Для
очень многих людей его поколения главным событием жизни была война, для
миллионов - порой и единственным. Пережившие её потом десятки лет
мерили жизнь на «до войны» и «после войны». Жизнь Смоктуновского
биографы обычно делят на «до Мышкина» и «после Мышкина», оставляя
Великую Отечественную как бы в эпизодах. Но и в этом «эпизоде» зримо
видится уникальная особость его судьбы... Верно, сама воля Господня вела
его невредимо через смертоносный ураган двух фронтовых лет. Он оставался
невредим, когда вокруг тысячи и десятки тысяч были убиты или
искалечены.
Впоследствии
Смоктуновский хоть и утверждал, что «писать - дело не актёрское», но
оставил нам несколько книг, в том числе и «Быть!» (гамлетовский ответ), в
которой вторая часть им названа «Ненавижу войну».
У Смоктуновского (1925 - 1994) своя солдатская правда о войне, близкая правде Виктора Астафьева, святая правда.
Переправа
В 1943 году ему исполнилось 18 лет...
После боёв на Курской дуге война привела на Днепровский плацдарм.
О том, что здесь разворачивается грандиозная Битва за Днепр, одно из крупнейших сражений в Мировой истории, в котором примут участие четыре миллиона человек, он, конечно, и думать не думал.
Потери Красной армии в этой битве составят: безвозвратные - 417.323 человека, санитарные - 1.269.841 человек. Как увидим далее, число вполне могло быть на единицу больше.
Совсем еще мальчик, он был худ, выше среднего роста. Это и определило выбор. Нужно было доставить в штаб 75-й гвардейской стрелковой дивизии, на остров, пакет. Перебраться же туда предстояло вброд, через днепровскую протоку, простреливаемую немцами «не самым мелким калибром своих орудий». Два предыдущих курьера уже погибли. Командир выбрал для этой доставки самого длинного и, для подстраховки, второго солдата - отличного пловца, который подхватит пакет, «если что случится, ну мало ли, ранят тебя, захлебнешься, или...».
До конца жизни Смоктуновский полагал, что «докладывать об обстановке на плацдарме высшему начальству, находящемуся на острове, посредине Днепра» смысла не было. А пройти нужно было «вброд, под обстрелом, то и дело погружаясь с головою в воду, держа лишь над ней, над водой, пакет с какими-то там страшно секретными данными», а потом, «выбежав из воды опрометью, сверкая голым задом, нестись по совершенно открытому, пологому, как хороший пляж, песчаному берегу...».
Он пытался доказать командиру невозможность такого предприятия. Командир не перебивал мальчишку, слушал по-доброму. А мальчишка «всячески убеждал, как мог убеждать восемнадцатилетний человек, страшно желавший жить: говорил, что подобное задание, кроме нашей гибели, ничего не принесет, что попросту мы будем следующими, кто у середины протоки пойдет ко дну. Говоря все это, я поражался молчаливости офицера, его терпению...».
Командир втолковывал, что идти нужно именно днём, потому что «все пристреляно по этому броду, ночью он бьет с еще большей плотностью...». Уговоры кончались, прозвучал приказ: «Вернетесь - доложите, за вашим переходом протоки буду наблюдать сам, действуйте!» Смоктуновский пишет: «Затея эта была обречена, это понимали все. Мой напарник, лишь войдя в воду, был ранен и не мог держаться со мною рядом. Я же должен был уходить, пытаться прорваться сквозь зону обстрела - такое указание тоже было, и где-то у середины протоки, захлебываясь, едва успевая схватить воздуха перед тем, как опять уйти под воду... Пройдя глубокую часть протоки, на бегу оглядываясь, пытался схватить взглядом пройденный участок брода, но никого уже не было: его (напарника) или снесло течением, или он затонул. Из-за какой-то коряги я еще пытался осмотреть все кругом... но берег и протока были тоскливо пусты...» А вокруг всё грохотало. За «купанием в Днепре» наблюдали многие однополчане и видели, как немцы бьют по броду, потом удивлялись, что его даже не царапнуло: «Ну везет тебе, длинный, ты просто счастливчик, несмотря что доходяга».
