Такая уж она - балканская земля, где ничто не умирает навсегда и не становится прошлым и историей из учебников, где о великих героях давних веков говорят и думают как о своих современниках.
Но и ужасы войн и раздоров не превращаются тут лишь в предания далеких эпох. Босния удивительно красива. Зеленая полноводная Дрина вьется между скалистых берегов, герцеговинские леса и горы поражают воображение. Не меньшее чудо - и творения рук человеческих. Древние храмы и мечети, прекрасные мосты над реками, города, разбросанные в горах черепичные крыши сел...
Для того чтобы построить их на этих кручах, потребовалось немалое искусство и мужество. Как и для того, чтобы возделывать пашню, также отвоеванную у гор. Здесь сошлись и тесно переплелись разные цивилизации, религии и культуры, породив, как это всегда бывает в таких случаях, нечто новое и удивительное. З
десь их стык, но и их разлом, прошедший через души и сердца местных жителей. В рассказе, из которого взята цитата для эпиграфа, речь идет о временах Первой мировой войны, начавшейся с сараевского выстрела Гаврило Принципа. После нее отгремела и Вторая мировая, принесшая огромные жертвы народам бывшей Югославии. Но когда в Боснии говорят «рат» (то есть «война»), имеют в виду не их, а войну последнюю, гражданскую и братоубийственную.
Она началась 20 лет назад. И хотя заключенные в 1995 году Дейтонские соглашения остановили кровопролитие, кажется, по-настоящему война так и не кончилась. Вот почему в моем повествовании о боснийской поездке будет куда больше о страшном и трагическом, нежели о прекрасном.
Братунац и Сребреница
Эти два небольших городка в Республике Сербской находятся совсем рядом: от одного до другого пешком можно дойти за какой-нибудь час. Но если о Сребренице так называемое международное сообщество вроде бы знает, то имя Братунац на страницах мировых СМИ практически никогда не появляется. Между тем общины Сребреницы и Братунца для сербов именно что братья по несчастью. Подавляющее большинство из 3267 сербов, убитых в среднем Подринье головорезами Насера Орича, были именно из этих общин.
Два дня мы прожили в Братунце, в мотельчике с претенциозным названием «Европа». Справа от него, буквально в двадцати метрах, - мечеть, утром меня будил азан. Слева, чуть подальше, - православная церковь, чьи колокола возвещают церковные праздники. Напротив - остов разрушенного во время боевых действий дома. За без малого два десятилетия сквозь пустые проемы окон и дверей проросли деревья.
Может быть, и нанесенные последней войной раны зарастают? Увы... Побитые пулями и осколками снарядов стены домов, заросшие травой и кустами руины уничтоженных сел столь же непременная часть пейзажа Боснии, как и горы, реки, озера, иглы минаретов и кресты церквей. Вскоре к этому привыкаешь и не обращаешь внимания. Разве что однажды, увидев отнюдь не бедный и хорошо отремонтированный дом в Сребренице с изуродованной таким образом боковой стеной я поинтересовалась, что за странная у хозяина причуда - оставлять подобные следы.
Ответ последовал поистине боснийский: «Подумаешь! Дыры-то не насквозь. Фасад он отремонтировал, ну а что там сбоку - какая разница?» Собственно, это можно назвать символическим образом самой боснийской государственности, у которой ни фундамента, ни несущих стен - один кое-как поддерживаемый фасад. «А с кем можно поговорить не о войне, а о том, как живут люди в Сребренице сейчас?», - спрашиваю. Меня знакомят с Драганой Лазаревич, учительницей сербского языка сребреничской основной школы имени Негоша. Разговор не очень-то веселый, но в целом обыкновенный для провинциальных городков, что боснийских, что российских, что до недавнего времени вроде бы благополучных европейских. По всем прошелся мировой экономический кризис. «Нема посла - нема паре», что означает «нет работы - нет денег».
