В преддверии Прощеного воскресенья состоялся у меня довольно
характерный диалог с одним батюшкой. Он считал, что я слишком
категорична в своих суждениях о человеческой агрессии. Смысл его
возражений сводился к общеизвестным постулатам: «все не без греха», «у
каждого свои слабости», «с кем не бывает». Бывает, конечно, со всеми,
тут не поспоришь. Только я боюсь, что сейчас не время для таких
убаюкивающих формулировок. Да и никогда не время.
Я не любительница ток-шоу. Но однажды, проходя мимо включенного
телевизора, я услышала нечто такое, что заставило меня застыть на месте и
так и не сдвинуться с него до конца передачи. Речь шла о слепой девушке
Кате, выросшей в детском доме. Ей не было и двух лет, когда мама от нее
отказалась, узнав, что ребенок обречен на инвалидность.
Катя оказалась на удивление жизнеспособной. Она выросла, научилась жить одна и сама себя обслуживать, получила профессию массажиста и даже приняла участие в спортивных соревнованиях по бегу среди людей с ограниченными возможностями. Но поражало не это. В конце концов, слепых людей, освоившихся в жизни, не так уж мало. Суть катиной истории заключалась в том, что все двадцать девять лет своей сиротской жизни она не переставала ждать и любить свою маму, которую, разумеется, не помнила и о которой ничего не знала. Ее феноменальная живучесть как будто нанизывалась на этот стержень неистребимой любви. Катя читала с экрана свои стихи, посвященные маме. В них звучали нежность, доверие, надежда, кто-то возможно добавил бы - прощение, но это слово здесь как-то неуместно. Ведь чтобы кого-то простить, надо сначала почувствовать себя обиженным или по крайней мере задетым. А в катином сердце не было ни капли претензии к бросившему ее родному человеку, потому и вопрос о прощении не стоял. Это была любовь в чистом виде.
Ее мечта осуществилась. Хвала всемогущему телевидению - в кульминационный момент передачи на сцену вышла невысокая, изрядно побитая жизнью женщина и кинулась на шею своей вновь обретенной дочери. Наверное, заливая слезами катино плечо, она шептала слова раскаяния. Слышно было только, как Катя ответила, тоже тихо: «Я не держу зла, мама». Вот так вот просто, как будто не было этих двадцати девяти лет одиночества: мама.
Так они и сидели потом перед растроганной публикой: улыбающаяся слепая девушка, а рядом, опираясь на нее, вцепившись в ее руку - слабая, заплаканная женщина. И было очевидно, что эта девочка-инвалид теперь вполне может стать опорой для той, которая когда-то так страшно ее предала. Обе были счастливы.
Зато публика, собравшаяся на передачу, никакой радости по поводу случившегося не испытывала. Такой хеппи-енд ее явно не удовлетворял. Утерев слезы и убрав в карманы носовые платки, народ принялся за дело - в несчастную мать полетели гневные обвинения. Разумеется, обстоятельства дела и причины ее поступка (а они были более чем серьезные) никого не интересовали. Народ свирепствовал: «Да как она могла сюда явиться!», «В клетку таких сажать надо!», «Близко к дочери не подпускать!» и проч. В общем, ситуация типичная, а потому и не удивительная. Ужаснуло то, что в этой злобной толпе оказались и христиане. «Вы - мать, вы обязаны были постоянно оставаться рядом с ребенком!» - гневно провозглашал истину один довольно известный представитель православной общественности. «Бог посылает несчастья за грехи. Посмотрите на эту женщину, вся ее жизнь - наказание за то, что она бросила ребенка», - вещала не менее известная богобоязненная артистка. Наконец, телеведущая Арина Шарапова с милой улыбкой людоеда обратилась к матери с задушевным вопросом: «Скажите, вы все эти годы хоть немножко мучились?» «Я не просто мучилась, я от переживаний инвалидом стала, у меня ни одного здорового органа не осталось», - попыталась оправдываться женщина. Это свидетельство полного поражения жертвы, наконец, успокоило публику, жаждущую справедливости и возмездия.
А что же Катя? Она сидела рядом с мамой, держа ее за руку, сильная, взрослая, и по-прежнему улыбалась. Очевидно, беснующиеся вокруг люди считали себя ее защитниками. Только вот ни в какой защите она не нуждалась. Такая сама защитит кого угодно. Но никто из «судей» этого не замечал. Вот это и было удивительно. Никому не было дела до человека, сумевшего сохранить свою любовь в таких несовместимых с любовью условиях. А ведь вполне возможно, что именно эта любовь помогла девушке выжить, повзрослеть, сформироваться и твердо встать на ноги. Из передачи невозможно было понять, каких религиозных взглядов придерживается Катя. Скорее всего, эти взгляды довольно расплывчаты. И, тем не менее, эта девочка являла собой абсолютное воплощение той любви, к которой нас призывает Евангелие и которая нам так трудно дается. Много ли найдется верующих, воцерковленных людей, способных вот так легко простить самое страшное предательство на свете - предательство родной мамы? Даже не простить, а вообще никак не оценивать этот поступок - просто принять? Но толпа судей не видела в этом ничего сверхъестественного. Перед ними сидела материализовавшаяся фраза апостола Павла о любви, которая «всему верит, всегда надеется и никогда не перестает». Но никто, включая православных, этого не заметил. Никто не обратился к ней c единственным, на мой взгляд, уместным вопросом: «Как тебе это удалось, Катя? Поделись своим знанием. Дай нам мастер-класс христианской любви». Никто. Люди жаждали говорить, поучать, а не спрашивать и слушать.
