«...вспоминались тайные службы, совершавшиеся в Соловецком лагере погибшим позже священником...
То
был период, когда духовных лиц обряжали в лагерные бушлаты, насильно
стригли и брили. За отправление любых треб их расстреливали. Для мирян,
прибегнувших к помощи религии, введено было удлинение срока - пятилетний
"довесок". И все же отец Иоанн, уже не прежний благообразный священник в
рясе и с бородкой, а сутулый, немощный и униженный арестант в грязном,
залатанном обмундировании, с безобразно укороченными волосами - его
стригли и брили связанным, - изредка ухитрялся выбраться за зону: кто-то
добывал ему пропуск через ворота монастырской ограды. И уходил в лес.
Там,
на небольшой полянке, укрытой молодыми соснами, собиралась кучка
верующих. Приносились хранившиеся с великой опаской у надежных и
бесстрашных людей антиминс и потребная для службы утварь. Отец Иоанн
надевал епитрахиль и фелонь, мятую и вытертую, и начинал вполголоса.
Возгласия и тихое пение нашего робкого хора уносились к пустому
северному небу; их поглощала обступившая мшарину чаща...
Страшно
было попасть в засаду, мерещились выскакивающие из-за деревьев вохровцы,
- и мы стремились уйти всеми помыслами к горним заступникам. И, бывало,
удавалось отрешиться от гнетущих забот. Тогда сердце полнилось
благостным миром, и в каждом человеке прозревался брат во Христе.
Отрадные, просветленные минуты! В любви и вере виделось оружие против
раздирающей людей ненависти. И воскресали знакомые с детства рассказы о
первых веках христианства.
Чудилась некая связь между этой вот
горсткой затравленных, с верой и надеждой внимающих каждому слову отца
Иоанна зэков - и святыми и мучениками, порожденными гонениями. Может, и
две тысячи лет назад апостолы таким же слабым и простуженным голосом
вселяли мужество и надежду в обреченных, напуганных ропотом толпы на
скамьях цирка и ревом хищников в вивариях, каким сейчас так просто и
душевно напутствует нас, подходящих к кресту, этот гонимый русский
священник. Скромный, безвестный и великий...
Мы расходились по одному, чтобы не привлечь внимания...»[1]
Книга,
из которой приведена цитата, - в том же ряду, что и «Солнце мертвых»
Ивана Шмелева, «Россия в концлагере» Ивана Солоневича, «Неугасимая
лампада» Бориса Ширяева, «Архипелаг ГУЛАГ» Александра Солженицына.
«Погружение во тьму» - мемуарное свидетельство о самых страшных
десятилетиях в истории нашей страны.
Предлагаем вашему вниманию очерк жизни писателя и беседу с его вдовой.
Олег Васильевич Волков - ровесник ХХ века. Он родился в 1900 году в знатной дворянской семье и получил всё, что в СССР за такое происхождение полагалось. До революции успел окончить Тенишевское училище. В 1917 году поступил в Тверское кавалерийское юнкерское училище, но после октябрьского переворота юнкеров распустили по домам из-за угрозы поголовного расстрела. Зимой 1918-го в Торжке был сформирован добровольческий конный отряд; в его составе юнкер Волков ушел на Гражданскую войну. Летом, вырвавшись из окружения, отряд устремился к Екатеринбургу, в надежде спасти царскую семью. Но Ипатьевский дом добровольцы застали уже опустевшим, с пятнами крови на стенах «расстрельной» комнаты. В дальнейшем Волков пытался пробраться к Врангелю, но в Крым попал, когда эвакуация вооруженных сил юга России уже завершилась.
Путь в университет юноше был закрыт из-за происхождения. Прекрасно владея несколькими иностранными языками, Волков работал переводчиком в миссии Нансена, а после ее отъезда - в греческом посольстве.
Его арестовали в начале 1928-го. О белогвардейском прошлом Волкова «органы» ничего не знали ни тогда, ни после, что видно из его следственных дел, ныне опубликованных. (Из них же видно, как неизменно стойко и благородно держался он на допросах, стараясь не повредить другим.) И никаких обвинений ему первоначально не предъявлялось: просто молодого человека хотели завербовать в осведомители, от чего он категорически отказался. Следователь пообещал, что Волкова сгноят в лагерях.
