История Натальи Захаровой широко известна. Тринадцать лет назад ее разлучили с дочерью Машей, которой на тот момент было всего три года. Ювенальный суд Франции отобрал Машу у матери под предлогом так называемой удушающей любви. Девочка находилась сначала в приюте, потом в разных приемных семьях. Наталья добивалась возвращения родительских прав. Она уже была близка к успеху, но бывший муж - француз Патрик Уари - подал на нее в суд, обвинив в поджоге прихожей его квартиры. Французский суд приговорил Захарову к трем годам тюрьмы, актриса была вынуждена покинуть Францию. Осенью 2010 года, несмотря на угрозу ареста, Наталья Захарова решила вернуться в Париж, чтобы участвовать в судебном заседании по делу об опеке над дочерью. Но была арестована и отправлена в тюрьму Флери-Мерожис.
В мае 2011 года Минюст РФ и правозащитники международных организаций добились, чтобы Наталью вернули в Россию и поместили в костромскую исправительную колонию. 14 июля Дмитрий Медведев принял решение о помиловании актрисы. Оказавшись на свободе, она вернулась во Францию, где ей чудом удалось разыскать дочь. Наталья Захарова рассказала корреспонденту «Однако» Марии Разлоговой о месяцах, проведенных в тюрьме, и о долгожданной встрече с шестнадцатилетней дочерью Машей.
Как вы отважились поехать в Париж, ведь там был выдан ордер на ваш арест?
- Заместитель министра юстиции Франции г-н Мартинез по телефону заверил наш Минюст, что меня не арестуют и я могу без опасений приехать на судебное заседание. Кроме того, 5 октября 2010 года российский суд вернул мне родительские права, которые отнял у меня французский суд. И с этим решением я поехала в Париж. Но перед входом в зал суда ко мне подошли двое полицейских, показали какую-то смятую бумажку и попросили пройти с ними. Меня отвели сначала в пятый участок полиции, потом к прокурору Кольц, она не позволила моему адвокату присутствовать на садистском допросе, во время которого мне стало плохо, я потеряла сознание и ударилась головой об угол стены. Врачи скорой помощи не смогли привести меня в чувство. Той же ночью меня доставили в тюрьму Флери-Мерожис. И начался ад. Французы скрывали мое место нахождения. По закону мне должны были сразу предоставить возможность позвонить близким. Но этой возможности я добивалась пять дней.
Надзирательницы все время обманывали. Например, говорили: «Через час», потом: «Мы уже уходим домой, придет другая смена, они вам устроят телефонный звонок». Затем: «Ой, уже 17 часов, телефонистка ушла». В конце концов я вышла из себя, стала стучать в дверь и требовать: «Телефон, телефон!» Мои соседки, которые видели меня всего три-четыре раза на прогулках, стали тоже колошматить в дверь и кричать: «Telephone pour Natasha!» Но никто не пришел. В тюрьме мне дали кличку La Сomtesse, называли меня Графиней.
Французские чиновники сознательно затягивали процедуру вашего перевода в российскую тюрьму?
- У сотрудников нашего Минюста сложилось ощущение, что они работают с непрофессионалами: документы, которые присылали французы были подготовлены ненадлежащим образом. Формальная процедура растянулась аж на четыре месяца. Возможно, они просто ждали, когда я умру в тюрьме. Но я им не доставила такого удовольствия, а на стене своей камеры написала огромными буквами: «Русские непобедимы!» Но меня ждали новые испытания.
Этап в русскую колонию был чудовищным. Меня привезли из французской тюрьмы в ужасном состоянии, и начальница СИЗО №6 Татьяна Кириллова обещала отправить меня в госпиталь. Но вместо этого я отправилась по этапу, в поезде, где в одном купе ехали двадцать женщин. В костромской колонии я провела два месяца. Там у меня на нервной почве отнялись ноги, и в основном я лежала в санчасти.
О своем помиловании я узнала из сообщения по радио, потом показали репортаж по телевидению. Обитатели колонии радовались за меня, поздравляли, обнимали. Но руководство тюрьмы ожидало официальные документы о помиловании еще двадцать дней. Зато потом, всего через четыре дня после освобождения, я шла по красной дорожке кинофестиваля «Созвездие». Я находилась в состоянии психологического ступора, не могла понять, где я нахожусь: только что сняла эту арестантскую робу с биркой «Захарова» и теперь вижу все эти счастливые лица, улыбки, поддержку. Как будто я села в машину времени, которая меня отправила в какое-то другое счастливое царство. Еще через три дня я играла свой моноспектакль «Лики любви». Когда в начале представления я вышла в длинном, красивом платье на сцену, зал очень долго аплодировал. Это была дань человеку, который три дня назад вышел из тюрьмы, а теперь стоит на сцене и читает Пушкина.
