В селе Бартеневка Ивантеевского района живет Надежда Макаровна Золотухина. Односельчане привыкли утром и вечером видеть ее силуэт в проеме маленького окна - бабушка Надя стоит на молитве. Именно стоит! А ей в минувшем сентябре исполнилось 98 лет... Она помнит имена односельчан, которых арестовали в 1937 году; до мельчайших подробностей помнит свои скитания во время голода: где дали кров, чем накормили, сколько в той семье было детей... «Расскажите о матери»,- попросила я одного из сыновей Надежды Макаровны, Виктора Климентьевича Золотухина.
«Если бы не Бог да не добрые люди...»
Моя матушка - самый дорогой, самый близкий мне человек на свете. Многие люди ею восхищаются и не могут понять: как она, совсем неграмотная, имеет такую мудрость? Нас у нее восемь детей. Всю работу по дому и хозяйству мать всегда выполняла с легкостью: прекрасно шила и обшивала всю семью, искусно пряла, вязала (от носков до пуховых платков). Ее соленья-варенья, хлеб, собственноручно испеченный,- ни с чьими не спутаешь. Работала она на овощной плантации, какое-то время была птичницей. Мы сейчас удивляемся: как наши родители могли все успевать? Откуда черпали силы? Ответ, думаю, один: они жили с Богом.
...Мать хорошо помнит голод 1921 года. В центре села в большом котле варили кашу из кукурузы. Но прийти за пайкой каждый должен был лично. Один раз в сильный мороз бабушка - мамина мама - не взяла с собой ребятишек. Так ей каши не дали, сказали: «А может, детей уже нет в живых!». Так и ушла ни с чем. В Бартеневке тогда умерли от голода сотни жителей. Дядька, который смастерил специальные сани и отвозил тела на погост, получал две пайки. Односельчане знали, что в те страшные годы милиция забрала бабку-людоедку...
Особо трагичными матушка считает 1929-1930 годы. Хутор, где она жила, назывался Богатый, рядом был хутор Волобоев. Оба хутора уничтожили... А ведь там люди жили большими, дружными семьями, среди них было много мастеровых, как сейчас сказали бы - деловых, людей. Работали от зари от зари, «от темного до темного», но плодами своих трудов не попользовались. Все у них отобрали - до последнего куска хлеба, до последней рубахи. Во время кампании раскулачивания матушке врезался в память такой эпизод. Одного хозяина с семьей выгнали из дома. Мужик, взяв иконы (безбожникам они были не нужны), встал на колени рядом со своей красивой избой, которую недавно выстроил, поднял лицо к небу и произнес: «Боже, прими мой труд!».
А потом был 1933 год, он в историю вошел как «голодомор». Наученные горьким опытом 21-го года, бартеневцы стали умнее. Многие ушли из села. Зимой мать со своей сводной сестрой-ровесницей, Варей, пешком пошли в Чапаевск. Там они своими глазами видели трупы умерших, замерзших людей, сложенные штабелями за вокзалом. Бегали ребятишки, которых умирающие матери гнали из дому на улицу: несчастные женщины надеялись, что деток хоть куда-нибудь определят. Голодное лихолетье сестры пережили на станции Рузаевка, работая в леспромхозе,- туда они попали, пройдя пешком всю Пензенскую область. В одном селе, где им предоставили кров и еду, матушка утром попросила у хозяйки скоблилки (специальные приспособления для чистки некрашеных полов). Их не оказалось - тогда девушки в благодарность оттерли деревянные стены и полы в доме добела обычными ножами. Хозяйка тут же побежала к соседям: «Идите к нам, подивитесь, как саратовские девки нашу избу отмыли! Она сейчас как новая!».
Морозы стояли суровые, а у матушки не было варежек. Хозяйка ей свои отдала. Две зимы мать их латала. До сих пор, когда заходит речь о тех временах, она с теплом вспоминает людей, которые протягивали ей руку помощи, и говорит: «Если бы не Бог да не добрые люди - жить на белом свете было бы невмоготу».
