Хорошо, когда есть кто-то, кто за тебя выразит
твои наболевшие мысли. Репортер и колумнист, заместитель главного
редактора журнала «Русский репортер» Дмитрий СОКОЛОВ-МИТРИЧ, по мнению
многих, - тот самый «рупор мыслей». В интервью «НС» он рассказал, почему
народ не безмолвствует, как не возненавидеть собеседника-негодяя
и почему слава не приносит пользы.
Дмитрий Соколов-Митрич родился в 1975 году, окончил факультет журналистики МГУ. В юности писал стихи, в 1997 году выпустил книгу стихов «Конверт». Работал в «Общей газете», газете «Известия» и других. С 2008 года - заместитель главного редактора, а также редактор отдела «Репортаж» журнала «Русский репортер». Автор трех документальных фильмов и пяти книг. Колумнист портала «Взгляд», где один из первых в стране попробовал так называемый «thanks journalism» - когда работу журналиста оплачивают сами читатели.
Самолет, который целится в космос
- Что должно быть в репортаже, чтобы он вызывал реакцию читателей?
- Сформулировать это на уровне технологического решения сложно. Что-то можно просчитать, что оно «выстрелит», но в основном все строится на ощущениях. Я каждый день читаю новости, и когда ты уже 15 лет этим занимаешься, то видишь, что вот это просто информационная масса, а вот это - не случайность, это формируется новое явление, оно уже витает в воздухе, многие его уже чувствуют - и ты можешь о нем написать.
Иногда я это делаю на уровне колонки, но колонка это легкомысленный жанр, колонке легче не поверить. Но даже на колонки мне приятнее всего отзывы типа: «Соколов-Митрич опять порылся в моем мозгу. У меня все это было в голове, а он бац - озвучил и сформулировал». Хороший репортаж - более ответственный жанр, там есть факты, и гораздо труднее спорить, когда главный аргумент - это факт.
В последнее время я выбираю для себя темы-задачки. Сможешь ли ты в репортаже ответить на вопрос, почему «Саратов должен быть разрушен»? Ответить в виде нескучного содержательного текста? Мне интересно быть не столько наблюдателем, сколько таким вот математиком, решающим задачки. Например, все писали про конфликт в поселке Сагра под Екатеринбургом, но было ощущение, что там недоговаривается. И мне стало интересно, смогу ли я обнаружить, что там на самом деле произошло? В результате получился текст «Екатеринбург рулит», который обозначил некое явление, некий екатеринбургский синдром. Интересно, когда репортаж столбит очередной смысл, который в людях потом будет работать.
Также и «Саратов должен быть разрушен» и местные политики, и местные журналисты понимают уже как явление. Получается, репортажный текст становится фактом сам по себе. Задачка решена, и текст работает дальше сам. Когда текст опубликован, это еще не конец. Дальнейшая реакция аудитории - это продолжение творчества.
Безусловно, чтобы достичь хоть цели, нужна цель очень большая. Самолет, когда взлетает, целится в космос, а потом выравнивается, а если он будет взлетать параллельно земле, у него ничего не получится.
Часть моего метода: даже если я пишу о вещах ужасных, писать о них без злости. злости люди и так уже наелись, сам злобный настрой тебя сковывает, и ты многого не замечаешь.
- Но если вы пишите на какие-то больные темы, трудно не реагировать на зло, с которым сталкиваешься.
- Я исхожу из того, что в своем собственном понимании зла никто не делает. Если человек систематически сознательно будет совершать зло, он долго не проживет, такое поведение не совместимо с жизнью. Он либо сопьется, либо повесится, потому что не сможет жить в атмосфере постоянной негативной самооценки. Просто часто человек, который совершает зло, уверен, что он делает добро. И потом он либо понимает, что это была ошибка, либо старается этого не замечать, чтобы не портить себе настроение.
- Но вам приходилось писать репортажи, где была какая-то явно злая сторона?
- Да, конечно.
- И с каких позиций вы на нее смотрели?
- Я с 1995 года работаю в журналистике, и только года с 2001, кажется, стало появляться внимание к моим текстам. И, похоже, это связано с тем, что именно с этого времени я стал интересоваться вопросами веры. Может быть, это стало решающим моментом даже в моей карьере. Возможно, когда автор усваивает христианские идеи, появляется подход - ненавидеть не грешника, а грех, даже когда люди ужасны. Мне кажется, я стараюсь передать это в своих текстах, и видимо, это считывается.
- Сложно добывать из людей информацию во время работы над репортажем? Или наоборот, это самое интересное для вас?