Освободившись, вы решили дальше искать свою дочь. Вы не боялись, что против вас может быть сфабриковано новое дело?
- Все годы разлуки с дочерью я тосковала и волновалась за нее. Мой бывший муж Патрик Уари блокировал все контакты с Машей. И как только я встала на ноги, тут же поехала в Париж. Хотя даже не представляла, как я смогу ее найти. Но произошло самое обыкновенное чудо. Моя приятельница, которая знала, что я снова в Париже, обедала со своей французской подругой. В ресторан случайно зашла мама этой подруги. Они разговорились. Моя приятельница рассказала мою историю. О Маше я знала только то, что Уари отослал ее в провинциальный город Ле-Ман, в какую-то закрытую школу. Подруга моей приятельницы спросила, как Машина фамилия. Оказалось, что в том же городке когда-то учился сын ее знакомой. Они вместе позвонили этому мальчику, ему 13 лет, и спросили, не знает ли он Машу Уари. Выяснилось, что они дружат на «Фейсбуке». Француженки помчались к этому мальчику, он вошел в свой профиль, они увидели фотографию моей дочери и нашли ее страницу.
В свое время я тоже нашла эту страницу, но для меня она была закрыта ровно через пять минут после того, как я отправила запрос о дружбе с Машей. На этот раз мальчик поделился паролем к своей странице, и на следующий день я уже видела свою дочь на экране компьютера. Чувства, которые меня обуревали, невозможно передать. Я видела взрослую девушку, очень красивую, очень похожую на меня в мои 16 лет. В последний раз я видела дочь пять лет назад, когда ей было 11 лет. А последний телефонный разговор случился в августе 2009-го.
Как вам удалось встретиться с Машей? Вы сразу узнали друг друга?
- Мы выяснили, в каком интернате она учится, нашли расписание автобусов, которые привозят детей в пятницу в Париж, чтобы они проводили субботу и воскресенье со своими родителями. Я посмотрела на часы и поняла, что у меня осталось только два часа до прибытия автобуса. Я помчалась к остановке. Как раз подъехал автобус, дверь открылась и из него вышла моя Маша. Хотя я и видела фотографии дочери в Интернете, но не узнала ее. Но она меня узнала мгновенно. У нее, наверное, был шок: она опустила глаза и сразу спряталась за автобус, в той части, где выгружают багаж. Я побежала за ней. Когда я догнала ее, то увидела, что она нагнулась за сумкой, а сама смотрит на угол автобуса, появлюсь ли я. Я сказала: «Маша, здравствуй, это я!» Она была в изумлении, отошла от автобуса и спросила: «Как ты здесь? Ты приехала меня встречать?» Мы поцеловались, обнялись. А она все смотрела на меня с изумлением. Я сразу почувствовала своего ребенка, очень доброго, очень нежного. Мы встретились так, будто и не расставались. Только мы были уже взрослыми людьми.
Во время той короткой встречи мы не успели поговорить. Но потом она мне позвонила в воскресенье, перед тем как уехать обратно в интернат, и мы проговорили полтора часа. Она плакала, рассказывала, что Патрик никогда не забирал ее из интерната на праздники, даже на Новый год. Уари ею манипулирует, рассказывает, что ее мать - преступница и пироманка. Но я ей напомнила разговор, который произошел в ее присутствии: Уари сознался, что мое дело о поджоге сфабриковано им и его адвокатом, и попросил прощения. Маша пожаловалась, что я не написала ей ни одного письма, не прислала ни одного подарка. «А ты спроси Уари, в какое помойное ведро он их выбросил?» - ответила я. Ведь только через него я могла передавать ей письма и подарки. Сидя в тюрьме, я послала Маше 15 писем: пачка конвертов ко мне вернулась, Уари их даже не открыл. Маша попросила прислать ей хотя бы какие-нибудь подтверждающие документы. Я ответила, что оставляла все копии, которые лежат у меня дома и ждут ее.
Ваша дочь даже не знала о том, что вы искали ее все эти годы?
- Она знала только то, что говорил ей Уари. Она даже не представляет, какой ужасной была моя жизнь: все время было посвящено только ее поискам. За полтора месяца, прошедшие с нашей встречи, я написала ей десятки писем. Рассказала Маше, что основная задача людей, которые ее сейчас окружают, - оклеветать меня. Что ее отняли из-за какой-то «удушающей захватнической любви», но она была счастливым здоровым ребенком, и что ювенальная юстиция разрушила наши жизни.
Ваш бывший муж как-то отреагировал, когда узнал о вашей встрече с дочерью?
- Маша позвонила мне и рассказала, что Уари заставил ее пойти в полицию и написать жалобу на меня за то, что я пришла к автобусу. Директор интерната вызвал Машу и заявил, что, если я посмею прийти к школе, он вызовет полицию. Я сама позвонила этому директору и сообщила ему, что занимаюсь правозащитной деятельностью 13 лет, спросила, имеют ли право родители, лишенные родительских прав, знать об успехах своих детей?