В 1935 году мать вернулась в родное село. Ее сосватал мой отец - Климентий Иванович Золотухин. Почти двадцать лет невестке пришлось жить со свекром и свекровью, а характеры у обоих были «далеко не сахар», как она рассказывает. В семье мужа проявилось полученное ею в родительском доме воспитание: почитание старших, терпение, незлопамятность. Она порой в шутку говорит: «Может, Господь и продлевает мой век на земле за то, что я столько несправедливости претерпела за свою жизнь».
Особняком в памяти матери стоит 1937 год. Это был год небывалого урожая. Зерна уродилось столько, что его негде было хранить, и оно ворохами ссыпалось во дворах. Но этот год остался в памяти и как самый страшный. В селе были арестованы и практически без суда и следствия расстреляны самые лучшие люди, «труженики до мозга костей». После них, как говорит матушка, «ни одно колесо больше не смазывалось». Те, кто пришел на их место, это делать не умели и не хотели.
А потом была война. Отца на фронт не взяли. В детстве он застудил ухо и плохо слышал, да и в тылу нужны были рабочие руки. В те годы в наших краях было много эвакуированных. Они вместе с местным населением строили железную дорогу. Приезжих разместили по домам, народ делил с ними последний кусок хлеба. Мать отмечает, что не было такого случая, чтобы кто-то из них чего-то украл.
В курсе всех событий
В 1980 году мой отец скоропостижно скончался, с тех пор наша матушка живет одна. И не потому, что мы, дети, ее не берем к себе,- а потому, что она не хочет никого собой обременять. До 92 лет она хлопотала в саду и огороде. И сейчас твердо заявляет: «Пока двигаюсь, вернее, передвигаюсь - не трогайте меня!».
У мамы нет (и никогда не было) телевизора, радио она не включает. Но, тем не менее, она всегда в курсе всех дел и событий, происходящих и в селе, и в стране. Больше всего ее удивляют люди. Они сильно изменились. Мать вспоминает, как в конце советского периода в селе начали происходить невообразимые случаи. По пьянке мужики то трактор утопят в реке, то на таран с локомотивом двинутся, то комбайн спалят дотла... В мирное время вдов в Бартеневке стало больше, чем после войны! Горько ей, что заливные луга бурьяном зарастают. А ведь эти клочки земли когда-то кормили картошкой и тыквой все село, да еще сколько вывозилось! Во время посадки, прополки, уборки урожая люди общались между собой - это были настоящие трудовые праздники. Матушка сокрушается, что ушло поколение людей, которые любили и берегли свою бартеневскую землю-кормилицу. «Поднять бы их сейчас да показать все это безобразие,- говорит,- так они сразу бы умерли опять от разрыва сердца».
Традиции предков
В войну погиб муж маминой старшей сестры; на руках вдовы осталось четверо детей. Моя мама, как могла, помогала растить сирот. Это было нормой жизни: любить близких, протягивать руку помощи человеку, оказавшемуся в беде. Не только родственники - все односельчане по-доброму относились друг к другу. Раньше не было такого, чтобы встретившиеся на дороге две подводы не остановились и люди не поприветствовали бы друг друга, обращаясь по имени и отчеству. При этом мужики снимали картузы, а бабы низко кланялись. Мать рассказывала нам такой случай. У одной вдовы (муж ее утонул в половодье) околела корова, а у женщины той - трое детей. И вот выходит она утром во двор, а у сарая стоит корова привязанная... Ночью добрые люди привели - милостыню подали. А в нынешнее время, возмущается мать, у старенькой пенсионерки из сарая всех кур утащили. Так узнав, что каким-то чудом три несушки уцелели, подлецы на вторую ночь пришли и тех забрали!
Наша мать - глубоко верующий человек. Строго соблюдает все посты. За всю свою жизнь не выпила ни одной рюмки водки. Она очень гордится крепкими семьями своих детей, внуками, правнуками (а их 27!). Однажды одна из родственниц мне сказала: «Виктор Климентьевич, легко вам жить на свете! Ваша мать - такая молитвенница, что каждого из вас из любой жизненной ямы у Бога вымолит». И это правда. Наша мать ежедневно стоит на молитве не менее пяти часов. Ну а я очень благодарен Богу за то, что на 60-м году жизни слышу: «Сынок, милый, послушай свою родимую матушку...»
Материал подготовила Наталья Смородина
Опубликовано на сайте Православие и современность
http://www.eparhia-saratov.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=58858&Itemid=5