- Во время игры в футбол что интереснее - бегать по полю, пинать мячик, смотреть на трибуны? Все вместе создает атмосферу работы, достижения цели. Я не могу сказать, что я кайфую от общения с людьми. Вообще понятие «человек интересен» не связано с удовольствием, просто ты получаешь интересный опыт. Бывают свои маленькие кайфы. К примеру, один мой собеседник сказал: «все бралку уже отрастили, а давалку еще не вырастили». Такие моменты очень радуют. Иногда собеседник говорит простую фразу, и она помогает осознать тебе нечто важное.
Приходя на встречу с человеком, даже если тебе наплели про него всяких ужасов, ты все равно должен в своем сознании давать ему шанс, что он расскажет тебе сейчас что изменит твое мнение о нем - и очень часто, кстати, так и бывает. По возможности с людьми надо разговаривать долго. Некоторые вещи человек поначалу не рассказывает, просто не придавая им значения, а потом вдруг случайно проскользнет в разговоре то, что окажется самым главным из сказанного.
Церковь как вертолет МЧС
- Что вас побудило написать статью «Очень маленькая вера»? Не было ли ощущения, что вы идете по лезвию бритвы?
- Да, было, и самое тяжелое было не столько написать этот текст, который я дольше всего в своей жизни писал - полторы недели, сколько правильно выбрать интонацию. Тогда был период очередного всплеска церквофобии, и было ощущение, что назрело некое явление, и что лучше я произнесу его сейчас, с пониманием вещей, с попыткой осмыслить это позитивно, с любовью, чем очередной Сергей Бычков будет писать об этом в совершенно другой плоскости.
Сначала был первый вариант, в котором я, совсем измучившись, немножко потерял эту интонацию, потом, слава Богу, дал себе время отдохнуть, перечитал и переделал его. На самом деле реакция церковной общественности меня скорее приятно удивила. В Церкви оказалось много людей, которые эту критику воспринили позитивно, не в смысле что как здорово, что критикуют Церковь, а они почувствовали, поняли, что это не агрессия, а попытка осмысления. Эта статья задала конструктивную дискуссию.
- Но вот вы церковный человек, и многим непонятно, как можно выступать с критикой Церкви, пусть даже и с позиций любви, если человек сам внутри Церкви?
- Я человек Церкви, но я при этом не клирик, и мой взгляд - взгляд человека, который не желает Церкви зла, но в то же время лучше вещи услышать извне. И многие это поняли, мне кажется. Но второго такого материала я писать не буду. После этого репортажа было очень много звонков с просьбой прокомментировать связаное с Церковью, причем от структур, которые решили, что теперь я их союзник в военных действиях против нее. Я везде отказывался, потому что все, что я хотел написать, я уже написал, а играть в политику на эту тему я не буду.
- У вас был хороший образ в одной из колонок, что Церковь - это вертолет МЧС, который прилетел спасать, и спасатели могут быть людьми не самыми приятными. Как объяснить, что люди в Церкви могут быть разными?
- Не надо никому ничего объяснять словами. Ну вот я сейчас пойду в соседний кабинет, начну рассказывать, как прекрасно быть православным христианином. Пять минут меня послушают, потом скажут: Дим, иди отсюда. Не потому что там плохие люди сидят, а потому что так устроено человеческое сердце. Человек когда вдруг почувствует, сам будет за мной бегать, не за мной, за кем угодно, и просить - расскажи мне о Церкви! А пока он этого не чувствует, хоть ты к батарее его пристегни и рассказывай, все равно в его сердце ничего не останется.
Вместимость успеха
- Про вас регулярно говорят и пишут, что вы один из лучших, а может и самый лучший репортер в стране. Интересно, а что чувствует человек, про которого говорят, что он лучший в своем деле?
- Конечно, иногда яд самолюбия очень хорошо ощущаешь, просто даже физически, но я для себя давно уяснил, что надо выбирать - либо ты наслаждаешься успехом, и это будет провал в твоем развитии, либо ты должен уметь это игнорировать, и тогда ты будешь развиваться. Так устроен человек.
- Ну немножко-то можно понаслаждаться?
- Не важно, немножко или много. из святых сказал, что грешник подобен псу, который лижет нож и пьянеет от собственной крови. Тут схема та же. Да, это сладко, приятно, но вредно. И главное - ну, ты насладишься, и что? Наслаждение славой - это эфемерная ценность, призрак. Конечно, я не могу сказать, что я большой умелец со всем этим справляться. Но хотя бы понимать это важно.