«...Случалось потом, в особо тяжкие дни, вспоминать эту пытку духа на Лубянке в феврале уже далекого двадцать восьмого года. Перебирая на все лады ее обстоятельства, в минуты малодушия я жалел, что в тот роковой час не представилось другого выхода. <...> Впрочем, я всегда безобманно чувствовал: повторись всё - и я снова упрусь, уже ясно представляя, на что себя обрекаю...» (С. 18).
Когда в годы перестройки книга Волкова была издана в СССР, один из рецензентов заметил: «"снова упрусь" - вот итог, превращающий "Погружение во тьму" в "Восхождение к свету"».
Начало
первого срока будущий писатель отбывал на Соловках. Этот лагерный год
был довольно легким по сравнению с тем, что ему предстояло пережить в
дальнейшем: на Соловках еще царили относительно «патриархальные» нравы. В
чем состояла «патриархальность», можно понять лишь в контексте всей
книги, да и лагерных мемуаров в целом...
Внезапно лагерный срок Волкову заменили высылкой в Тульскую область: сказалось заступничество «всероссийского старосты» Калинина, которому близкие Волкова когда-то оказали важную услугу. Эта замена спасла будущему писателю жизнь: через несколько месяцев на Соловках начались массовые расстрелы. В одну ночь было убито свыше шестисот человек. После второго ареста, вновь попав на Соловки в 1931 году, Волков не встретил здесь никого из прежних друзей.
Потом была ссылка в Архангельск, где Волков общался со святителем Лукой (Войно-Ясенецким); уже в ссылке - новый арест и лагерь в Коми АССР. Освободившись незадолго до начала войны, Волков поступил в геологическую экспедицию, что дало ему почти год передышки от жизни за колючей проволокой: затерянную в тайге экспедицию органы нашли только летом 1942-го, чтобы объявить Волкову об аресте и новом сроке. Пообещала ведь ему когда-то советская власть: не хочешь быть стукачом - сгноим в лагерях, и обещание выполняла с большевистским дубинноголовым энтузиазмом. И своего почти добилась: через два года он умирал от тяжелейшей дистрофии, пеллагры, цинги. Лечить никто не собирался - много их тут было таких. Но случайно (случайно ли?) о нем узнал начальник санчасти, бывший зэк, с которым Волков когда-то вместе сидел. Этот человек сделал всё, что мог в тех условиях: Волкова взяли в лазарет, подлечили ровно настолько, чтобы он передвигал ноги (при лучшем состоянии комиссия не подписала бы акт об инвалидности), и отправили умирать в ссылку.
Он не умер. И хотя родственники, которых он повидал проездом в Москве, даже годы спустя с ужасом вспоминали, как он выглядел после лагеря («живой скелет!»), дистрофия постепенно отступила. В Кировабаде, куда он был сослан, вновь выручили иностранные языки - в местном вузе преподавать их было почти некому, и скоро Волков стал незаменимым специалистом. В 1951 году - пятый, последний арест. В обвинительном заключении написали попросту «СОЭ» («социально опасный элемент») - и сослали на 10 лет в глухое село Ярцево Красноярского края. Но весной 1953-го умер Сталин, началась реабилитация невинно осужденных. До Волкова очередь дошла в 1955 году. Его реабилитировали по всем пяти делам, и он смог, наконец, вернуться в Москву. Позади было почти тридцать лет лагерей, тюрем, ссылок.
Однажды его спросили: как выжить в лагере, что нужно делать, чтобы в нечеловеческих условиях оставаться человеком? Он ответил без пафоса: «Мыть руки и не ругаться матом». И, видимо, заметив удивление вопрошавшего (только-то?), добавил: «А вы думаете, это так просто - мыть руки, когда их никто не моет?».
