 |
Он жил по соседству с нами, на одной лестничной площадке, он и его жена с сыном от первого брака. А своих детей у дядь Вовы не состоялось. Был он моложе своей жены лет на восемь. И сошлись они, как я понимаю, на любви к искусству.
Тёть Люда - жена - по природе своей вообще была массовица-затейница. Любила всё пёстрое, звонкое... чтобы музыка бодрая, народ весёлый, духи, наряды... к изящным романам тяготела... Добрая, сентиментальная душа городская. А дядь Вовка... он другой. Сам сибиряк и... душа в нём такая... скрытая вроде, не выдающаяся, простая, но вместе с тем и чуткая к красоте, и к музыке тоже... только к другой, задушевной, народной. Говорят, в молодости дядька Вовка здорово играл на гармони. Тем, кажись, тёть Люду и покорил. Но потом переехали они в город, заперлись в четырёх стенах стандартной хрущёвки... дядька Вовка пошёл работать на консервный завод, стал выпивать... сперва эпизодически, а потом и систематически, как водится, ну и музыка кончилась. Потянулось шуршание будней.
Жили втроём в однокомнатной квартире. Пасынок вырос, молодость прошла, и стало, как я понимаю, дядьке Вовке скучно жить на свете - просто невмоготу. Пил он уже крепко, запоями, хоть и с просветами существенными. Беда, что тут скажешь. Скучная и страшная проза нашей безбожной реальности.
Из хорошего вот что - дядька Вовка был мастер на все руки. Иногда, если отца не было дома, и нужен был какой-то инструмент, а мы не могли его найти - мама стучалась по-соседски к дядьке Вовке и просила: «Володь, дай... (плоскогубцы... ножовку... дрель)» И дядька Вовка с тайным упоением открывал свою заветную кладовку, заваленную всяким инструментом, но заваленную как-то так художественно и сподручно, что он быстро находил, что ему было нужно, и приходил к нам чинить поломку. Сам... Я всегда замечал, что он делает это не по чувству какого-то долга, даже не по принуждению совести, а именно в охотку, с радостью. Даже словно это была для него отдушина какая-то.
Вот и ещё беда (кроме выпивки): матерщинник был дядька Вовка ужасный, просто даже можно сказать виртуозный мастер по этому делу, и было понятно, что так вот заведено где-то там, в сибирской деревне, откуда он родом, что матом там не ругаются, а в самом деле разговаривают. И он забывался иногда. При матери моей вворачивал крепкое словцо или скабрезную прибаутку. Но мама моя брани не переносит на дух, и всегда его строго останавливала. И вот я видел, что дядьке Вовке - этому буяну и рукосую, - приятно, что кто-то его останавливает от злого дела властно, со строгостью... словно он даже радовался, что есть, в самом деле, ещё на свете правда... Интересный он всё-таки был мужик...
Но главная беда - дядька Вовка был нехристь, некрещёный, и к вере, к религии относился весьма пренебрежительно, а порой и язвительно. Ну так - не вдаваясь в подробности... без разбору и без особой злобы, а по давнему нашему «совковому» обыкновению. Как его научили в деревне безбожные сородичи, да в культпросвет училище позже, так он и позволял себе иногда высказаться, как ему казалось «по существу». Съёрничать. Но мама его и тут всегда осаживала, и он останавливался, точно прислушивался к чему, приглядывался в себе самом. Мерковал...
А я между тем рос, рос и достиг того чудесного возраста, когда всё хочется попробовать, узнать, понять и сделать... и причём всё сразу и именно чтобы не так, как у всех. В то время магнитофона у меня не было, зато был проигрыватель, и стали уже появляться первые «официальные», а ещё недавно запрещенные пластинки: «Дип Пёрпл», «Лед Зеппелин», «Джетро Талл»... И вот я врублю музон, слушаю, а меня аж распирает от счастья! Но своего восторга мне мало, нужно непременно, чтобы все восторгались... и я делаю звук на полную, чтобы весь дом «тащился», потому, что... ну потому, что не тащиться здесь никак невозможно. Это же цеп-пе-ли-н!
И потому, когда дядька Вовка начинал кулаком барабанить в стену, я на него крепко серчал и считал человеком отсталым. Но музыку всё же делал потише.
Между тем начались самые мутные времена - перевал с восьмидесятых на девяностые. И уже ходили мы в магазин со смешными талонами-бумажками, где было написано: «Приглашение на покупку» сахара...или крупы... которых всё равно на всех не хватало. И вот при всём развале к пустым прилавкам и мусорным ветрам в головах добавилась та беда, что водка снова, после недавней «антиалкогольной» кампании, оказалась «в законе»... и «катали» уже эту водку кому только не лень... И травились и мёрли как мухи, но следить уже за всем этим было некому и некогда... и гробов на всех не хватало, так что хоронили всё чаще в полиэтиленовых пакетах ... Такое было время...