Он бросил трубку! Позиция директора понятна: за интернат Уари платит 10 тысяч евро в год. Когда Маша звонила мне второй раз, я спросила, получила ли она документы, которые я ей отправила. Это была переписка судей, которые сфабриковали мое дело о поджоге. Она сказала: «Все сфабриковано!» Это, конечно, слова Уари. Она говорила заученными фразами, искусственным языком робота. Но слишком очевидна была разница между Машей, которую я встретила у автобуса, с объятиями, поцелуями, нежными словами, и той зомбированной девушкой с испуганным голосом, которую я слышала по телефону.
Почему Уари до сих пор мешает вам видеться с дочерью? Ведь прошло много лет. Какой смысл препятствовать вашим встречам, ведь девушка совсем скоро станет совершеннолетней?
- Этого человека невозможно понять. Он не любит дочь, но он ее держит. Ему нужна моя квартира: я предлагала обменять ее на право опеки над Машей, но он отказался. Он и его адвокат хотят воевать. С Патриком невозможно договориться. Я неоднократно передавала ему через его секретаря сообщения, что я в Париже, хочу увидеть Машу, хочу поговорить с ним, и не получала ответов. Этот человек ужасен, страшен, неадекватен. Он сидит на таблетках и ходит к психиатру. Никогда не знаешь, что он выкинет в следующий раз.
Я намерена искать деньги на адвоката, который обещает добиться, чтобы Маша на каникулы приехала в Россию и встретилась со своей российской семьей. Сейчас дочь очень запугана, Уари продолжает лгать, клеветать. Ее срочно надо спасать, пересадить в другую почву, как цветок. Туда, где ее будут окружать любовью, вниманием, заботой. Финальная задача «ювенальщиков» не только разрушить семью, но и добиться, чтобы дети и родители, навсегда возненавидев друг друга, прекратили родственные связи. Это самое страшное, когда родители борются, как я, многие годы за своего ребенка, а когда его находят, понимают, что он уже не хочет их знать. К счастью, Маша не верит, что я ее бросила. Когда мы говорили по телефону, моя дочь плакала и говорила, что не знает, кому верить, Уари или мне. Но ребенок, который не верит, не плачет.
Если получится воссоединиться с дочерью, вы хотели бы видеться с ней во Франции или увезти жить в Россию?
- Я очень счастлива, что у Маши не убита душа, что она хочет знать правду. Это означает, что ее не смогли сломить. Нужно дать возможность ей самой выбрать, где жить. Она ведь была лишена права выбора все эти годы. Ее абсолютно «франкофицировали», если можно так выразиться. Она совсем не говорит по-русски, не ходит в храм, хотя крещена в православную веру. Она была отрезана от России, но теперь нужно восстановить эту связь. Маша - российская гражданка, у нее русская мама. Но все эти годы она жила, как сирота, сначала приют, потом две приемные семьи, закрытый интернат.
Как вы намерены встречаться до того момента, когда Маше исполнится восемнадцать лет и по французским законам она станет совершеннолетней?
- Способ может быть один - она сама откликнется и захочет меня увидеть. Сейчас моральное состояние у нее очень тяжелое. Он настолько запугана Патриком Уари, что надо принимать срочные меры. Я не собираюсь ждать два года, пока ей исполнится 18, и буду добиваться опеки над дочерью сейчас. Представители ювенальной системы проиграли: они посадили меня в тюрьму - меня помиловал президент, и я вышла на свободу. Они отняли у меня родительские права - я их вернула. Они спрятали Машу - я ее нашла! Они уже ничего не могут нам сделать. Теперь им осталось только одно - сдаться.
В настоящий момент российские власти вам как-то помогают?
- Я испытываю огромное чувство гордости за Россию и за друзей, которые мне помогли. Когда президент Дмитрий Медведев подписывал документ о моем помиловании, он добавил, что мать надо воссоединить с ребенком, чтобы конец этой истории был счастливый. Сейчас Рождество. Я так хочу, чтобы руководство нашей страны подарило Маше новогодний подарок - чтобы она провела Новый год в России, с мамой и со своей семьей. Я не знаю, как это сделать. Сегодня звонила в МИД - там тоже не знают, чем мне помочь. Французский суд будет упорствовать, Машу будут восстанавливать против матери и против России, и непонятно, как этому помешать. Ей уже рассказали, что Россия - нищая страна, что наш премьер-министр - мафиози, что на улицах Москвы валяются бомжи и пьяницы. Но я все равно надеюсь на успех и считаю, что наши власти обязаны довести это благородное дело до конца.
фото: ИГОРЬ СТОМАХИНhttp://www.odnako.org/magazine/material/show_14945/#comment_286386
_(cropped).jpg)