Оставаться
человеком помогала вера. Волков вспоминал, что по-настоящему ощутил это
при отъезде с Соловков после первого срока. Его напутствовал
священноисповедник епископ Глазовский Виктор (Островидов). Владыка
наказал молодому человеку помнить о тех, кто на Соловках претерпевает
мучения за Христа, и, если доведется, когда-нибудь рассказать о них. Сам
Волков, покидая остров, чувствовал «обновляющее, очищающее душу
воздействие соловецкой святыни <...>. Именно тогда я полнее всего
ощутил и уразумел значение веры. За нее и пострадать можно!» (С. 119).
Потом, в особенно тяжкие дни, пришло ощущение «полной безнаказанности зла», был период сомнений, отчаяния, завершившийся возвращением к Богу. Писатель вспоминал, что, отправляясь в последнюю, красноярскую ссылку - уже на шестом десятке, с язвой желудка и туберкулезом гортани, - он не испытывал тревоги: «...во мне тогда стали снова оживать надежды на одолимость зла. И было ощущение, что вопреки всему обо мне печется Благая Сила» (С. 504). Кстати, туберкулез гортани, который не смогли вылечить в специализированной столичной больнице (куда Волкова поместили «по блату» - ссыльным запрещалось находиться в Москве), в северной ссылке удивительным образом прошел сам собой...
После реабилитации Волков вернулся в Москву. Он много переводил, публиковал рассказы, преимущественно на охотничьи темы и о природе, публицистические статьи. В 1957 году был принят в Союз писателей. Олег Васильевич стоял у истоков экологического движения в СССР, первым начал бороться за сохранение Байкала, северных рек. Он был зачинателем «Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры», «Энциклопедии российских деревень», писал книги об архитектуре Москвы, Петербурга. В период «оттепели» предложил «Новому миру» повесть «Под конем», тематически перекликающуюся с «Погружением во тьму». Твардовский, уже опубликовавший несколько рассказов Солженицына, обещал напечатать и повесть Волкова: «Только не сразу, а то обвинят в "направлении"». Но «оттепель» кончилась раньше, чем редактор «Нового мира» успел осуществить свои намерения.
Завершенное в конце 1970-х главное произведение Волкова - «Погружение во тьму» - впервые было опубликовано во Франции в 1987 году (рукопись тайно вывез Булат Окуджава, сосед по дому). Писатель дожил и до отечественных публикаций. Впоследствии книга была издана полностью, но первое издание, вышедшее в 1990-м, изрядно пострадало от цензуры: тогдашние рамки «гласности» еще не вмещали мыслей о преемственности злодеяний Ленина-Сталина, правдивых и резких слов о том, во что обошлась России революция и всё за ней последовавшее... Разорение деревни, уничтожение крестьянства Волков считал одним из главных преступлений советского режима. Самые пронзительные страницы книги - о раскулаченных мужиках, умирающих на улицах Архангельска, о крестьянах, изгнанных из родных мест и брошенных зимой «обживать» зырянскую тайгу... Другое чудовищное преступление - растление человеческих душ. Завершая книгу, в 1979 году Волков писал: «Подорванное хозяйство еще может быть восстановлено разумными мерами. Неизмеримо страшнее выглядит разрушенное моральное здоровье нации, обесцененные нравственные критерии. Длившаяся десятилетиями пропаганда, направленная на искоренение принципов и норм, основанных на совести, христианских устоях, не могла не разрушить в народе самое понятие добра и зла. Проповедь примата материальных ценностей привела к отрицанию духовных и пренебрежению ими. Отсюда - неизбежное одичание, бездуховность, утверждение вседозволенности. <...> Побуждаемые - и в какой-то мере оправдываемые - низкой оплатой труда, рабочие воруют и тащат из цехов что попало (привратник за мзду отведет глаза!), торговцы обвешивают и обманывают напропалую, хозяйственники и бухгалтеры монтируют головоломные мошеннические комбинации, начальники берут взятки, безнаказанно грабят казну; ржа коррупции разъедает вузы и больницы, все ступени служебной зависимости, любые общественные организации» (С. 537-538).
