Если отвлечься от сатиры, от всего, что первым бросается в глаза при прочтении «Ревизора», если взмыть над сценой и посмотреть на пьесу глубже, то она, конечно, пророческая. Уже современники заметили, угадали, что Хлестаков это - антихрист. Это мелкий бес, вернее - орудие мелкого беса, кратковременно призванный «на царство» и обласканный, исключительно благодаря тотальной лжи, пропитавшей маленький и неизвестный городок. Не состояла бы верхушка из вора, сидящего на воре и вором погоняющая, не сознавай каждый из этих воров, что он виновен и, не ровен час, возьмут его за воротник, сидеть бы Хлестакову под караулом, а не собирать мзду с чиновников и не целовать в плечико жену городничего.
Уже одно это в пьесе представляет ее эсхатологическую ценность и открывает перед глазами зрителя одно из колесиков в механизме «тайны беззакония». Если весь мир - не более, чем город, пусть и сильно разросшийся, и если нравственный облик попечителей богоугодных заведений и почтмейстеров - соответствующий, то любой хлыщ может быть всемирно коронован на небольшой срок, незадолго до наступления Настоящей Ревизии.
Но Хлестаков, сей любитель карт и искусный прожигатель отцовских денег не
только невольный самозванец, вынесенный на гребень чужими грехами. Он - Хам.
Большинству людей, попавших на его место было бы так естественно испугаться
разоблачения, поменьше болтать и побыстрее свернуть комедию, уехать. Было бы так
естественно поблагодарить судьбу за милость (о благодарности Богу речи быть не
может по многим причинам) и пожалеть своих смешных и глупых, погрязших в
беззакониях невольных благодетелей. Ан, нет. Ему никого не жалко, но все время
смешно, если он не голоден. Позор городской элиты он не прочь превратить в сюжет
для публичного осмеяния. Этим целям служит слово печатное.
«Напишу-ка я обо всем в Петербург к Тряпичкину: он пописывает статейки -
пусть-ка он их общелкает хорошенько»
Звучит имя петербургского товарища,
властвующего над умами при помощи пера и чернил. В завитых бакенбардах и с
тонкими усиками над верхней губой он, вероятно, появляется в редакциях газет и
газетенок с материалом в раздел «Происшествия». Он выводится в пьесе мельком, он
- добавочный персонаж, подобно последнему штриху в картине; подобно гвоздике,
вставленной в петлицу уже надетого костюма. Но он важен. В нем отразилась эпоха.
Это, без сомнения, такой же хлыщ, как и Хлестаков. Во-первых, «скажи мне,
кто твой друг и я скажу, кто ты». Во-вторых, сам Хлестаков, подписывая адрес, не
знает, какую улицу указать, и замечает: «Он ведь тоже любит часто переезжать с
квартиры и недоплачивать»
Это один из тех вертлявых и нечестных малых, для
кого чужой позор - источник заработка и тема для едких насмешек. «Уж Тряпичкину,
точно, если попадет кто на зубок, - берегись: отца родного не пощадит для
словца, и деньгу тоже любит»
Далее по сюжету, известному со школьных лет, последовало незаконное распечатывание и прочтение хлестаковского письма, произведшее эффект разорвавшейся бомбы. Компания чиновников слышит о себе самые нелестные выражения. Один - «сивый мерин», другой - «подлец и пьет горькую», третий - «свинья в ермолке». Следует череда подробностей, изложенных со смаком. Вот так же, хихикая и торопясь, бежал, вероятно, Хам к братьям рассказать об увиденной отцовской наготе. Радость, рожденная чужим позором, торопливые потуги всем побыстрее об этом рассказать. Была бы у Хама «трибуна», на подобие газетной полосы или телевизионной передачи, он, не задумываясь, взошел бы на эту трибуну.
Городничий в бессильном гневе говорит: «Сосульку, тряпку принял за важного человека! Разнесет по всему свету историю. Мало того, что пойдешь в посмешище - найдется щелкопер, бумагомарака, в комедию тебя вставит. Вот, что обидно! Чина, звания не пощадит, и будут все скалить зубы и бить в ладоши»
Тут оговоримся. Городничий с компанией достойны и кандалов, и смеха. Речь не
о том, что нужно выстраивать высокий цензурный забор, и за ним скрывать в
неприкосновенности преступления власти. И сомнения нет в том, что подобные
персонажи должны становиться предметом критики и сатиры. Но обратим внимание -
нравственный облик обличителей ни на йоту не возвышен над обликом
чиновников-воров. Смех обличителей - не смех ради правды и торжества
справедливости. Их смех хамский. Им, как мокрицам, без сырости жить нельзя. В
чистоте они мрут, и в чистоте они не заинтересованы. И вот это уже совсем плохо.
Плохо, что язвительные писаки в принципе не способны врачевать болезни и не
заинтересованы в этом, но лишь способны жить на открытых ранах, как кровососущие
насекомые. Эти открытые раны - источник их существования.
И ведь боялись их,
страшно боялись, поскольку знали - пощады от таких не жди. Нет еще ни скрытых
кинокамер, ни звукозаписывающих устройств, ни всемирной сети. Все это еще не
придумано и не создано. Есть только бумага, послюнявленная ехидством острых
языков, и лишь она одна уже страшна и опасна.
Митрополит Филарет в те
времена высказывал мысль, что никакого ладана не хватит, чтоб перебить смрад,
рождаемый ежедневной прессой. А мы сейчас что скажем?
Нет, врачу нужно тщательно перед операцией мыть руки. И жалеть больного надо,
а не смотреть на его разъятое тело, как на источник дохода или будущий труп.
Нечто подобное требуется и от пишущего человека. Иначе всякий Хлестаков сам не
прочь будет вооружиться пером и чернилами. Он так и заканчивает свое письмо:
«Прощай, душа Тряпичкин. Я сам, по примеру твоему, хочу заняться литературой.
Скучно, брат, так жить; хочешь наконец пищи для души. Вижу: точно нужно
чем-нибудь высоким заняться»
Можно без особого труда представить себе, что
выйдет из под пера Хлестакова, пишущего «для души».
Юмор Гоголя - грустный юмор. «Чему смеетесь? - Над собою смеетесь!», - это
ведь не только о чиновниках и взяточниках сказано. Это и о пишущей братии тоже
сказано, хоть на первый взгляд и не так это явно.
Вот мы и в притче о
блудном сыне привыкли внимание сосредотачивать только на вернувшемся и
смирившемся сыне, да на Милосердном Отце. А тем ведь еще старший брат есть.
Черный от зависти, злой на доброту Родителя, отказывающийся войти в дом и
принять участие в пиршестве по поводу возвращения брата, он не только достоин
внимания. Он - так же важен, как и два ранее названных в притче лица.
Побочный персонаж перестает быть побочным, коль скоро мы переведем на него
внимательный взгляд. Оказывается, он тоже важен, он хорошо узнаваем. В иных
условиях и в другой ситуации он превратится в главного персонажа. И тогда только
держись. Все от него будет зависеть и только вокруг него крутиться.
Не правда
ли, душа Тряпичкин?