Я думаю, у человека на каждом этапе его жизни есть некий предел вместимости успеха. Почему когда случайно сваливается на человека слава, это мало кому приносит пользу? Потому что люди оказались в неестественных условиях, они не готовы еще вместить эту пустопорожнюю славу. Если бы 10 лет назад в результате озарения я написал репортаж, который принес бы мне славу, может быть, это был бы мой последний репортаж. И сегодня если бы на меня свалилось большее, чем есть сейчас, возможно, это бы меня вообще погубило. Мне кажется, Бог дает успеха ровно столько на данном этапе, сколько человеку нужно. Мне очень понравилось, не помню где прочитал, что кто хочет все и сразу, получает ничего и постепенно.
- Не думали ли вы о каком-то другом творческом пути? Вы ведь в юности писали стихи.
- Интересно писать стихи, когда есть что ими сказать. В смысле творческих амбиций мне сейчас хватает того, что я делаю. А вообще еще мне дико нравится классическая музыка, и был у меня такой период сумасшествия в юности, когда я чуть не бросил журфак ради того, чтобы уйти в консерваторию и стать пианистом. Есть такой банальный вопрос: если бы у тебя была еще одна жизнь, что бы ты сделал? Мне было бы ее интересно прожить как «человек за роялем».
Код активизации
- Вы много ездите по стране, с народом общаетесь, какое у вас ощущение от народа? Сейчас часто высказываются мысли, что суетится только маленькая часть интеллегенции, а народ безмолвствует.
- У Олега Григорьева есть такой стишок: «народ есть некий интеграл отдельных личностей, которых Бог не зря собрал в таком количестве».
Народ никогда не безмолвствует. Другое дело, что он не всегда выражает словами то, что хочет выразить. Иногда он выражает это руками, ногами, гробами, он вымирает, или уезжает, или спиваться. Я считаю, что те люди, которые кричали с трибуны - а я ходил на все эти митинги, и сделал для себя вывод, что эти люди просто бездарно профукали возможность изменить Россию. Не в смысле совершить революцию, ее как раз никто не хочет, а задать новую повестку ближайшего времени. Что такое власть? Это коммуникация. Все слова великих правителей, которыми они говорили с народом, можно свести к одному и тому же: жизнь имеет смысл.
Плохих народов не бывает. Я это говорю не как мантру, но просто любой народ не может собраться и решить: ребята, давайте мы будем и Народ просыпается для развития тогда, когда появляется человек или политическая сила, которая находит код для его активации. Каким был народ в Южной Корее 70 лет назад? Совершенно архаичный, это была одна из беднейших стран мира, люди, как казалось, неспособные вообще ни на какое развитие. И что? Нашелся генерал Пак Чон Хи, который сумел найти такие слова, смог выстроить такую социальную систему, которая была понята этим народом и пробудила в нем силы для творческого развития.
Наш народ тоже уже пробуждается, но во многом это происходит за счет информационных технологий, интернета в частности. Но все равно нужен лидер, который поймет, чего люди хотят, и сможет найти правильный механизм реализации этого. А если он не найдется, это пробуждение примет уродливые формы. Агрессия - это тоже творческий акт, это выражение нереализованных творческих амбиций. И сейчас народ все настойчивее посылает сигналы, что мы уже созрели. Я считаю, сейчас уникальная ситуация в истории страны, когда народ по развитию, по пониманию того, куда нужно двигаться, уже давно опередил свою элиту. Элита же не из злонамеренности не делает того, о чем я говорю, она просто не знает, как это делать. Я, кстати, сейчас сколько езжу, даже в глубокой провинции почти не слышу разговоров, что России нужна крепкая рука.
Далеко не все зависит от власти. Я читал о социологическом исследовании, в котором доказывается, даже самые кровавые диктатуры контролируют государство всего на треть. Но секрет успеха любого государства, на мой взгляд - когда власти создают такие правила игры, по которым может играть каждый, и каждый может сделать. Создать «Майкрософт» на коленке, например. Играть в настоящий хоккей, где важны правила игры, а не в настольный, где главное - управление игроками. А когда людям играть неинтересно, они и не играют.
Сердечный менеджмент
- Есть мнение, что сейчас мало людей, которые по-настоящему хотят работать и расти. Вы согласны с этим? Если да, то как вы, как заместитель главного редактора журнала, с этим справляетесь?