В 1993 году в одной из газет появилась заметка: «Чего не смог ГУЛАГ, сделал Мострест». Работнички оного треста, проявив вполне обычное преступное советское разгильдяйство, оставили без ограждения яму двухметровой глубины; в нее и провалился Олег Васильевич, выйдя вечером погулять с собакой. Открытый перелом ноги в таком возрасте стал непоправимой бедой. Последние два с половиной года писатель уже не мог выходить из дома. 10 февраля 1996 года, в канун праздника новомучеников и исповедников Российских, Олег Васильевич Волков скончался. В некрологе «Журнала Московской Патриархии» отмечалось, что «он до конца своих дней сохранял аристократическую стать, безупречную русскую речь, изысканно простой писательский слог и православную веру».
Помню конец 1980-х - 1990-й год, когда журналы печатали фрагменты «Погружения во тьму» и Олег Васильевич стал появляться в передачах центрального телевидения. Он вызывал восхищение, другого слова не подобрать. Олицетворение России, которую мы потеряли. В каждом слове, в каждом жесте чувствовалось достоинство без снобизма, внутренняя культура, из следующих поколений, увы, в большей или меньшей степени успешно вытравленная. Человек, общавшийся со святыми, прошедший запредельные испытания и сохранивший веру...
* * *
Мы беседуем с вдовой писателя Маргаритой Сергеевной Волковой.
- Маргарита Сергеевна, насколько можно судить по воспоминаниям самого Олега Васильевича, его семья была не очень воцерковленной: оба родителя увлекались теософией, отец еще и толстовством...
- Это же Петербург, а петербуржцы в основном были маловеры. Внешнее всё соблюдалось, но всё-таки они маловеры по сравнению с Москвой. А Олега сама судьба вела к настоящей вере. Он через всё прошел - голод, холод, всевозможные издевательства... Но вера, наоборот, укрепилась. Здесь сыграло роль и пребывание на Соловках, когда там было столько священников, мучеников и исповедников. И общение со святителем Лукой Крымским дало ему силы выдержать тридцать лет этого ада.
Господь ведь посылал ему помощь в самых безвыходных ситуациях, когда он бывал на волосок от смерти. И Олег знал, что в живых остался только потому, что Господу угодно было для чего-то продлить его дни. Преосвященный Лука однажды сказал Олегу: «Да вы не считайте себя ссыльным - считайте себя свидетелем». И сам Олег говорил: «Я живу, чтобы свидетельствовать».
За несколько дней до кончины он по просьбе журнала «Витрина. Читающая Россия» отвечал на вопросы так называемой тургеневской анкеты. В ней предлагались различные вопросы, и нужно было дать два варианта ответов: как бы ты ответил в 18 лет и сегодня. Отвечая на вопрос: «Кто ваши любимые герои в истории и в действительности?», Олег Васильевич написал: «18 лет - Муций Сцевола и адмирал Лазарев» (Олег Васильевич был правнуком Михаила Петровича Лазарева, знаменитого исследователя Антарктиды). А в графе «Сегодня» он ответил так: «Тот безымянный батюшка, что, презрев угрозу расстрела, служил в ночном соловецком лесу».
Мы познакомились в 1962 году в редакции «Дружбы народов», где я работала, и через какое-то время он подарил мне первое в моей жизни Евангелие. Я прочла. Конечно, это было потрясение. Потом прочитала всю Библию, тоже им подаренную. Потом и вера пришла, и воцерковление. Интерес к Священному Писанию, к духовной литературе - всё это он привил.
- А до встречи с Олегом Васильевичем Вы не были верующей?
- Какая-то вера была и раньше. Крещена я была еще в детстве. Помню, в школе перед экзаменами приятельница давала мне свою ладанку, я ее надевала и смело шла отвечать. А в храмы заходила редко, только перед какими-то важными событиями. Олег Васильевич считал, что вера - это нечто очень личное. Не помню, чтобы мы когда-либо говорили о вере. Но его бессловесный пример, его умение направить мысли мои и душу к Богу (найти Евангелие и Библию в то время было ох как трудно!) привели к тому, что вера моя из врожденной - от случая к случаю - стала радостной и осознанной.
Он знал: горячая, искренняя молитва до Бога дойдет. Однажды в лагере, на лесоповале, на зазевавшегося бедолагу, парализованного страхом, падало дерево. Все замерли... И вдруг дерево повело в сторону. Охранник выразил свое непомерное удивление длинным восхищенным матом. Земля вздрогнула от падения исполина, но все остались живы. «Вот сила молитвы!» - так сказал Олег, не уточняя, кто молился.
