Чувство подлинного ужаса не раз пытались фиксировать в литературе. Характерно, что опыт подобного поистине посюстороннего переживания в равной степени был знаком и Льву Толстому, и Федору Достоевскому. Наиболее известен опыт первого из них, так как именно столкновение с ужасом сыграло, быть может, определяющую роль во всей жизни Льва Николаевича.
Доподлинно известно, что случилось это 1 сентября 1869 года, когда
Толстой, в то время уже весьма преуспевающий автор, направляясь
в Пензенскую губернию с целью приобретения земли, остановился заночевать
в городе Арзамасе. Что на самом деле случилось с ним той ночью
в гостинице, известно лишь по его короткому письму жене. Но и по
свидетельству его близких, и по истории всего его творческого пути
очевидно, что это серьезно изменило классика, заставив его обратиться
к теме глубокого религиозного поиска. Толстой писал жене: «Было 2 ночи,
я устал страшно, хотелось спать, и ничего не болело. Но вдруг на меня
нашла тоска, страх, ужас, такие, каких я никогда не испытывал.
Подробности этого чувства я тебе расскажу впоследствии; но подобного
мучительного чувства я никогда не испытывал и никому не дай Бог
испытывать».
Рассказал ли он подробности или нет - опять же неизвестно. Однако
позже, в «Записках сумасшедшего», которые он то начинал, то бросал
писать вплоть до самой смерти, Толстой попытался в художественной форме
реконструировать те события. В тексте есть совершенно автобиографический
отрывок на этот счет.
«Как, я помню, мучительно мне было, что комнатка эта была именно
квадратная. Окно было одно, с гардинкой, - красной. Стол карельской
березы и диван с изогнутыми сторонами. Мы вошли. Сергей устроил самовар,
залил чай. А я взял подушку и лег на диван. Я не спал, но слушал, как
Сергей пил чай и меня звал. Мне страшно было встать, разгулять сон
и сидеть в этой комнате страшно. Я не встал и стал задремывать. Верно,
и задремал, потому что когда я очнулся, никого в комнате не было и было
темно... Заснуть, я чувствовал, не было никакой возможности. Зачем
я сюда заехал. Куда я везу себя. От чего, куда я убегаю? - Я убегаю от
чего-то страшного и не могу убежать. Я всегда с собою, и я-то
и мучителен себе. Я, вот он, я весь тут. Ни пензенское, ни какое именье
ничего не прибавит и не убавит мне. А я-то, я-то надоел себе, несносен,
мучителен себе. Я хочу заснуть, забыться и не могу. Не могу уйти от
себя. Я вышел в коридор. Сергей спал на узенькой скамье, скинув руку, но
спал сладко, и сторож с пятном спал. Я вышел в коридор, думая уйти от
того, что мучило меня. Но оно вышло за мной и омрачало все. Мне так же,
еще больше страшно было. "Да что это за глупость,- сказал я себе, - Чего
я тоскую, чего боюсь". - "Меня,- неслышно отвечал голос смерти. - Я
тут"...».
Интересно провести параллель между этим событием и тем, что чуть ранее
Федор Михайлович Достоевский описывал в книге «Униженные
и оскорбленные».
«...Надо сознаться во всем откровенно: от расстройства ли нерв, от
новых ли впечатлений в новой квартире, от недавней ли хандры, но
я мало-помалу и постепенно, с самого наступления сумерек, стал впадать
в то состояние души, которое так часто приходит ко мне теперь, в моей
болезни, по ночам, и которое я называю мистическим ужасом. Это - самая
тяжелая, мучительная боязнь чего-то, чего я сам определить не могу,
чего-то непостигаемого и несуществующего в порядке вещей, но что
непременно, может быть, сию же минуту, осуществится, как бы в насмешку
всем доводам разума придет ко мне и станет передо мною как неотразимый
факт, ужасный, безобразный и неумолимый. Боязнь эта возрастает
обыкновенно все сильнее и сильнее, несмотря ни на какие доводы рассудка,
так что наконец ум, несмотря на то, что приобретает в эти минуты, может
быть, еще большую ясность, тем не менее лишается всякой возможности
противодействовать ощущениям. Его не слушаются, он становится
бесполезен, и это раздвоение еще больше усиливает пугливую тоску
ожидания. Мне кажется, такова отчасти тоска людей, боящихся мертвецов.
Но в моей тоске неопределенность опасности еще более усиливает мучения...»
http://www.foma.ru/article/index.php?news=5869