- Это некая черта эпохи, что все хотят всего и сразу, но последние лет пять - не знаю, может быть РР просто притягивает таких людей, или потихоньку начинает меняться эпоха, но в людях появляется здоровый мастеровой интерес. Я все больше вижу тех, кто хочет достичь высокой степени профессионализма, но одно дело хотеть, другое - быть готовым идти на серьезные трудозатраты и жертвы ради этого. Иногда есть романтический образ - быть репортером, но когда выясняется, что это не просто, что невозможно за им стать, нужен определенный опыт, многие разочаровываются в профессии, уходят в более простые сферы жизни. Но на уровне амбиций у людей это все чаще и чаще проявляется.
- А что вы делаете, когда как редактор сталкиваетесь с непрофессионализмом сотрудников?
- Честно говоря я не сказал бы, что я сам достаточно профессионален как редактор, во всяком случае для меня это постоянная головная боль, мне проще самому поехать, провести десять дней без сна и отдыха и написать текст, чем работать с человеком от начала до конца, чтобы текст сделал он. Мне не хватает педагогических способностей. Особенно в РР, где принципиально нет никаких административных рычагов, у нас такой, как мы сами его называем, сердечный менеджмент - мы считаем, что творческими процессами нельзя рулить при помощи административных инструментов, у нас нет штрафов, человек может съездить в командировку и написать не очень хороший текст, который вообще не выйдет, он имеет право на ошибку, и это не вменяется ему в дикое преступление (хотя все это конечно, запоминается). У нас работают очень талантливые журналисты, я считаю, у нас одна из самых сильных команд в России, но творчество - это не штамповка гвоздей, и у меня тоже бывают осечки, я тоже не могу гарантировать, что каждый мой текст - супер, у меня за последние года были случаи, когда я писал тексты, которые не выходили, потому что получались плохими. Осечки - это естественная часть процесса.
Бывает, человек не справляется с темой, а потом я понимаю, что это была моя ошибка как редактора, надо было дать ее другому человеку. Можно, конечно обвинять Достоевского, что он не пишет как Толстой, но лучше правильно давать задания.
А вообще здесь у нас происходит постоянный бурлящий процесс, только в нем и может рождаться такой журнал, как РР.
- Вы считаете себя свободным журналистом?
- С таким же успехом вы можете спросить - вы считаете себя свободным человеком? Смотря что считать мерилом свободы. РР в моей карьере - это точно самое свободное издание. Здесь атмосфера запредельной свободы, даже если сравнивать с журналами такого же порядка в Европе и в Америке. Более того, мне кажется, очень сильно преувеличивается независимость прессы в других странах.
- А что скажете о православной журналистике?
- В православной журналистике есть много хорошего, в ней есть спокойствие, которого, мне кажется, очень не хватает светским изданиям, и есть возможность докопаться до сущностных вещей. Но портит ее (иногда в этом есть реальная необходимость, а иногда никто и не требует, но кажется, что так должно быть) желание показывать только светлое и прекрасное. Но далекое от реальности.
Чем хороший портрет отличается от плохого? На хорошем портрете видна каждая морщинка, и по этим морщинам можно понять о человеке очень многое. На плохом портрете все заретушировано, зафотошоплено, и он может понравиться герою, но не понравится аудитории, потому что это неправда и ни о чем. Как показывает опыт, хорошему человеку хороший текст про себя не нравится. Чтобы текст был искренним, интересным, содержательным, он должен затрагивать такие моменты, и показывать человека в такой глубине, на которой ему может быть некомфортно себя видеть.
- А вы не хотели бы заниматься православной журналистикой?
- Работать в православном издании - нет, не хотел бы...
- Почему? Можно ведь докопаться до сущностных вещей...
- Возможность говорить серьезно о многих вещах у меня, слава Богу, есть пока в Русском репортере. Я в своей жизни не видел другого светского журнала на русском языке, который бы мог говорить о самых разных вещах так, как РР. От границ вселенной до особенностей исповеди православных в Японии.
- Скажите, а почему вы христианин? Вам плохо жилось без этого?
- Не то что плохо, но ощущение бессмысленности и бессилия появилось лет после 25. В юности человек этого не замечает, у него много энергии, он держится на экзистенциальном любопытстве. А потом эта энергия иссякает. А когда ты принимаешь веру, то появляется и цель и энергия. Я не могу сказать, что стал достойным верующим, но даже когда ты поступаешь недостойно, ты понимаешь, что такое хорошо и что такое плохо - то, что я в одной из своих колонок назвал техническим христианством. То обретаешь ориентиры. Мы сегодня уже затрагивали самолетную тему, так вот жизнь без серьезного смысла похожа на самолет, летящий без приборов, определяющих твое местонахождение.
Марина НЕФЕДОВА
http://www.nsad.ru/index.php?issue=92§ion=10029&article=2242