Венчал нас священник Димитрий Дудко. Мы часто к нему ездили в Гребнево - как, впрочем, и вся московская интеллигенция. Но наше общение с отцом Димитрием прервалось в 1980 году после его известного покаянного выступления по телевидению. Ранее его арестовали и условием освобождения поставили это выступление. Он, когда выступал, не только каялся в своей «антисоветской деятельности», но и называл фамилии других людей. Он был очень растерянный, несчастный... Я жалела его. Но Олег некоторых вещей не прощал. И когда отец Димитрий позвонил, через какое-то время после своего выступления, Олег сказал ему: «Отец Димитрий? Я такого не знаю», - и повесил трубку. У меня прямо сердце перевернулось. Но что поделать - Олег имел на это право.
Про него самого тоже не забывали. Помню, было это в том же 1980 году, перед московской олимпиадой: из Москвы выселяли бомжей, уголовников, чтобы к приезду иностранцев всё было чистенько, чтобы ничто не порочило нашу социалистическую действительность. А Олег же охотник, у него было два ружья. Пришли конфисковать эти ружья, раз он бывший зэк. Конфисковали, притом с понятыми! Понятые - из нашего дома. Держались милиционеры очень гордо, а фамилия их начальника была... то ли Косорылко... то ли Корытко... не вспомню сейчас. Олег тотчас пошел в Союз писателей и написал заявление: «Раз меня причисляют к такой публике - вот мое заявление на выезд, хочу эмигрировать. Я сыт по горло, вернусь, когда эта власть кончится». Вмешался Сергей Михалков, вмешался Ильин - главный кагэбэшник от литературы, но человек неплохой[2]. На следующий же день Олегу позвонил этот Косорылко: «Вы можете забрать ружья». Олег сказал: «Ну, нет! Вы сами и принесёте». И Косорылко всё принес с извинениями. Конечно, им не нужен был скандал перед олимпиадой. Но вот такие случаи давали нам понять, что органы его своим вниманием не оставляют. «Держат на крючке», - говорил Олег.
- Удивительно, что, когда в 1957 году Олега Васильевича принимали в Союз писателей, одним из тех, кто давал ему рекомендации, был Михалков. Казалось бы: такой советский, осторожный, и вдруг - рекомендация бывшему зэку с пятью судимостями. Проявление дворянской солидарности?
- И это тоже, но не только. Да, он советский, осторожный, но он Олега любил, всегда очень доверительно с ним беседовал. Знал - что бы он ни сказал «крамольное», Олег никогда его не выдаст.
Но, разумеется, всякое между ними бывало. Случилось это в одном из сибирских городов, не вспомню в каком. Перед этим Брежнев с дозором объезжал страну. А потом - писательская поездка, связанная с защитой природы. Олег постоянно этим занимался, как же было его в такую поездку не взять. И вот в этом городе выступает местное партийное начальство, несет обычный для того времени вздор. Один оратор похваляется, что памятник Ленину поставили в заповеднике, другой еще что-то в том же духе... А Олег вышел и сказал всё как есть, как в действительности обстояло положение дел с охраной природы, в частности в этой области, и спросил: «У вас тут был Брежнев, что ж вы ему ничего не говорили? А теперь оказалось - в этом нужда, в том, здесь браконьерство, там лес вырубают, всё гибнет...». И еще что-то добавил в том смысле, что вместо памятников Ленину вы бы лучше делом занимались.
Когда после выступления он вышел, вокруг него образовался вакуум. Только в гардеробе кое-кто украдкой к нему подходил и шепотом говорил: «Я разделяю Ваши взгляды». И Олег улетел в Москву.