Эту фразу я потом слышала неоднократно. Впрочем, учителя, как и другие бюджетники, по словам Драганы, до недавнего времени получали очень прилично по здешним меркам: около 1000 конвертируемых марок, что равно примерно 500 евро. Сейчас, опять-таки из-за кризиса, зарплаты урезали, а цены, наоборот, выросли. А так - кто-то что-то продает, кто в кафе, кто в гостинице устраивается. Ну и, что называется, натуральное хозяйство. Земля здесь плодороднейшая. Правда, в этом году слишком много природных катаклизмов, не очень-то благоприятных для урожая. Так, в середине мая в Сребренице и окрестностях выпал снег - практически небывалое явление.
А в конце июня установилась засушливая жара. «Ну а промышленность какая-нибудь осталась?» - интересуюсь. Ведь Сребреница некогда была шахтерской, в рудниках поблизости добывали золото и серебро, откуда и пошло название города. Рудник действует, но на нем сребренчане практически не работают. Да и если раньше, в югославские времена, деньги от добычи шли государству, то теперь один бог знает, какие хозяева присваивают доходы. В соседнем селении Поточари предприятие по производству автомобильных запчастей, но рабочих мест там всего ничего. Знаменитые местные бани - минеральные источники, куда до войны многие приезжали поправлять здоровье, - абсолютно заброшены.
К Драгане подходит ее супруг Горан Лазаревич. «Завтра его мать будет хоронить двух своих братьев, их зверски убили мусульмане в Петров день, 12 июля 1992 года, когда разорили Залазе. Тела нашли в 2010-м, а похороним только сейчас, ровно через двадцать лет». И тут я окончательно понимаю: «не про войну» не получится. Никак. Души людские, в отличие от стены того дома, пробиты насквозь.
Преступление без наказания
«Злочин без казне» - это своего рода девиз сербских поминальных мероприятий. Они проходят практически одновременно с трауром по мусульманам, погибшим 11 июля 1995 года при взятии Сребреницы войсками Республики Сербской. Мусульман «международное право» в лице МТБЮ официально считает жертвами геноцида.
«Геноцид в Сребренице» - один из главных пунктов обвинения бывшему президенту Республики Сербской Радовану Караджичу и генералу Ратко Младичу. А ровно за три года до 1995-го, на Петровдан, мусульманские вооруженные формирования из Сребреницы ограбили и разрушили несколько сербских сел, убив их жителей и защитников. 12 июля 1992 года настал и черед Залазе, что в переводе на русский означает «место, где заходит солнце». Село и впрямь находится высоко в горах.
Казалось бы, не только оружие, но и сама природа защищают его от вторжения. Но за полвека оно дважды пережило резню. В 1943 году десятки его жителей были убиты усташами за сотрудничество с партизанами.
Спустя сорок лет трагедия повторилась. Кто ответил за это и другие преступления? Никто! МТБЮ привлекал к суду лишь «бригадного генерала» Насера Орича, сначала осудив его на два года, а потом и вовсе оправдав. На поминальную церемонию жертв 11 июля 1995 года прибыли сорок тысяч человек.
Ее транслировали десятки телеканалов из разных стран. Накануне на военном кладбище Братунца, где вспоминали более трех тысяч убитых сербов, были только свои, в поднебесном Залазе - тоже. Да и то не все. «Ты, русская, добралась к нам из самой Москвы, а почему сюда не приехали сербские журналисты из Белграда, ведущие политики из Сербии?» - горько спрашивали меня в Залазе.
В церкви Сребреницы у десяти заколоченных гробов рыдают женщины, стоят с крестами молодые мужчины, почти не помнящие убитых двадцать лет назад отцов. «Миодраг Ракич, убит за то, что был сербом..», «Радивойка Милованович, убита за то, что была сербкой...» После панихиды гробы выносят из церкви, в это мгновение с близкого минарета звучит протяжный зов муэдзина. Я невольно вздрагиваю. Сербы в траурной процессии не обращают внимания, как не обращают внимания на сербов и их гробы собравшиеся на молитву мусульмане. Это Босния...