Он выполнил приказ, и был даже представлен к награде - медали «За отвагу». Эту первую свою медаль он получил последней - через 49 лет, на сцене МХАТа. Бывает и так.
Плен и побег
«Я не знаю, как сложилась бы моя жизнь, если бы не было войны, моей военной биографии, - говорит Смоктуновский. - Это было тяжело настолько, что я был на грани ухода из жизни, когда попал в плен и с нами обходились очень жестоко в лагерях военнопленных».
Во время заключительного этапа Битвы за Днепр, уже после освобождения Киева, в одном из боев под Житомиром 3 декабря 1943 года Смоктуновский попал в плен. Условия содержания были зверскими, при этом в лагере постоянно шла вербовка в РОА. Ежедневно несколько десятков человек, потеряв волю к сопротивлению, переходили в армию Власова. Смоктуновскому чудом удалось бежать.
О подробностях побега рассказывала Римма Васильевна Маркова, дружившая со Смоктуновским: «Он ведь чудом бежал из плена. Когда их конвоировали, у Кеши, простите за подробность, стало плохо с желудком. И когда он уже был не в силах терпеть, ему и еще одному пленному разрешили по нужде выйти из строя. Смоктуновский до конца жизни с благодарностью вспоминал этого солдата, который жестом показал ему оставаться под мостом, а сам взял и скатился на спине по снегу, смазав их следы. Так отсутствия Смоктуновского никто и не заметил. А он чуть ли не сутки просидел в сугробе, а потом пробрался в близлежащую деревеньку».
Он погибал от истощения. Его выходила, спасла старушка по фамилии Шевчук. «Разве я могу забыть семью Шевчуков, - через многие годы писал он, - которая укрывала меня после побега из плена? Баба Вася давно умерла, а ее дочь Ониська до сих пор живет в Шепетовке, и эти дорогие, душевные люди, буквально спасшие меня, бывают у нас, и мы всегда их радушно принимаем».
В феврале 1944 года Иннокентий Михайлович попал в партизанский отряд имени Ленина Каменец-Подольского соединения. В мае он вновь был в составе регулярных частей Красной армии. Вторую медаль «За отвагу» Смоктуновский получил, будучи уже в звании старшего сержанта, командуя отделением автоматчиков 641-го гвардейского стрелкового полка своей 75-й гвардейской дивизии.
У коренного сибиряка Смоктуновского настоящая фамилия - Смоктунович, предки отца, который погиб на фронте в 1942 году, - выходцы из Белоруссии, фамилия матери - Махнева. В начале 1950-х годов директор Норильского театра по фамилии Дучман «интеллигентно» поинтересовался: «Что это у тебя за фамилия такая - Смоктунович? Ты что, еврей? Возьми другую, а то тебя, чего доброго, и впрямь на Северный полюс загонят. В словах была реальная угроза: борьба с «безродными космополитами» тогда еще не окончилась. К тому же Иннокентий Михайлович узнал, что некоторые его товарищи, бежавшие из немецкого плена, были арестованы и отправлены в сталинские лагеря. Смоктуновский говорит: «Фамилию я менять не стал, а окончание сменил».
Страх
О храбрости и страхе он говорил, как и многие солдаты: «Не верьте, что на войне не страшно, это страшно всегда. А храбрость состоит в том, что тебе страшно, а ты должен преодолеть животный ужас и идти вперед, и ты это делаешь».
Война - особое пространство человеческой жизни, когда смертоносные силы запредельного зла материализуются в зримые, осязаемые проявления - в разрывы снарядов и бомб, в свист пуль и осколков, в ревущее пламя огнемёта, в лютую стужу, в непреодолимую реку... В мирной жизни зло порой растворено так тонко, что люди и не примечают его, а страстные, на самом-то деле смертоносные желания, возникающие в сердце, относят к своим личным желаниям, не понимая их чуждости и опасности. Самая страшная картина войны для Смоктуновского - вид сожжённой огнемётами советской казачьей дивизии.
