Первые
главы этой книги Александра Твардовского были напечатаны в сентябре
1942 года, когда, как в ней было сказано, «к Волге двинулась беда (а
строчкой раньше: «Где-то танки лезут в горы» - тут речь о прорыве
гитлеровской армии ещё и на Кавказ).
Когда несколько недель спустя «с
листка армейской маленькой газетки» новые главы попали уже и в
«Правду», поэт писал жене: «И мне по правде приятно, что и моё что-то
завёрстано в полосу о Сталинграде». «Книга про бойца» (таков её
подзаголовок) вступала тогда в солдатский строй поистине с марша - в
бой.
В самом начале, при приходе Тёркина в новую роту, -
«Свой?» - бойцы между собой, -
«Свой!» - переглянулись.
То
же произошло с героем и в реальной действительности. «Всё там правда...
Буквально во всех мелочах... В жизни Тёркина чувствуешь свою жизнь... Как
раз я пережил всё это», - говорилось в письмах, которые автор стал
получать с первых же недель после начала публикации книги. Солдаты
узнавали в её герое самих себя, также прошедших «в просоленной
гимнастёрке сотни вёрст земли родной» в тяжелейшие дни и сорок первого, и
нового страдного года:
Шёл наш брат, худой, голодный,
Потерявший связь и часть,
Шёл поротно и повзводно,
И компанией свободной,
И один, как вёрст, подчас.
«Я
сам шёл 72 дня... Именно с такими мыслями, товарищ Твардовский, я тоже
шёл, не зная, «где Россия, по какой рубеж своя», - писал старший сержант
Коньков. - Спасибо Вам, родной, за Вашу повесть, пишите и пишите её
дальше».
И, читая подобные взволнованные, безыскусные и нередко
наивные отзывы, Твардовский утверждался в правильности своего решения,
что раз «война всерьёз», так и «поэзия должна быть всерьёз», как сказано
в его письме к жене, и что на войне:
...Всего иного пуще
Не прожить наверняка -
Без чего? Без правды сущей,
Правды, прямо в душу бьющей,
Да была б она погуще,
Как бы ни была горька.
«И
в кого ты удался?» - дивились товарищи-бойцы в книге, а за ними -
читатели. Твардовский же гордился как раз тем, что испытывал, как сам
признавался, «драгоценную радость рассказа для воюющих людей» о герое,
«несущем в себе самое лучшее их» (курсив мой. - А.Т.) - «национальное
без нажима, весёлое не по уставу, живое, мудрое и трогательное».
И
как это было важно - принципиально важно! - любовно отмечать лучшие
черты русского характера, глубоко чуждые и твёрдо противостоявшие
крайнему, самоупоённому, чванному национализму, который представлял
собой немецкий фашизм!
Сама любовь к Родине была у Тёркина тем
«чувством, редко проявляющимся, стыдливым в русском, но лежащим в
глубине души каждого», о чём говорил ещё Лев Толстой, восхищавшийся этой
«скрытой теплотой патриотизма». Но как много чувствуется хотя бы за
этим скупым тёркинским:
То была печаль большая,
Как брели мы на восток.
Он
был не только весел «не по уставу» (вспомните-ка, эким озорным образом
он ободряет сотоварищей, когда «все кругом лежат... закопавшись носом в
снег», боясь взрыва упавшего поблизости снаряда:
Тёркин встал, такой ли ухарь,
Отряхнулся, принял вид:
- Хватит, хлопцы,
землю нюхать,
Не годится, - говорит.
Сам стоит с воронкой рядом
И у хлопцев на виду,
Обратясь к тому снаряду,
Справил малую нужду...
«Книга
про бойца» была разительно не похожа на то, как война часто выглядела
тогда и в газетах, и в литературе. «Когда мы отступали, - писал поэту
старший сержант А. Родин, - когда были тяжёлые дни, почти все рассказы,
которые я читал, были только о победах. Помню, как меня и моих товарищей
поразил ваш рассказ «Переправа». Этот рассказ о том, как переправа
сорвалась... И написано так, что абсолютно всё себе представляю. Память об
этой главе сохранилась у всех».
Слыханное ли дело - в пору, когда в
советской пропаганде Красная армия часто выглядела, по горькому
выражению жены поэта, «каким-то коллективом бессмертных бойцов»,
прочесть в стихах:
Люди тёплые, живые
Шли на дно, на дно, на дно.
И
вся книга создавалась «не по уставу»! «Самая большая моя провинность, -
делился поэт с женой, - что я «без ведома» и «указаний» пишу... Нужно
быть готовому ко многим мелким и не очень мелким неприятностям».
И действительно, публикация последующих глав не раз надолго прерывалась. Прекращалось и чтение «Тёркина» по радио.
«Где-то
кто-то сказал, что он чего-то не отражает», - говорится в письме поэта
домой. Впоследствии же его и прямо упрекали, что в книге, дескать, не
уделено должного внимания «организующему началу» - «воле и разуму
советской власти, коммунистической партии», и, по выражению тех лет,
«сигнализировали», что даже Ленин и Сталин в «Тёркине» ни разу не
упомянуты.
Но, несмотря на все эти злоключения, судьба «Книги про
бойца» была словно бы напророчена в первом же печатном отклике,
появившемся уже 8 октября 1942 года.
«Первое чувство, какое вызывает
поэма Твардовского, - радость, - писал критик Даниил Данин в статье
«Образ русского воина». - Радость - потому, что совсем неожиданно
появился у тебя и у твоих фронтовых товарищей единственный в своём роде,
неунывающий, простой и верный друг. Он будет надёжным милым спутником
на трудных дорогах войны».
«Поэма Твардовского покоряет своей
естественностью, глубочайшей правдивостью и простотой, - говорилось
далее. - ...Прочитайте поэму. Перед вами предстанет живая душа воюющего
народа».
И, охарактеризовав Тёркина как «храбреца без позы... философа
без хитроумия», автор статьи смело - и прозорливо! - заключал:
«Твардовский создал неумирающего героя».
Пройдут десятилетия, но даже
спустя четверть века после конца войны в последние месяцы своей, увы,
рано оборвавшейся жизни поэт будет получать письма, под одним из которых
значилось: «Ваш Д. Белкин, навсегда солдат из роты Тёркина», а в другом
говорилось:
«Дорогой мой Александр Трифонович, я... прошёл всю
Отечественную, читаю ваше произведение, люблю вас как душу свою... Солдат
Беликов Николай Фёдорович».