Спекуляция на костях
Характерно, что даже главные творцы провокации фальшивого геноцида в Сребренице особенно не скрывают ее механизмов. Как раз в дни моего пребывания в Боснии в Гааге начался процесс генерала Младича, были допрошены первые свидетели обвинения.
Бывший ооновский чиновник Дэвид Харланд сказал, что в архивах Унпрофора (силы по поддержанию мира) существует документ, подтверждающий: эта структура еще весной 1993 года предложила эвакуацию гражданских лиц из Сребреницы и даже начала ее. Но правительство Боснии и Герцеговины ее остановило.
Харланд признал, что представители Унпрофора знали о нападениях мусульманских сил на сербов в этом районе. Однако, «доказательства об убийствах сербов были весьма ограниченны». В Поточари, где на мемориальном кладбище захоронены мусульмане, якобы убитые сербами в июле 1995-го, на каменной плите выведено число - 8372 и многоточие. Мол, не все жертвы еще подсчитаны. О том, что для поиска костей, которые ежегодно хоронят в сотнях гробов на Поточари, перекопали едва ли не всю Боснию, здесь знают все.
Даже на фоне ужасных историй о последней войне одна показалась мне особенно чудовищной. Пару лет назад, знакомясь в начале учебного года с первоклассниками, учительница говорила с ребятами об их семьях, родственниках. Когда один мальчик сказал, что недавно умер его дедушка, поинтересовалась, где он похоронен. «Его за 200 евро продали в Поточари», - бесхитростно ответил малыш.
Поражена не только я. «Этого не может быть!» - наш водитель Стево многое видел на своем веку, но он нездешний, живет по другую сторону Дрины, в Сербии. А вот 16-летняя Славка тутошняя, из-под Зворника. И она нисколько не удивлена: «И у нас умерших и похороненных в Зворнике перезахоранивают в Поточари, и тоже за 200 евро».
Никогда больше!
Со Славкой мы познакомились, когда ехали к ее матери, Андже Обрадович, но не застали той дома. Военную историю Анджи поведала Лиляна Булатович: с ней Анджа смогла поделиться пережитым кошмаром, ей разрешила рассказать о нем людям.
Журналист Лиляна Булатович, по моему глубокому убеждению, человек героический. С ней мы встретились в январе нынешнего года в Москве, на вручении премии нашей газеты «Слово к народу». Она стала лауреатом за репортаж из гаагских застенков о Ратко Младиче. И во время войны, и сейчас она главный биограф, честный и самоотверженный друг генерала. Что касается Анджи, в начале войны ее, недавно вышедшую замуж и ждавшую первенца, захватили мусульмане: «заробили», как это говорят по-сербски, значит - превратили в раба.
И несколько месяцев мучили, пытали, насиловали. Нерожденного ребенка она потеряла и сама мечтала только о смерти. Но выжила и возвратилась домой. И тут - другое испытание. Родственники ее мужа, Станое, настаивали: мол, брось ее. Но Станое слушать никого не стал. Через год у них родилась дочь Зорана, недавно она отметила свое совершеннолетие. Славке и ее брату-близнецу скоро 17. Надо ли добавлять, что с таким багажом семейной истории прямые ТВ-трансляции с кладбища в Поточари Славка не смотрит. Но мы смотрели, в хлебосольном и гостеприимном доме Миломира Бели-Трифуновича в Скелане.
В Поточари собрались не только скорбящие по своим близким мусульмане, но и высокопоставленные политики, именитые гости. Раввин из Нью-Йорка Артур Шнайер рассказывал о своей семье, погибшей в Аушвице, говорил, что нельзя забывать ни холокост, ни геноцид мусульман в Сребренице, что еврейский призыв «Никогда больше» актуален и для босанцев. Миломиру и другим жителям Скелане ничего доказывать не надо ни себе, ни другим. Это большое село находится на самой Дрине.