Михалков от всего этого «заболел». Как же: он секретарь правления Союза писателей - и не доглядел? (Кстати, он был хорошим секретарем, очень много сделал добра, не ленился людям помогать). Ну а тут как вернулся, сразу позвонил Олегу. Я сама слышала, как Михалков кричал на том конце провода: «Ты сидел - хочешь, чтоб и я сел?». И - матом. Олег положил трубку, он мата не терпел. После этого по указанию Михалкова статью Олега рассыпали, книгу, которая должна была выйти, велено было не издавать. На что жить? Но к Олегу многие хорошо относились, любили его. Потихоньку давали ему на рецензию разные рукописи. Такая работа оплачивалась совсем не хуже, чем писательский труд; он это делал без особого удовольствия, но добросовестно. Но его самого не печатали. И длилось это довольно долго. И когда в очередной раз рассыпали что-то для Олега очень важное, болезненное - о каком-то заповеднике, который надо было спасать, - я пошла в церковь и долго-долго молилась... У нас тут храм в честь иконы «Знамение Божией Матери» в Переяславской слободе, и там чудотворная икона мученика Трифона. А Олег в это время был в ЦДЛ (Центральный дом литераторов. - Ред.). Возвращается и говорит: «Что-то случилось с Михалковым. Меня увидел, раскрыл объятия и говорит: "Дорогой ты наш Олег Васильевич!"».
А бывало и наоборот: Олег сам от издания готов был отказаться. Он написал книгу «Ту граду быть», об истории московских улиц. Мы были в Коктебеле. Получаем «чистые листы» - это последняя корректура, в которую уже нельзя вносить никакую правку. И вдруг Олег читает: «Я счастлив ходить по тем камням, на которые ступала нога Ленина». Он тотчас поехал в аэропорт. Были там билеты, нет ли - но он добился, чтобы его посадили на ближайший рейс. Пришел в издательство и сказал: «Рассыпайте набор. Вы что, не знаете моей судьбы?». Ну, сняли они эту фразу.
-
Маргарита Сергеевна, ныне покойный литературный критик Вадим Кожинов
утверждал, что якобы незадолго до смерти Олег Васильевич сказал ему
следующее: «Я по-прежнему не принимаю и ненавижу коммунизм, но я с
ужасом думаю, что теперь будет с Россией. Она слишком уязвимая и хрупкая
страна, ей нужна была эта броня в виде СССР».
- Если и была именно так - в чем я сомневаюсь - произнесена эта фраза, то в нее, конечно, был вложен иной смысл. Не тот, который грезится национал-социалистам. Сильная Россия - да! Он с болью воспринимал развал страны, но Олег Васильевич очень четко различал понятия «Родина» и «Советский Союз». Развал-то стал как раз результатом семидесяти лет советчины, при царях страна не разваливалась, а прирастала... Да, Сталин держал границы государства, но какой ценой? Это и слепому ясно. Конечно, легко, когда человек уже ушел, посмертно зачислять его в ряды «своих». Понятно, что национал-большевики хотели бы считать Олега Васильевича своим единомышленником. Но не получится. Олег всю жизнь был монархистом. В таком возрасте не меняют убеждений. И в той же тургеневской анкете, которую он заполнил незадолго до смерти, на вопрос: «Кого вы больше всего ненавидите из исторических деятелей?» - ответил: «Ленина - Сталина - Гитлера».
- Как Олег Васильевич познакомился со святителем Лукой?
- После второго соловецкого сидения Олега сослали в Архангельск. Ему там удалось хоть кое-как, но устроиться: нашел работу, снимал угол. А на улицах Архангельска, на тротуарах, трамвайных путях сидели и лежали умирающие мужики, сосланные туда целыми деревнями - с детьми, стариками. Они умирали от голода, холода и полной безнадежности. К утру не успевали убрать трупы... Олег третью часть любой своей еды откладывал. И когда собирался полновесный кулек, ходил кого-нибудь из них подкормить. Он говорил, что было невероятно тяжело идти среди них и выбирать самых несчастных, где дети. Эти глаза, смотревшие с немой мольбой: «Мне!», «Дай мне!»... И там он познакомился с пожилой симпатичной архангелогородкой, которая тоже приходила туда с кулечками еды - как выяснилось, от преосвященного Луки. Она рассказала владыке о молодом интеллигентном ссыльном, и владыка пригласил Олега на чаепитие. Так началось их знакомство. Церкви в Архангельске все были закрыты, или разрушены, или переданы обновленцам. И ходить на службу приходилось далеко за город, в ветхую кладбищенскую церковку. Когда владыка туда шел, он звал с собой Олега.
