Брак как пророческое служение

Я заявил тему своего доклада «Брак как пророческое служение», а потом пришел в ужас от дерзости употреблять ответственнейшее слово «пророческое», к которому нужно всегда относиться с большим целомудрием. Но, так сказать, «громкость» этого заглавия пришла мне на ум от высоты христианского учения о браке, особенно - на фоне кризиса, который претерпевает институт брака в нашем предельно секуляризированном обществе. И еще неизвестно, достигнут ли предел секуляризации! В этом смысле постатеистическое общество бывших коммунистических стран, где более полувека Бог изгонялся из сознания людей, и наше, западное, в общем, не многим отличаются друг от друга. Они не очень отличаются по религиозному невежеству масс. Когда я говорю о массах, конечно, имею в виду студенческие массы, поскольку долгое время преподавал и с некоторым ужасом наблюдал, как растет религиозное невежество среди западных студентов и студенток, у которых напоминание об апостоле Павле вызывает крайнее удивление: а кто же это такой? По религиозному невежеству, по расшатанности вековых устоев, (конечно, не нужно идеализировать вековые устои - в них было много фарисейства - но все-таки они были, выглядели устоями), по показателю разводов (в Парижском округе десять лет назад треть браков заканчивались разводом, сегодня это уже половина) данные сходятся с теми, которые мы встречаем касательно России, Украины - к посткоммунистическим странам.
И вот мне показалось, что христианский брак носит «пророческий» характер именно в том смысле, что он возвещает сегодня больше, чем когда-либо. На самом деле он всегда носил этот характер, но сегодня, в нынешней сверхобычной реальности, может, больше, чем когда-либо.

В свое время монашество, когда оно появилось и расширилось в IV в., было пророческим институтом. Хотя оно существовало и существует, как определенная религиозная категория почти во всех религиях, но именно в истории христианской Церкви монашество носило именно пророческий характер. Такой общественный институт, как брак, не мог его носить, но в наше время как раз он начинает приобретать и это значение. Радикальная перемена началась на Востоке в коммунистических странах в связи с победой революции и марксистской идеологии. Затем она растеклась по Европе с севера, из Швеции, где восторжествовала гедонистическая форма тотализированного капитализма. И там, и тут она сопровождалась или прямым отрицанием религиозного начала в браке, или его предельным ослаблением. Впоследствии появились технические причины. Мы не можем называть их далеко отрицательными, но они облегчили и усилили перемену в нравах (я имею в виду массовое распространение почти совсем безвредных противозачаточных средств, которое позволяло целиком разъединить половую жизнь и задание этой жизни).

Социалистическая идеология принципиально подрывала или разрушала семью, поначалу, во всяком случае. Энгельс считал, что единобрачие произошло от желания отъединиться и, размножившись, передать богатство своему потомству. И в марксистской перспективе дети принадлежали не столько родителям, сколько обществу, то есть в конечном итоге - государству. Всякая радикальная революция вначале освобождает человека от наложенных обществом или им самим ограничений. В первые годы Октябрьской революции легче было развестись, чем переменить квартиру. Но постепенно государство накладывает свою руку на частную жизнь граждан и пытается ее отрегулировать. Вообще, вопросы любви, вопросы четы, вопросы семьи не были предвидены марксистской идеологией, они принадлежали к тем обширным областям человеческой жизнедеятельности, о которых марксизм и не задумывался. Единственное, к чему могло прийти целиком социалистическое организованное государство - это к регуляции любовных отношений. Любовь по талонам в определенное время, назначенное властью, была мастерски показана Евгением Замятиным в романе «Мы». Это, конечно, чистая антиутопия. Ближе всего к этому карикатурному идеалу подошел марксистский Китай в годы культурной революции, полноценно определив обязательный возраст для брака: 27 лет - для мужчин, 25 - для женщин и строго запретил всякие половые отношения до положенного срока. Затея эта, имевшая не только идеологические причины, но и желание ограничить деторождаемость в перенаселенной стране, естественно, оказалась неосуществимой.