Перейдешь мост, на котором сейчас пограничники и полиция, - и вот она, Сербия. В январе 1993 года бандиты из Сребреницы напали на это и окрестные селения, убив более ста человек. Люди пытались спастись в Сербии, но тогда еще не разделенный границей мост стал местом их гибели. На стене комнаты - семейные снимки, среди которых изображение какого-то сербского воеводы XVIII века и портрет Ратко Младича. «Хвала тебе, генерал, что прекратил эти убийства и насилие!»
Твердыни
Конечно, такой тост не произнесет ни один находящийся у власти сербский политик ни по ту, ни по другую сторону Дрины. Они в большинстве своем вообще стараются не упоминать имя генерала Младича. А вот владыка Василий, архиепископ Зворницко-Тузланский, не боится. За 35 лет своего архиерейства много чего было, и первая бомба в Тузле, где тогда находилась архиепископская резиденция, взорвалась в его доме.
Можно по-разному относиться к религии, но неоспоримо: православная церковь в Республике Сербской - та твердыня, в которой боснийские сербы находят опору. Под стать владыке и батюшки епархии. Поп Митар из Скелане - огромный, белобородый старик лет под 70 - фигура эпическая. Как-то его спросили: мол, правда ли, батюшка, что в годы войны днем вы были священником, а ночью кем-то вроде гайдука. «Неправда, - отрезал он. - Я никогда не разделял эти две свои ипостаси». Ооновским чиновникам, имевшим «весьма ограниченные доказательства об убитых сербах», обратиться бы тогда к нему, хоронившему своих прихожан.
Пока мы вели с ним неторопливый разговор, на улице его многочисленные внуки азартно делали лиле - факелы. Их, по традиции, зажигают накануне дня Петра и Павла. Традиция восходит к трагическим событиям преследования первых христиан. Но детям, радостно предвкушающим праздник, не до трагедий, давних и недавних. Я вдруг подумала, что дети - единственные на этой израненной земле, кто не несет на себе груз войны, боли и ненависти. Отца Александра за глаза называют «Сашей из Сребреницы».
Ему 25 лет и, на первый взгляд, он может быть отцом только для своей трехлетней дочки Аницы. Но только на самый первый. Удивительно, сколько в этом совсем еще молодом человеке мужества, достоинства, силы и мудрости. Наверное, понятно, как непросто быть приходским священником в таком городе, как Сребреница. А к нему за советом и помощью обращаются те, кто по возрасту годится в деды.
«Во время войны, в 1994 году, я была здесь с генералом Младичем. Он тогда привез в монастырь Ловницу, построенный в XV веке, иностранных журналистов, чтобы они посмотрели и поняли, что¢ сербы защищают», - рассказывает Лиляна Булатович. В пути до Ловницы нас застала гроза, мощная и страшная. Казалось, от грома и молний горы рушатся прямо на дорогу и без того узкую, проложенную среди скал, почти незаметную за стеной ливня. Не выдерживаю: «Плашим се! Боюсь!» - «Не бойся! Я не просто водитель, я военный водитель. Со мной не пропадешь», - откликается Стево. - «А где ты воевал? В Боснии?» - «Нет, в Косове». - «Ну да, для боснийской войны ты, пожалуй, слишком молод». Узнаю, что в 1998-1999 годах Стево 20-летним рядовым солдатом служил в Космете. За мужество, проявленное во время натовской агрессии, он получил государственную награду и офицерский чин подпоручика. «Теперь все это значения не имеет», - грустно говорит он.
В скалы вросли строения древнего монастыря, в ущелье бурлит речушка. Под облачным небом золотятся кресты церкви. Тишина. Умиротворение. Дух вечности. Так было здесь и сто лет назад, и триста. Вдруг выясняется, что дождь и гроза кончились, вечернее небо очистилось и южные балканские звезды близко-близко.
