Поехал
как-то наш редактор Александр Григорьевич в гости к духовнику газеты
о.Иоанну Миронову. Батюшка обрадовался, встретил ласково, повёл чадо
своё духовное в садик цветы показывать, клубникой-смородиной угостить. А
потом, пригревшись на ласковом солнышке, сидели на садовой лавке, и
батюшка стал вспоминать своё детство, далёкие до- и послевоенные годы.
- Детство у меня было сиротское. Мне было годика четыре, когда нашу
семью вместе с другими такими же бедолагами сослали на торфоразработки,
где была 8-я ГЭС, сейчас это г.Киров. Как нас выселяли, уже стёрлось
из памяти, а вот события начиная с первого класса помню чётко. В
школу-то я пошел в восемь лет... Оно и неудивительно, мы все тогда
больные были, рахитики. А тут ещё с ранних лет приходилось работать. Мы
с братьями на болота за клюквой ходили, а потом возили её продавать в
Ленинград. Голодно жилось: папа, Егор Миронович, один работал, мама,
Ольга Денисовна, потеряла на торфе здоровье. Ведь на торфоразработках
ходили босиком, обуть было нечего, а уж морозы стояли, ледком всё
подёрнулось. Мама простыла, и 17 лет её потом мучил хронический
туберкулёз... А на вырученные за ягоды деньги покупали всё, что было
необходимо в школу: книжки, ботинки, одежду, сумочку - тогда все с
холщовыми торбами ходили.
Работы много было: дрова заготовить - напилить, наколоть, огород
полоть, воды наносить, бельё постирать, мама ничего уже делать не
могла. Спустя некоторое время мы козочку купили, поросёночка завели,
курочек, картошку свою сажали. Вот как хозяйством обзавелись, так
полегче немного жить стало, хотя и работы прибавилось - за скотиной
присматривать.
- Всё равно, батюшка, детство - пора беззаботности и радости...
- Забот, как я уже сказал, хватало. А радость... Конечно, мы находили
повод для радости, дети есть дети. Мы купались, загорали, в лесу,
собирая ягоды и грибы, играли. И возле домишек своих, переделав всю
работу, собирались ватагами и играли в лапту, футбол, камешки, прятки.
Помню, я как-то решил спрятаться в курином домике, полез наверх и не
заметил, что на лестнице гвоздь торчит, так я себе этим гвоздём голову
прошиб. Но Господь меня чудом спас - всё зажило.
Другое светлое воспоминание детства - мама. Сколько любви она нам
подарила, доброты такой простой, крестьянской! Она учила нас быть
честными, добросовестными, не брать чужого, как бы худо ни жилось, и
всегда за всё благодарить Господа. Помню, бывало, собирает она нас в
школу, посыплет кусок хлеба сахаром, сверху другим куском пришлёпнет -
вот тебе и завтрак. Я иной раз начинаю капризничать: «Ой, мама, опять с
песком. Надоело». - «Ну что же, - соглашается мама, - сейчас с солькой
сделаю». «Нет, нет, - кричу, - тогда уж лучше с сахаром». А маслица-то
коровьего у нас не было, мы и вкус его забыли.
- Батюшка, меня мучает такой вопрос: ребёнок ведь в детстве
не понимает, что у него несчастливое детство, это потом, став
взрослыми, мы начинаем раздумывать, анализировать...
- Детство - это прекрасно. Я очень любил ходить в храм Божий. Помню,
когда жили в деревне Мойке - это на Псковщине, - у нас там был такой
чудесный храм. Я с самого детства ходил в храм и оплакивал покойников.
Мама даже говаривала: «Ну, Ванюша, ты, наверное, даже по мне не будешь
так плакать, как по всем». Но мне так жаль было всех умерших, и я их
оплакивал. А когда отошла ко Господу моя мама - горе было безграничное.
Я в ноябре 1946 года вернулся из армии - всего два с половиной года
отслужил и меня мобилизовали по зрению - и застал её ещё живой. Как мы
радовались! А в марте её не стало. Ей было всего 56 лет...
Не успел я сделать так, чтобы мама пожила в довольстве, без забот. А
пока был ребёнком, семья наша просто нищенствовала. Иной раз не было
дров, и мы таскали их с завода, чтобы как-то скрасить горемычную нашу
жизнь. Помню, однажды отец с соседом в лес поехали за дровами. Лесник
поймал их, топор отобрал, акт составил... А всего-то срубили какую-то
сухостоину, чтобы дом протопить, обогреть детей и больную жену.
- Батюшка, про Рождество не спрашиваю, а Новый год справляли?
- А вот я тебе стишком из тех времён отвечу:
Не позволим мы рубить
Молодую ёлку.
Это только друг попов
Ёлку праздновать готов.
Это позже уже праздновать Новый год в школах разрешили. Правда, и
тогда привозили одну ёлку на весь посёлок. А детям до 10-11 лет даже
новогодние подарки вручали: несколько конфет и печенюшек, один
мандаринчик - маленький такой кулёчек. И это считалось тогда
лакомством, потому как купить такие вкусности у людей просто не было
возможности. Но дома ёлки не ставили - и украшать нечем было, да и срок
можно было получить.
- Батюшка, а песенку «В лесу родилась ёлочка» тогда пели?
- А как же! Пели. За руки возьмёмся, вокруг школьной ёлки ходим и
поём: «В лесу родилась ёлочка, в лесу она росла...» Всё было в нашем
детстве - и радость, и песни, и стихи читали, и пьесы ставили. Жизнь
била ключом.