Было бы смешно, если бы я начала осуждать осуждающих, заражаясь их же обвинительным пафосом. Чувства людей, приходящих на такие собрания для того, чтобы побыть в роли судей, понятны. Они все сами обделены любовью, пониманием, принятием. У них накопилась масса личных обид - на друзей, на родителей, на весь мир. Как известно, чтобы нанести ребенку глубокую травму, совсем не обязательно его бросать. Есть множество других способов, не таких вопиющих, но крайне разрушительных. И если не получается высказать свои обвинения родной маме, можно с ней побороться в лице чужой матери, злодеяние которой столь очевидно, что не нуждается в доказательствах. За праведным гневом «судей» всегда (во всяком случае часто) скрывается личная боль. И эта боль порой столь сильна, что лишает человека способности слышать, видеть, думать. На примере этой передачи я вдруг особенно остро ощутила связь между агрессией и прощением. Избавиться от агрессии можно, только исцелившись от боли. Исцелиться отболи можно только одним способом - простить того, кто эту боль причинил. Простить не декларативно, а по существу, насовсем, безвозмездно. А если этого не случится, мы будем снова и снова прилежно приходить в церковь на Прощеное воскресенье, лить слезы, говорить правильные слова, а потом, выйдя за пределы храма - искать кого-нибудь, чтобы выместить всю свою нерастраченную обиду, естественно, найдя для нее самый благородный предлог. Кто станет для нас козлом отпущения - ребенок, не помывший посуду, друг, голосующий не за того кандидата, хулиган, позволивший себе возмутительную выходку или президент страны - в сущности, не так важно. Они все тут ни при чем. При чем только наша реакция. Она и есть индикатор глубины нашего прощения. Если мы слишком резво кидаемся защищать того, кому не нужна помощь, если мы готовы влиться в толпу, побивающую камнями кого бы то ни было, думается мне, это значит, что акт примирения так и не состоялся. Мы так и не простили какого-то очень важного для нас человека. Например, маму.
http://www.nsad.ru/index.php?issue=13§ion=10029&article=2026&print=1
Катя оказалась на удивление жизнеспособной. Она выросла, научилась жить одна и сама себя обслуживать, получила профессию массажиста и даже приняла участие в спортивных соревнованиях по бегу среди людей с ограниченными возможностями. Но поражало не это. В конце концов, слепых людей, освоившихся в жизни, не так уж мало. Суть катиной истории заключалась в том, что все двадцать девять лет своей сиротской жизни она не переставала ждать и любить свою маму, которую, разумеется, не помнила и о которой ничего не знала. Ее феноменальная живучесть как будто нанизывалась на этот стержень неистребимой любви. Катя читала с экрана свои стихи, посвященные маме. В них звучали нежность, доверие, надежда, кто-то возможно добавил бы - прощение, но это слово здесь как-то неуместно. Ведь чтобы кого-то простить, надо сначала почувствовать себя обиженным или по крайней мере задетым. А в катином сердце не было ни капли претензии к бросившему ее родному человеку, потому и вопрос о прощении не стоял. Это была любовь в чистом виде.
Ее мечта осуществилась. Хвала всемогущему телевидению - в кульминационный момент передачи на сцену вышла невысокая, изрядно побитая жизнью женщина и кинулась на шею своей вновь обретенной дочери. Наверное, заливая слезами катино плечо, она шептала слова раскаяния. Слышно было только, как Катя ответила, тоже тихо: «Я не держу зла, мама». Вот так вот просто, как будто не было этих двадцати девяти лет одиночества: мама.
Так они и сидели потом перед растроганной публикой: улыбающаяся слепая девушка, а рядом, опираясь на нее, вцепившись в ее руку - слабая, заплаканная женщина. И было очевидно, что эта девочка-инвалид теперь вполне может стать опорой для той, которая когда-то так страшно ее предала. Обе были счастливы.