На Западе освобождение нравов произошло мирным путем. В этом во многом было повинно фрейдовское учение, точнее, его восприятие. Сам Фрейд был верным супругом, хорошим семьянином, но его труды - объяснение всех психических и, главное, психопатологических состояний проблемами секса - оказали свое влияние. Культ тела, телесного удовлетворения, включение секса в ряд таксигических объектов, возможность безнаказанности в смысле последствий и привели к обострению кризиса семьи. Но и у современного общества, как в былое время у марксизма, нет своей философии пола и брака. И это несмотря на то, что христианство до сего времени может показаться миру устаревшим, отсталым. Это зависит отчасти от того языка, который мы будем употреблять в разговоре с миром. Только в христианстве мы находим стройное и вдохновляющее понятие о поле и о браке. И здесь, разумеется, нужно иметь в виду, что христианское откровение, христианское благовестие предельно антиномично. Антиномично само по себе слово Богочеловек. Вчера Сергей Сергеевич Аверинцев говорил, какое сложное понятие - слово Богородица. Христианство антиномично и почти во всех частностях и, в первую очередь, - в учении о браке. Мы знаем, Христос требовал от учеников, желающих следовать за Ним, бросить все: «Оставь свою мать и жену, и детей, и братьев, и сестер, и саму жизнь свою. Тот, кто этого не сделает, не может быть учеником». Но с другой стороны, мы также знаем, что первое чудо Христа совершено на брачном пире. Превращение воды в вино есть, несомненно, таинственный знак преображения родовой естественности брака в иную, высшую верность. И даже в последней беседе с учениками Христос говорит о радости матери.

В своих словах Христос возводит единобрачие в абсолют. Вспомним: прелюбодеяние осуждается, даже если оно не совершено. Всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействует с ней в сердце своем. Но и обратно, это упоминалось сегодня по поводу самарянки: женщину, взятую в совершенном ею прелюбодеянии, по Моисеевому закону осужденную на смерть, Христос не осудил, отпустил, простил. Имеем и мы в этих, казалось бы, противоречиях всю широту христианского благовестия и отношения к жизни. С одной стороны, предельную трезвость чистоты и цельности, с другой - предельное снисхождение к тем, кто это совершенство, эту цельность нарушает, то есть предельное снисхождение и ко всем нам. И нам как-то нужно между этими двумя полюсами находить свое задание жизни, свои возможности, учитывать свои силы.