И дядька Вовка пить уже стал в самом деле «по чёрному»... Мамка моя за него молилась, я знаю ... А тёть Люда... может быть она в Бога и веровала, но не по церковному... и меняться ничуть не хотела, жила уже как живётся, да и всё тут. И вот дядька Вовка полез как-то в пьяном виде на даче на бак. Водовоз подъехал, и нужно было крышку на баке открыть и направить шланг. Дядька Вовка полез, да оступился и упал с двухметровой высоты. И так неудачно, что сломал позвоночник.
Долго он лежал в больнице, потом на коляске передвигался. Побледнел, осунулся, поскучнел совсем... и однажды, когда он был в санатории, тёть Люда прибежала к нам в панике потому, что ей привиделся вдруг дядька Вовка - в петле посреди комнаты, - и она всё плакала, говорила что боится за него... И мама всё уговаривала её сходить в храм, поисповедоваться, но она, кажется, так и не пошла.
Дядька Вовка вернулся с больницы и санатория домой, стал
пить меньше... постепенно приноровился передвигаться
на костылях, но полное выздоровление ему уже никто не
обещал. Ну и он как-то смирился.
Между тем я продолжал слушать свои пластинки и вот как-то
купил новую ... церковного композитора Дмитрия
Бортнянского. Как сейчас помню - Камерный хор под
управлением Валерия Полянского.
Для меня это было в диковинку. Это была совсем другая музыка, нежели та, к которой я привык... Я слушал её, и для меня может быть впервые открывался какой-то особенный мир: иной, зовущий, ни с чем не сравнимый и ни на что не похожий. Я был увлечён и слушал пластинку снова и снова, правда, уже приглушив звук, помня дядь Вовкино недовольство и сострадая его беспомощности.
Как-то я зашёл к нему... уж не помню, зачем, и вдруг дядька Вовка говорит:
- Слышь, а что это там у тебя вчера такое... вроде как пение церковное...
Он говорил это, смущаясь, и лицо у него было как будто не дядьки Вовки, а мальчишки... такого доброго, деревенского паренька, чистого и простого. Я дядьку Вовку таким ещё не видел.
- Да это я пластину купил, дядь Вов... Бортнянский...
- Ну, ты это... - продолжал дядька Вовка как бы между делом, - ты в следующий раз, если будешь эту пластинку ставить - погромче сделай... вот что... Хорошо поют...
Честно скажу, для меня этот разговор стал откровением. Я такой просьбы и такого отношения к духовной музыке от дядьки Вовки не ожидал никак.
Но слушая с тех пор пластинку Бортнянского, я делал звук погромче и знал, что там, за стенкой, дядька Вовка старается меньше шуметь, а, может быть и вовсе оставляет свои дела и слушает... И мне было радостно оттого, что ему радостно... Особенно одно произведение... «Живый в помощи...» Я его чаще всего слушал.
Между тем я женился, родилась дочка, потом вторая... нам стало тесновато вшестером в двухкомнатной квартире, и мы стали с женой снимать жильё.
Дядьку Вовку я видел теперь совсем редко, только когда приходил в гости к родителям. Годы мелькали, неслись в делах, в суете... и вот я однажды узнал, что дядь Вовка оказался в больнице с циррозом печени. Пить он перестал (между прочим, ещё раньше), но процесс уже был необратимый, так что ничего уже нельзя было поделать.
Я вспоминал его и только жалел, что хороший, в общем, и добрый мужик так и уйдёт из жизни некрещеным. И точно, в один из приходов моих к матери я узнал, что дядька Вовка помер в больнице.
Грустно мне это было слышать, и я всё думал о нём, о его жизни... вспоминал концерт Бортнянского... и изумлённую, светлую радость нашего дядьки Вовки...
- Да, - сказал я маме, - хороший ведь был мужик, жалко, что нельзя о нём помолиться в церкви, свечку поставить!
- Как это нельзя, почему? - встрепенулась мама.
И тут я узнал, что незадолго до смерти, уже в больнице
дядька Вовка вдруг неожиданно для всех попросил позвать
священника... Сам... Потом он поисповедовался от
души, принял святое крещение, причастился... И так, в
чистоте младенческой отошёл к Богу, которого, как я
понимаю теперь, он в глубине сердца всегда любил и
искал... Просто не сразу сумел это понять.
http://www.pravoslavie.ru/jurnal/52707.htm
