К тому, что дамы, осужденные за концерт в храме Христа Спасителя, не хотят ехать в колонию и желают остаться в хозобслуге московского СИЗО, можно отнестись с пониманием.
Конечно, контраст между смелым и дерзновенным поведением на суде, когда отважные девушки ничего не боялись, встречая приговор радостными улыбками, и нынешним прошением не посылать их на зону несколько разрушает цельность героического образа. Бесшабашные девушки, не боящиеся ни Бога, ни черта, - это один образ, хозобслуга в столичном СИЗО, чтобы быть поближе к адвокатам, - это иной образ, менее героический и более прагматический.
«Заявление, что есть быдло, которому место на зоне, и есть московские интеллигенты, которым там совершенно не место, есть сильный адвокатский ход»
Собственно, задолго до молебствовавших дам, еще в диссидентские времена (чтобы не ходить совсем далеко, во времена декабристов и народовольцев), тоже существовала та проблема, что люди, особо бравирующие своей отвагой и дерзновенностью, потом оказываются куда менее стойкими, чем их коллеги, не столь склонные к браваде. Это тут же привлекло к себе внимание, не всегда доброжелательное: «Остаться на централе, будучи осужденным, можно только в одном случае - записавшись в «хозотряд», он же «хозбанда», «баландеры», «шныри» и т. д.», отношение зэков к которым оставляет желать лучшего.Впрочем, неясно, во-первых, можно ли вообще переносить обычаи мужской зоны на обычаи женской - возможно, тут есть различия и нюансы, во-вторых, можно ли вообще исходить из того, что понятия уголовного мира безусловно правильны. В конце концов, жизнь с приговором еще не кончена, надо как-то решать, как провести назначенный срок, и здесь дамам виднее. Сидеть-то им, а не строгим критикам-ригористам.
Тем более виднее адвокатам. Задача адвоката - всеми законными средствами облегчить положение своего клиента. Если и клиент, и адвокат согласны в том, что отбывание срока в качестве хозобслуги является меньшим злом, резонно направить усилия в этом направлении.
Следует, однако, понимать специфику такого решения. Ст. 77 УИК РФ, предусматривающая, что «в исключительных случаях лица, осужденные к лишению свободы, ранее не отбывавшие лишение свободы, которым отбывание наказания назначено в исправительной колонии общего режима, могут быть с их согласия оставлены в следственном изоляторе или тюрьме для выполнения работ по хозяйственному обслуживанию», не предполагает обязательности в известных случаях такого оставления. Могут оставить, могут не оставить. А равно и не предполагает официальных публичных прений на этот счет. Все на благоусмотрение тюремной администрации (или какой-нибудь вышестоящей администрации), т.е. вопрос решается «невесомыми, интегральными ходами». Чрезмерная публичность здесь скорее вредна.
Она, конечно, не всегда полезна и в публичных процессах. Зачастую подсудимому лучше тихо выйти, чем громко сесть, а чрезмерное адвокатское красноречие может привести как раз ко второму варианту. Но уж сугубо и трегубо адвокатская скромность потребна в делах деликатно-административных - навроде ст. 77 УИК, где тюремщики вообще никому ничем не обязаны.
Но адвокат Н.А. Толоконниковой М.З. Фейгин, вообще любящий звонкие высказывания, не изменил себе и тут, заявив: «Московских интеллигентов, которыми являются наши подзащитные, сажать на зону не следует». Можно, конечно, представить себе еще более удачный способ домогательства благосклонности, но вообще-то трудно. Заявление, что есть быдло, которому место на зоне, и есть московские интеллигенты, которым там совершенно не место, есть сильный адвокатский ход. Старожилы не припомнят.
Здесь, очевидно, дело в различии между собственно адвокатом, т. е. защитником, стремящимся облегчить положение своего клиента, и адвокатом-трибуном, ярким образцом которого является М.З. Фейгин. Просто адвокат апеллирует к той аудитории, от которой зависит судьба его клиента. Адвокат-трибун обращается к своей целевой аудитории, стремясь завоевать ее - и только ее - благосклонность, хотя бы та никак не была полномочна решать судьбу его клиента. Отсюда и разница в речевых средствах.