У апостола Павла та же антиномичность: сам он был, как известно, не женат, советовал (правда, не настойчиво) следовать его примеру, но в то же время возвел брак - соединение мужа и жены - в единую плоть до предельного идеала, до подлинной сакрализации, уподобив брак, как мы знаем, наивысшему соединению, которое доступно на земле союзу любви и любви к Христу и Церкви. «Жены, повинуйтесь своим мужьям, как Господу, потому что муж есть глава жены, как Христос глава Церкви... Мужья, любите своих жен, как и Христос возлюбил Церковь и предал Себя за нее» (Еф. 5; 22, 25). Слова эти порождают теперь уже бесплодные споры о подчинении жен мужьям, споры и даже в некоторых случаях негодование, упреки, расценивая их как установление некоторого неполноправия или внесение некоторого момента зла в супружескую жизнь. Новизна и глубина этих слов апостола Павла совсем не в понятии подчинения, более традиционном в те времена, чем в наши дни. К тому же это понятие требует своеобразной экзегезы, а аналогии проводились между брачным союзом и единством между Христом и Церковью. И совершенно очевидно, что это единство дает совсем иное, новое значение понятия подчинения, не формальное, а даже какое-то мистическое, в каком-то смысле это понятие упраздняющее. Кстати, в том же послании Коринфянам апостол Павел говорит: «Всякому мужу глава Христос, жене глава муж, а Христу глава Бог». Так что тут само слово "глава" носит мистический характер, а не значение власти, властности. Через пятьдесят лет после апостола Павла величайший богослов и свидетель Христа после него Игнатий Богоносец повторит то же определение брачной жизни, но даже уже без упоминания о подчинении. В том же послании Коринфянам апостол Павел четко определил равенство в браке между мужем и женой: «Жена не властна над своим телом, но муж. Равно и муж не властен над своим телом, но жена». Тут уже нет речи о каком-то подчинении, речь об обоюдной, равной ответственности друг за друга. Согласие определяется именно в равенстве, а не в подчинении. В этих практических советах тем, кто живет в браке, нет и намека на то, что брак сводится к родовому началу. «Не уклоняйтесь друг от друга разве по согласию, на время для упражнения в постах и молитве, а потом будьте вместе, чтобы не искушал вас сатана невоздержанием вашим». Из этих слов ясно, что для апостола Павла половая жизнь в браке не подлежит аскезе сама по себе и не определяется ритмом деторождения или родовым заданием. Здесь хочется привести удивительно реалистические комментарии Иоанна Златоуста в его проповеди на псалом пятидесятый. Он всячески подхватывает слова апостола Павла и говорит: «... многие, имея женщин честных и чистых, от них уклоняются против их чувства и желания, что может привести этих женщин к прелюбодеянию. Апостол Павел говорит: пусть каждый пользуется своей женой и ему не стыдно. Это апостолу Павлу не стыдно в словах Златоуста. Он приходит, садится на ложе, день и ночь задерживает мужа и жену, так их соединяет и голосом громким кричит: не уклоняйтесь друг от друга, разве по согласию. Ибо где мир, там всякое благо; где мир - там целомудрие цветет, где раздор - там целомудрие отсечено от своего корня». Как мы видим, ни апостол Павел со свойственной ему сжатостью, ни Златоуст со свойственной ему изобразительной красноречивостью, не боялись касаться вопросов пола. И именно не с отрицательной точки зрения, а с положительной. Как все сотворенное, половое начало в человеке подвержено закону греха, то есть злу разделения, извращения. «Во гресе роди мя мати моя...», - воздыхает псалмопевец, распространяя греховность на все человеческое естество. Это не означает, что половое начало само по себе плохо и греховно.

Пусть спорят богословы, отчасти схоласты, явился пол до или после грехопадения, одно бесспорно: половое начало - это одна из великих составных сил в человеческом естестве, и назначение его многообразно. Ясно, что биологически - оно инстинкт, ведущий к размножению рода, но это одновременно уже и жизнь в сотворчестве с Богом. Оно также затрагивает и окрашивает всю область чувств от физиологической чувственности со всеми ее стадиями до познавательной функции. Ясно сказал Розанов: «Связь Бога с Богом больше, чем связь ума с Богом». И это изречение Розанова требует, несомненно, обдумывания, но тем не менее оно и безусловно, учитывая, насколько ум может быть греховен в своем ограничении, в своем самомнении, в своей немощи. Половое начало тогда греховно, когда выпадает из общего состава человека, становится автономным и тем самым извращается. Но, разумеется, еще страшнее, когда оно абсолютизируется. Так же страшно, когда абсолютизируются деньги или абсолютизируется власть. По остро циничному слову Бомарше «...предаваться любви в любое время - вот, что отличает нас от других зверей». Но, обратным образом человек отличается от зверей способностью подчинить половое влечение, подчинить свой пол, свой эрос высшим ценностям, включить его в целостное задание жизни. Конечно, говорить, что пол есть зло - неправомерно, но, несомненно, половое начало участвует в той или иной степени в любом движении любви будь то к земным реальностям или небесным. Бесполое существо, если такое вообще возможно, было бы существом без вида. Монах отказывается от брачной жизни, но он не в силах отказаться от полового начала. Аскеза, воздержание, стремление к горнему направляют его на высшее и тем самым преображают. Но даже в монашеских судьбах сохраняется потребность или стремление уже не в плоти, а в духе восполнить себя, восполнить в другом. Вспомним отношения между святым Франциском Азисским и святой Кьярой, вспомним кельтские монастыри, вспомним Амвросия Оптинского и даже преподобного Серафима Саровского. Не одинаково, но сходно призываются христиане к преображению пола, эроса через брачную жизнь, через взаимно женственную любовь. А подлинная любовь, и в этом вся истина и сила христианского благовестия, только и может быть женственной. Этот вопрос возникал в разных докладах и выступлениях Сергея Сергеевича Аверинцева о соотношении брачного и монашеского пути в христианстве. Но мне кажется, что здесь нужно подчеркивать равночиние этих двух путей. Нет более низкого, нет более высокого пути, они равны, и об этом, быть может, лучше всего писал отец Сергий Булгаков в последних главах второго тома своей трилогии. Я позволю себе его процитировать: «Девство и брак, как два пути целомудрия с преодолением пола. В одном случае брачной аскетикой (я бы сказал, брачным деланием, творением любви) и деторождением, а в другом - активным блюдением девства, отказом от половой жизни. Они оба не только существуют в Церкви, но должны быть поняты и приняты в их антиномической сопряженности. Сии последние, будучи противоположны, в то же время друг друга дополняют. Одностороннее утверждение и действие каждого из этих начал становится не просто односторонностью, но и ересью. Как известно и как мы видим, читая святоотеческие творения, брак не должен уничижать девство, но и девство ни в коей степени не должно уничижать брак. Мы видим, что, согласно христианскому благовестию, любовь есть взаимный дар друг другу. Вступающий в брак отдает себя всего - свое тело, свою душу, свою жизнь - другому. Он уже над ними в каком-то смысле не властен, и получает в дар от другого его жизнь, его тело, его душу. Это именно выхождение из себя, взаимно отдача друг друга, наподобие отношений Христа и Церкви и выше».

