«противным долгу, чести и присяге служить двум императорам». Наполеон
приказал отпустить его с миром.
Во второй раз у Бестужева-Рюмина
отказаться не хватило мочи. После того как пожар выгнал его семью из
дома Одоевского, несчастные укрылись было в избе посреди огородов
Полевого двора, народу набилось там как сельдей в бочке. Но вскоре и это
жалкое жилище подожгли. Тогда Бестужев-Рюмин повел своих голодных и
холодных детей на Самотёку в бани, но и бань уже не было: они сгорели.
Случайно
встретившийся им старый хромой солдат поделился мукой, которую
размочили и накормили детей. Услышав от таких же бедолаг, что где-то на
Москве-реке затонули барки с мукой, Бестужев-Рюмин кинулся туда, дабы
раздобыть хоть какое-то пропитание. Здесь-то его и поймали. И как ни
отмахивался он от такой чести, но ему пришлось-таки поступить на службу к
Наполеону, войти в Муниципальный совет, носить алую ленту на левой
руке.
По разным оценкам, общая численность органов власти,
созданных французами в Москве, составляла почти полторы сотни человек.
Подчинялись они назначенному Наполеоном новым губернатором маршалу
Мортье и главному интенданту Лесепсу (последний Россию хорошо знал, так
как до начала войны десять лет жил в Петербурге в качестве дипломата).
Не остались москвичи и без афишек, к которым так привыкли при
Ростопчине, - первое наполеоновское обращение к горожанам появилось уже 2
сентября. В нём москвичей призывали «ничего не страшась, объявлять, где
хранится провиант и фураж».
Интендант в своём «Провозглашении» к
горожанам (на французском и русском языках) предложил им без страха
вернуться в Москву, а крестьянам - вернуться в свои избы. Половина
текста - это рассказ о торговле, разрешённой в Москве, и предпринятых
французскими властями мерах по защите обозов: «Жители города и деревень,
и вы, работники и мастеровые, какой бы вы нации ни были, вас взывается
исполнять отеческие намерения Его Величества Императора и Короля и
способствовать с ним к общему благополучию. Несите к его стопам почтение
и доверие и не медлите соединиться с нами».
Находился муниципалитет в
доме графа Румянцева на Маросейке. Трудным и длительным для французов
был процесс его создания. Подавляющая часть членов совета была включена в
него в добровольно-принудительном порядке, помимо их воли. Во главе
совета находился городской голова - мэр Пётр Нахоткин. Бестужев-Рюмин
был назначен товарищем городского головы и отвечал в муниципалитете за
снабжение продовольствием бедных и попечение больных. На его доме была
повешена доска с надписью: «Резиденция помощника мэра города».
Современники
отмечали, что «в это время низшие французские чины считали Бестужева
городским начальником. Он умел пользоваться этим как нельзя лучше; брал
у французов хлеб и раздавал беднейшим из своих соотечественников, в
особенности семейным и таким образом облегчал участь многих несчастных.
Он заботился и о сохранении в целости Вотчинного департамента. Так,
бывши однажды в Кремле, он увидел, что французы из окон архива
выкидывали книги и дела в связках; тотчас же отправился к Наполеону, как
член Муниципального Совета был допущен к нему и донёс ему об этом.
Наполеон, по просьбе его, приказал к архиву приставить караул».
Когда
после изгнания оккупантов началось расследование деятельности
оставшегося в городе чиновничества, Бестужев-Рюмин был отстранен от
работы в Вотчинном архиве по распоряжению обер-прокурора Огарёва. А 17
марта 1813 г. указом правительствующего Сената Бестужева-Рюмина и вовсе
от занимаемой им должности уволили «с причислением к Герольдии». Один из
сослуживцев написал донос, в котором обвинил его в краже казённых денег
- Бестужеву-Рюмину пришлось долго оправдываться, чтобы снять с себя
подозрения.
В результате расследования выяснилось, что
Бестужев-Рюмин «во время исправления им сей должности действовал он, как
видно из дела, наравне с другими членами муниципалитета и особенных
услуг его неприятелю по исследованию не обнаружилось; но он навлёк на
себя крайнее подозрение тем, что по изгнании уже неприятеля из Москвы не
только не явился с прочими к вошедшему в оную российскому генералу
Иловайскому 4-му, но 12 октября и совсем выехал из сей столицы в деревни
братьев и гр. Бобринского; в Москву же не прежде возвратился, как 22
ноября, и то потому только, что узнал из газет о донесении
генерал-майора Иловайского Его и.в. о том, что он, Бестужев-Рюмин
скрылся». В ответ он вынужден был объяснять свой поступок тем, что
остался без средств к существованию и потому выехал из Москвы. Однако
следствие установило, что Бестужев-Рюмин приехал из Москвы в деревню с
обозом, и немалым. В итоге следствие обязало его уплатить в казну в счёт
утраченного казённого имущества более 8 тысяч рублей.
Записки
Алексея Дмитриевича Бестужева-Рюмина, опубликованные в «Русском архиве»,
представляют собой интереснейший документ эпохи, в подробностях
раскрывающий малоизвестные страницы истории Москвы 1812 года. Будучи
привлечённым французами к созданию оккупационных органов власти в
Москве, автор записок стал непосредственным участником трагических
событий, случившихся в Первопрестольной в сентябре-октябре 1812 г.
Подготовил Александр ВАСЬКИН