Служить владыке было запрещено. Он даже в алтарь никогда не заходил, стоял на богослужении со всеми прихожанами. Он не нарушал этот запрет, чтобы не подвести священника. Так и говорил: «Мне-то ничего не будет, а с настоятелем расправятся». А священник был такой маленький, сухонький, в одеянии настолько потрепанном, что владыка ему однажды принес свое облачение и по дороге говорил Олегу: «Ну, из большого-то малое можно сделать».
Преосвященный Лука был окружен агентами. И в том, что Олег с ним открыто ходил по улицам и приходил к нему в больницу, тоже был вызов. И доносы писались, конечно. Хотя Олега и без этого посадили бы снова.
Беседы с таким человеком, святым, очень много давали Олегу. Но святитель Лука не только тогда, в Архангельске, заботился о нем. Он и отойдя ко Господу Олега не оставил. Во всяком случае, «Погружение во тьму» в Греции издано не без его участия.
- Как это?
- Греки очень любят святителя Луку, очень почитают. И вот, архимандрит Нектарий (Антонопулос), настоятель монастыря святого Климентия в Фивах, поехал в Крым поклониться мощам святителя Луки. И там какая-то женщина, прихожанка, подарила ему «Погружение во тьму» на русском языке. Фамилия «Волков» отцу Нектарию ничего не говорила, но чем-то книга его всё же заинтересовала. И он дал почитать переводчице. Та сказала: «Это надо печатать!». Книга двумя изданиями выходила в Греции. Было немало изданий за рубежом, но греческое издание - лучшее. Настолько профессионально, строго всё выверено, даже карта вычерчена передвижений Олега. И получается, отец Нектарий узнал о книге Олега благодаря святителю Луке - он ведь ради святителя приехал.
Но это было позднее. А в ту же поездку, когда ему книгу подарили, отец Нектарий встретился с замечательным иконописцем Александром Соколовым. И спросил его: «Не можете ли Вы познакомить меня с настоящим русским человеком?». Саша сказал: «Могу. Этот человек - Олег Васильевич Волков. Но он сейчас болен. Я позвоню, и если он согласится, вы встретитесь». Отец Нектарий получил приглашение, мы его ждали. Он тогда еще не связывал Олега Васильевича с автором той книги, потому что книгу переводчице он позже дал. Он уехал в Оптину пустынь и надолго там задержался, а когда приехал - Олег уже был без сознания. Он ждал отца Нектария, а потом невмоготу стало, в кому впал. Отец Нектарий позвонил, и я сказала: «Не могу Вас сейчас принять, простите». И на следующий день Олег умер. Отец Нектарий до сих пор себя корит, что не повидался с ним.
В начале ноября 2011 года в Греции открылась конференция, посвященная священноисповеднику Луке Крымскому. Деловая ее часть проходила в Афинах и Салониках. Всё было организовано замечательно, выступали богословы, врачи, художники. Были делегации из России, с Украины... Меня пригласили выступить, я рассказывала о знакомстве Олега Васильевича со святителем Лукой. Конференцию подготовил отец Нектарий. Зная отца Нектария, я не удивляюсь, что именно на греческой земле пожелал расцвести наш российский святой преосвященный Лука. Кстати, отец Нектарий нашел в архиве греческого посольства документы, относящиеся к Олегу, о которых раньше ничего не было известно. Оказывается, посол после ареста Олега просил за него, писал своему правительству: заступитесь, талантливый молодой человек, пропадет ни за что. Ну, куда уж там греческому правительству... Никто, конечно, вмешиваться не стал. А Олег, по милости Божией, не пропал, претерпел до конца и свидетельство свое людям оставил.
Подготовила Оксана Гаркавенко
[1] Волков О. Погружение во тьму. М., 2009. С. 8-10. Далее номера страниц указаны в тексте.
[2] Ильин Виктор Николаевич - в 1950-1970-е гг. секретарь по организационным вопросам Московского отделения Союза писателей. Генерал-лейтенант КГБ в отставке.
http://www.eparhia-saratov.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=61102&Itemid=5
.jpg)