Как уже было сказано в других докладах, по подобию внутритроичных отношений, созидание любви и есть смысл, цель и путь брака. Даже если он остается в родовом отношении бесплодным, от этого он не становится меньшим браком. Естественным образом взаимная жертвенная любовь выходит из возложенного на себя замыкания общей жертвой двоих третьему - детям. Об этом было много сказано сегодня. Сознательный отказ от детей - это конечно грех себялюбия, как и слишком ограниченное деторождение. Но тут, как и во всех частностях брачной жизни, не могут иметь место никакие слишком внешние предписания, определения. Они не должны идти ни от духовника, ни от каких-то внешних лиц. Щедрость родителей может определяться только ими самими, к тому же по согласию, по их совести. Замыкание в себе - опасность для всех, не только, скажем, для бездетной пары, даже для нее оно менее опасно, так как бездетная пара может нести боль своей бездетности.

Замыкание в себе опасно и для монашеского пути. Вообще, замыкание в себя, то есть самость, есть основной грех для человека, атеизм человека, отказ от задания, данного Богом. Замыкание в себя - одна из трудностей в брачной жизни. Вспомним крик французкого писателя Андрео Вида: «Семьи, я вас ненавижу!» В этой ненависти к семье повинно отчасти замыкание. Замыкание есть опасность и для общин, и для приходов, и вообще для всякого малого общества и малой Церкви. Семья, как и всякая община, стоит перед двойной трудностью: слишком большой открытостью, которая может ее размыть, а может и не размыть. В слишком большой открытости присутствует некоторый эгоизм. Эта открытая закрытость - вечная антиномия брачной и семейной жизни. От случая к случаю она носит разную степень единства. Отец Сергий Булгаков считал, что единобрачие не означает, что духовная любовь или дружба мыслима только в одном единственном случае. Напротив, она может быть многочастна и многообразна, но любовь, соединяющаяся с плотским общением, должна быть единственна в своем роде. В то же время отец Александр Ельчанинов куда радикальнее относился к необходимости единства в единобрачии. «Настоящая любовь, - писал он, - это вина перед любимым за всякое удовольствие, за всякое впечатление, пережитое отдельно, всякое приятное общение с благими людьми и даже факт принятия пищи, приготовленной чужими руками». Эти два полярных примера я привожу как свидетельства разнообразия подходов к основной заповеди единобрачия на основе единой плоти. Такова высота христианского брака. Может, это отвечает на вопрос, почему люди иногда боятся приступить к браку).