Зато публика, собравшаяся на передачу, никакой радости по поводу случившегося не испытывала. Такой хеппи-енд ее явно не удовлетворял. Утерев слезы и убрав в карманы носовые платки, народ принялся за дело - в несчастную мать полетели гневные обвинения. Разумеется, обстоятельства дела и причины ее поступка (а они были более чем серьезные) никого не интересовали. Народ свирепствовал: «Да как она могла сюда явиться!», «В клетку таких сажать надо!», «Близко к дочери не подпускать!» и проч. В общем, ситуация типичная, а потому и не удивительная. Ужаснуло то, что в этой злобной толпе оказались и христиане. «Вы - мать, вы обязаны были постоянно оставаться рядом с ребенком!» - гневно провозглашал истину один довольно известный представитель православной общественности. «Бог посылает несчастья за грехи. Посмотрите на эту женщину, вся ее жизнь - наказание за то, что она бросила ребенка», - вещала не менее известная богобоязненная артистка. Наконец, телеведущая Арина Шарапова с милой улыбкой людоеда обратилась к матери с задушевным вопросом: «Скажите, вы все эти годы хоть немножко мучились?» «Я не просто мучилась, я от переживаний инвалидом стала, у меня ни одного здорового органа не осталось», - попыталась оправдываться женщина. Это свидетельство полного поражения жертвы, наконец, успокоило публику, жаждущую справедливости и возмездия.
А что же Катя? Она сидела рядом с мамой, держа ее за руку, сильная, взрослая, и по-прежнему улыбалась. Очевидно, беснующиеся вокруг люди считали себя ее защитниками. Только вот ни в какой защите она не нуждалась. Такая сама защитит кого угодно. Но никто из «судей» этого не замечал. Вот это и было удивительно. Никому не было дела до человека, сумевшего сохранить свою любовь в таких несовместимых с любовью условиях. А ведь вполне возможно, что именно эта любовь помогла девушке выжить, повзрослеть, сформироваться и твердо встать на ноги. Из передачи невозможно было понять, каких религиозных взглядов придерживается Катя. Скорее всего, эти взгляды довольно расплывчаты. И, тем не менее, эта девочка являла собой абсолютное воплощение той любви, к которой нас призывает Евангелие и которая нам так трудно дается. Много ли найдется верующих, воцерковленных людей, способных вот так легко простить самое страшное предательство на свете - предательство родной мамы? Даже не простить, а вообще никак не оценивать этот поступок - просто принять? Но толпа судей не видела в этом ничего сверхъестественного. Перед ними сидела материализовавшаяся фраза апостола Павла о любви, которая «всему верит, всегда надеется и никогда не перестает». Но никто, включая православных, этого не заметил. Никто не обратился к ней c единственным, на мой взгляд, уместным вопросом: «Как тебе это удалось, Катя? Поделись своим знанием. Дай нам мастер-класс христианской любви». Никто. Люди жаждали говорить, поучать, а не спрашивать и слушать.
Было бы смешно, если бы я начала осуждать осуждающих, заражаясь их же обвинительным пафосом. Чувства людей, приходящих на такие собрания для того, чтобы побыть в роли судей, понятны. Они все сами обделены любовью, пониманием, принятием. У них накопилась масса личных обид - на друзей, на родителей, на весь мир. Как известно, чтобы нанести ребенку глубокую травму, совсем не обязательно его бросать. Есть множество других способов, не таких вопиющих, но крайне разрушительных. И если не получается высказать свои обвинения родной маме, можно с ней побороться в лице чужой матери, злодеяние которой столь очевидно, что не нуждается в доказательствах. За праведным гневом «судей» всегда (во всяком случае часто) скрывается личная боль. И эта боль порой столь сильна, что лишает человека способности слышать, видеть, думать. На примере этой передачи я вдруг особенно остро ощутила связь между агрессией и прощением. Избавиться от агрессии можно, только исцелившись от боли. Исцелиться отболи можно только одним способом - простить того, кто эту боль причинил. Простить не декларативно, а по существу, насовсем, безвозмездно. А если этого не случится, мы будем снова и снова прилежно приходить в церковь на Прощеное воскресенье, лить слезы, говорить правильные слова, а потом, выйдя за пределы храма - искать кого-нибудь, чтобы выместить всю свою нерастраченную обиду, естественно, найдя для нее самый благородный предлог. Кто станет для нас козлом отпущения - ребенок, не помывший посуду, друг, голосующий не за того кандидата, хулиган, позволивший себе возмутительную выходку или президент страны - в сущности, не так важно. Они все тут ни при чем. При чем только наша реакция. Она и есть индикатор глубины нашего прощения. Если мы слишком резво кидаемся защищать того, кому не нужна помощь, если мы готовы влиться в толпу, побивающую камнями кого бы то ни было, думается мне, это значит, что акт примирения так и не состоялся. Мы так и не простили какого-то очень важного для нас человека. Например, маму.
http://www.nsad.ru/index.php?issue=13§ion=10029&article=2026&print=1
.jpg)