Конечно, детство было скомкано - ссылка, война... Мы тогда с гораздо
большим энтузиазмом пели: «Чужой земли мы не хотим ни пяди, но и своей
клочка не отдадим». А в это время под Ленинградом немцы стягивали
блокадное кольцо. Становилось голодно...
- А в вашем-то посёлке немцы были?
- Шестого сентября пришли. И мы нежданно-негаданно на самом фронте
очутились, на самом пятачке. Сперва мы хотели забрать живность,
погрузить скарб на лошадь и уйти... Потом подумали: скоро наши вернутся,
зачем мы куда-то пойдём?! И мы остались - уж очень не хотелось
срываться с насиженного места, да и хозяйство было налажено: и картошка
накопана, и капусты две бочки насолено, и огурцы, и свёкла припасены.
Да и немцы в нашем поселке не зверствовали. Вот только счетовода дядю
Митю Горуева взяли, он был членом партии. Его увезли в г.Остров и там
убили. А в городах, доходили до нас слухи, вешали партизан, пытавшихся
сопротивляться фашистам. Но меня Господь уберёг - я не видел ни виселиц,
ни расстрелов. Только потом, когда наши отступали, я видел поля,
буквально засеянные трупами, - до самой Мги. Мы как-то шли по полю,
мама пересохшими от ужаса губами хрипло шептала: «Господи, много снопов
в поле, а мёртвых людей ещё больше». Потом попросила: «Завяжите мне
глаза». Очень ей тяжело было видеть молодых погибших русских солдат.
Немецкие фашисты ведь, как и наши коммунисты, неверующими были. Мою
сестру Женю немцы угнали на работы в Германию. Вернувшись, она
рассказывала, что батрачила у немцев-помещиков. Так вот, хозяйка была
верующая католичка, а муж её - национал-социалист и запрещал ей
молиться. Так она потихоньку уходила на чердак и молилась там. А вообще
немцы считали себя голубой кровью, сверхчеловеками, а русские и прочие
славяне, по их мнению, должны были быть их рабами...
- А школьные свои годы помните ли, батюшка?
- Ну конечно. Мы всегда так радовались, когда наступало первое
сентября и надо было идти в школу. Утром, просыпаясь, я нараспев читал:
Дети, в школу собирайтесь,
Петушок пропел давно.
Поскорее одевайтесь,
Смотрит солнышко в окно.
Человек, и зверь, и пташка -
Все берутся за дела:
С ношей тащится букашка,
За медком летит пчела.
У нас тогда не было шикарных букетов. Но мы собирали лесные и полевые
цветы и дарили их учителям, которых искренно любили и уважали. Их было
за что уважать - это были умные, образованные, большей частью верующие
люди, и знания они нам давали крепкие. Они не срывали с нас крестов,
не хулили Господа. Одна учительница - Муза Константиновна - и вовсе
была дочерью священника, правда, о вере с нами никогда не говорила,
нельзя было. А строга была - страсть. Бывало, что и линеечкой
кого-нибудь огреет. Мы как-то попытались пожаловаться на неё маме. Мама
строго так посмотрела и твёрдо сказала: «Если скажете что-нибудь на
Музу Константиновну... я не признаю вас за детей». Вот так-то.
- Неужто на уроках никогда не шалили?
- Были озорники, которые любили на уроках самолётики пускать, чернила
учительнице подливать... Но без зла всё было, а от переполнявшей нас
энергии, любви к жизни, от полноты чувств. Но когда в класс входил
учитель черчения Николай Иванович Безруков... такая тишина воцарялась,
что муха пролетит - слышно. Тогда ведь парты были с откидными крышками,
так вот, здороваясь с ним, мы, вставая, придерживали крышки, чтобы, не
дай Бог, не стукнули. Боялись и уважали его. Он долго не церемонился,
брал за руку и выпроваживал за дверь - сейчас так уже нельзя. А за
дверью можно было с директором школы столкнуться... А то был у нас ещё
математик Модест Модестович, так он, если что, другой раз с досадой так
скажет: «Пустышка, пустомеля - глупое племя» - и рукой махнет. Хуже
двойки и выговора это было.
Да, в старое время школа была благодатной, потому что Закон Божий
давал силу и радость в жизни, хотя о Боге в то время уже запрещено было
говорить.
Я через 50 лет встретил своего директора школы. Получилось так, что я
освящал в Кузьмолове церковь и среди множества лиц увидел его,
директора школы, который в детстве казался таким строгим и важным.
Подошёл я к нему после службы, разговорились, вспоминая былые времена и
всех учителей. Я даже вспомнил, какой у него костюм был. Ему теперь
уже далеко за восемьдесят, он ветеран войны. Но он по-прежнему бодр и
жизнерадостен, руководит кружком ветеранов, книги пишет - воспоминания.
Вот они какие, русские люди...
- Батюшка, пожелайте что-нибудь нашим православным читателям.
- Желаю, чтобы с младенческих ногтей восприняли они веру
православную. Чтобы любили Бога, знали заповеди Божии и жили так, как
заповедовал нам Господь. Чтобы любили природу, всё живое, что окружает
нас в этом мире. Чтобы ценили труд людей, слушались родителей, уважали
учителей, которые стараются преподнести им каждый день что-то новое,
интересное и полезное, широко распахивают перед ними двери в чудесный
мир знаний, щедро делясь всем, что знают сами.
митр_25.09.22.png)