Но было бы неправильно, глядя на все, что сейчас в мире происходит, и глядя на требования брачной жизни, опасаться, что брак может не осуществиться. Даже страшные показатели, которые я привел вначале - один развод на два брака в нашем пост христианском обществе, - могут быть осмыслены как не очень зловещие. Если посмотреть на эти цифры с положительной стороны, это означает, что 50% браков все же выдерживается. И это при том, что число людей воцерковленных, то есть пассивно живущих верой и церковью, как в посткоммунистических, так и в западных странах, насколько известно, не привышает 5% всего населения. Так что в какой-то степени мы можем видеть здесь и положительные стороны и не придаваться большому пессимизму.
Человек призван жертвовать себя в браке целиком. В этом смысл всех оправданий добрачной чистоты, девственности. Мы должны принести ее не ради каких-то отвлеченных нравственных начал и правил, а ради другого, которому отдаем себя в своей цельности. Требование это кажется жестким, особенно в условиях расшатанных устоев, но оно должно все-таки оставаться как нравственный идеал наряду с другими требованиями нарвственной чистоты и целомудрия, далеко не всегда и не всеми исполняемыми или не всегда исполнимыми из-за ограниченности человеческих сил на пути к совершенству. Но в этом конкретном требовании, которое я упомянул, мы имеем очень яркий пример его осуществления в лице нашего великого богослова, до сих пор не достаточно оцененного праведника Алексея Хомякова. Вообще можно пожалеть (это как раз немножко касается воспитания), что в наших книгах и учебниках мало слов о людях праведных и святых, подвизавшихся именно в семейном подвиге. Может, этот пробел и должен быть восполнен нашими современниками. Был у нас в духовной и благочестивой литературе слишком большой перекос в сторону монашеской праведности и монашеского пути. Известно, что Хомяков дал своей матери обет сохранить свою целостность до брака. Женился он после тридцати лет и был в своей семейной жизни светло счастлив. Стоит только почитать его письма жене.

Есть у нас и другие свидетельства об исполнимости святости брачной жизни. Так, святитель Иннокентий Московский, как известно, стал епископом, овдовевши. Он считал, что брачное состояние - это то, что осталось на земле от райского бытия. Позволю себе привести полученное 48 лет тому назад накануне моей собственной свадьбы поздравление от Татьяны Сергеевны Франк, вдовы знаменитого философа: «Мне хочется сказать тебе несколько слов. Брак - это великое дело. Это как бы монастырь, это - борьба великодушия, смирения, все -на пользу любимого. Это нелегкое дело, но дело, которое приносит огромные плоды. Было бы неправдой сказать, что в моей семье никогда не было размолвок, - мы были бы не люди в таком случае. Но мы прожили в великом счастии». В отличие от разных слоев эмиграции нецерковных или всего лишь околоцерковных, где царил беспорядок, в русском студенческом христианском движении вера и супружеская верность шли бок о бок, казались непринужденной естественной нормой. Нас тогда, более молодых вдохновляла и живила смерть. Я немножко настаиваю на осуществимости брачного союза в христианском духе именно для подрастающего поколения, которое, может быть, и напугано высокими требованиями, и тем, что они видят часто вокруг себя.

Итак, пора прийти к заключению: христианский брак, как сказал св. Иннокентий Московский, может быть, уголком небесного рая. Он всегда нелегок, полон соблазнов всякого рода, как полна соблазнов и искушений любая христианская жизнь, любая христианская судьба. И чем она выше, тем эти искушения и соблазны опаснее. В настоящие дни, когда в моду вошел гедонизм и стремление к легкой жизни, христианский брак является свидетельством, как я нескромно выразился, пророческого служения. Он является знаком высокого призвания человека, созданного Богом для блага на земле и вечного блаженства. Но как всякое свидетельство, должно быть максимально смиренным, чтобы быть услышанным, узнанным миром. Надо остерегаться того, чтобы противопоставлять себя миру, достаточно просто быть, тогда, может быть, какие- то моменты, какие-то лучи от осуществившегося христианского брака проникнут и в мир. Но известно, что чем больше знаешь, тем больше понимаешь, что ничего не знаешь. Так же и в области жизни и этики, и по закону Евангельскому: если даже нами что-то как будто достигнуто, то, на самом деле, еще решительно ничего не достигнуто. И все нужно начинать сначала. Потому пророческое служение брака должно быть максимально смиренным.

http://www.portal-slovo.ru/theology/44609.php