А сколько же добралось сюда через громы, молнии и непроезжие дороги народа: старики и дети, молодежь, отцы семейств... И все они, наследственной памятью знающие движения старинного народного танца, образуют одно огромное, жаркое и звонкое коло: круг, не дающий разорваться поколениям и эпохам. Утром мы уезжаем. На пять минут останавливаемся у почты, чтобы отправить письмо Ратко Младичу.
Вспоминаю вчерашние слова владыки Василия о тех, кто томится в тюрьме за правду, счастливых людей, танцующих коло под звездами, непонятный разговор со Стево: мол, подвиги не имеют значения. Очень даже имеют! «Генерал, все было не зря! Республика Сербская есть - и живет благодаря Вам».
Мосты
Мостар долго называли «городом без мостов». Сейчас восстановленный, а точнее, построенный заново на деньги Евросоюза «старый» мост вновь соединяет два скалистых берега над Неретвой. Новый старый мост в точности такой же, как воздвигнутый в 1556 году Мимаром Хайрудином. И все-таки не тот. Тот, что за столетия до блеска отполировали ноги герцеговинцев и заезжего люда, 9 ноября 1993 года обрушился в быстрые воды Неретвы. По приказу хорватского генерала Слободана Прляка он был обстрелян 60 снарядами.
Тогда в Герцеговине происходили ожесточенные столкновения между хорватами и мусульманами. За год до этого они в дружном единстве изгнали из города сербов. А многочисленным разноязыким туристам, похоже, все равно, по какому мосту ходить. Про Слободана Прляка экскурсоводы им вряд ли рассказывают. И уж точно не рассказывают про большого сербского поэта Алексу Шантича, всю жизнь прожившего в Мостаре. Его музейчик пуст, а смотрительница - пожилая сербка, одна из немногих оставшихся, - кажется, очень рада моему приходу. Особенно когда я говорю, что переводила на русский стихи Шантича. На стенах - афиши шантичевских чтений с датами 60-х, 70-х, 80-х годов.
«Ах, как мы жили, как мы жили в Югославии, все вместе, не различая национальности». Да, камни воссоздать все-таки легче, чем восстановить мосты между людьми. Другой мост, в Сараево, через мелкую Миляцку. Раньше он носил имя Гаврило Принципа, потому что буквально в нескольких шагах от него прозвучал исторический сараевский выстрел, убивший Франца Фердинанда. Теперь его переименовали в Латинский. Ничего удивительного: в социалистической Югославии борцов с оккупантами почитали.
А для нынешних властей Боснии аннексировавшие ее в XIX веке австрийцы вроде как и не оккупанты, а предтечи нынешних «цивилизаторов-глобализаторов». Да и немецкие фашисты тоже. Недаром на книжных развалах Сараева свободно продается «Майн кампф», а в сувенирных рядах Мостара - нацистская и усташеская форма.
Эх, сюда бы раввина Шнайера с его «Никогда больше!». Ну и самый главный мост, без которого невозможно представить Боснии. Вишеградский, воспетый Андричем. Мост на Дрине. Мост, который по-прежнему соединяет - и своим совершенным архитектурным великолепием, пронесенным через столетия, и усилиями нынешних вишеградцев, таких как Хаджи Бранко Никитович.
Он художник и директор городского музея, где собраны не только картины разных авторов со всего мира. Здесь все эти десятилетия встречаются писатели и поэты, художники и просто люди, которые умеют любить и видеть красоту, побеждающую ненависть, которые говорят на разных языках, но понимают друг друга. И остается лишь повторить вслед за Андричем: «Жизнь - необъяснимое чудо, ибо, уходя и отцветая, она все же остается, несокрушима и стойка, как на Дрине мост».
http://www.sovross.ru/modules.php?name=News&file=article&sid=591425