Чудовищная картина эпического масштаба. Он рассказывает: «...в конце 44-го года 165 гвардейская стрелковая дивизия, в составе которой я воевал, брала основательно укрепленный немцами город-крепость Седлец... Город, должно быть, предполагали взять внезапно, налетев вихрем огромного кавалерийского соединения...» Смоктуновский подробно описывает, как мимо, на Седелец, двигались кавалерийские части: «В их безмолвной устремленности было что-то от страшного миража живого, закручивающегося вокруг тебя омута. Многие всадники были в черных плечистых бурках и в уходящей темноте виделись огромными доисторическими чудищами со сложенными крыльями. Лошади, казалось, чувствовали затаившегося впереди врага и неизбежность страшной встречи с ним, нервно широко раздувая ноздри, проносились мимо... Ни единого слова, ни единого отдельно выделенного какого-нибудь звука. Такое живое устремление силы и воли я видел впервые и не знаю, в чем тут дело, но, глядя на уносящуюся великолепную пружину эту, ясно помню нехорошее почему-то ощущение жути, тоски. Их было много и, промчавшись неудержимой лавиной, они надолго оставили в придорожном воздухе запах едкого лошадиного пота и тепла...»
И вот картина через несколько дней: «Сдвинутые на обочины дороги черные, обуглившиеся нагромождения людей и животных. Запекшиеся черные бурки. Застывшие всадники в исковерканных седлах с приваренными к сапогам стременами. Задранные головы лошадей с лопнувшими глазами, на черно-маслянистых лицах воинов жестко торчали из-под лихо заломленных кубанок спаленные чубы волос... Как чудовищные экспонаты жестокости войны, немо вопия с обеих сторон дороги, они провожали нас, идущих вперед к жизни, победе, будущему. Было трудно дышать - запах паленой шерсти, сожженного мяса и сгоревшей нефти долго был нашим попутчиком. Засада фашистских огнеметчиков перед самыми стенами Седлеца сделала свое страшное дело». Закончил войну Иннокентий Михайлович в немецком городке Гревесмюлене.
Везучий солдат
Размышляя о своей военной судьбе, судьбе счастливой, как оказалось, он писал: «...я не делал ничего такого, чего не делали бы все остальные: здесь пасть, отползти, пригнуться, встать за укрытие, переждать секунду артналет, лежа на дне воронки, нырнуть в канаву от летящей сверху бомбы - в общем, я делал все то, что делали все, каждый вокруг нормальный солдат, боец, человек. Других, поступавших иначе - не видел, не знал, за два года беспрерывной фронтовой жизни не встречал ни одного. Скажу больше - в силу юношеской бесшабашности, беспечности, легкомыслия или порою просто лени я и к этим обычным мерам предосторожности не прибегал - но вот ведь цел, тогда как порою справа, слева, близко, просто рядом бывало совсем другое. Так что же это? Случайность? Везение? Прослеживая жизнь, иногда кажется: я "специально" (правда, это совсем не то слово) оставлялся какой-то силой или, если угодно, "Кем-то", для того чтобы в будущем создать моего Мышкина, Гамлета, Моисея Моисеевича в "Степи" Чехова, Циолковского, Царя Федора, Войницкого в "Дяде Ване" и еще два - два с половиной десятка неплохих работ. Стоит представить: что бы такое было в этих персонажах, не будь в них моей жертвенной сути, природы самозабвения и исповедальности...»
И
поэтому самым главным делом жизни Иннокентия Смоктуновского всё же был
тот пакет, перенесённый им через Днепровскую протоку, а потом лишь и
дивный князь Мышкин в Ленинградском БДТ, на которого приезжали со всего
Союза, и невероятный царь Фёдор Иоаннович в Малом, и легендарный Юрий
Деточкин...
Наверняка,
Смоктуновский понимал, Кем он был храним в войну, Кто его вёл. На его
надмогильном камне на Новодевичьем кладбище - знамение спасения и жизни
вечной - крест.
