Приготовление
С поэтессой Прасковьей Ивановной Чисталёвой я встретился на творческом вечере, где она читала свои стихи. Поразило даже не столько их содержание, сколько то, как потрясающе она их декламировала - с каким-то юношеским восторгом. И совсем не верилось, что перед нами стоит ветеран Великой Отечественной войны, проживший большую и трудную жизнь. За свои 87 лет Прасковья Ивановна успела пережить многих родных и близких, но не разучилась удивляться и радоваться как ребёнок самым, казалось бы, обычным вещам - и это в ней подкупило меня больше всего.
В уютной однокомнатной квартирке, где Прасковья Ивановна живёт последние годы, все стены в иконах. Зная, что хозяйка верующий человек, но всю свою жизнь была активной комсомолкой, а потом коммунисткой, я спросил, как она пришла к вере.
- А я с детства верила. Так что путь мой был сначала от веры к неверию, а уже потом обратно - от неверия к вере. Очень набожными были мои бабушка и мама. Когда я была ещё маленьким ребёнком, помню, бабушка уже ходить не могла, всё лежала на печке. Я постоянно лазила утешать её и развлекать. И она научила меня молиться. Мы не раз сиживали с ней на печи и пели молитвы.
- Прасковьей вас по святцам назвали?
- А тогда всем имена по святцам давали. Священник посчитал, что подходит мученица Параскева Пятница. Потом уже узнала, почему «пятница» - так с греческого само имя переводится. А ещё оно переводится как «приготовление». И вот жизнь меня всё время к чему-то готовила...
- А к Богу снова, наверное, обратились во время войны? - спрашиваю хозяйку.
- На войну мы шли «За Родину, за Сталина», в ту пору я была ещё атеисткой. Но Бога искала как коммунистка. В последнем сборнике у меня есть стихотворение «Исповедь атеистки», относящееся к 50-м годам. Уже тогда искала Бога, но нашла намного позже, когда страной правил Горбачёв. Я не любила Горбачёва, потому что была убеждённой коммунисткой, а он вёл себя как предатель. Он предал нашу партию. Объявил, что будет какой-то улучшенный социализм, а сам повёл народ к капитализму. Мы в этом быстро разобрались и за таким руководителем пойти не могли. Я тогда вышла из партии в знак протеста. И со мной ещё несколько человек, моих знакомых. Но я уважаю Горбачёва за то, что появились книги, каких раньше не было, в том числе и о религии. Я начала скупать всё подряд и читать запоем. Для меня началась новая жизнь. И оказалось, что наука не противостоит религии, а только подтверждает её. Все большие учёные верующими были. Я так много книг прочитала на эту тему, что не только сама стала верующей, но и других стала приводить к Богу.
Выпускной вечер
- Расскажите, как началась для вас война и где вы воевали?
- Я из «огненного» выпуска. Наш выпускной вечер в школе был 21 июня 1941 года. После вечера мы всем классом до шести часов утра гуляли и не знали, что уже два часа назад началась война. Меня до дому провожал паренёк, с которым мы дружили. На выпускной я купила новые туфли. За ночь натёрла большую мозоль, и когда мы шли домой, говорю своему парню: «Борис, давай посидим, я больше не могу, у меня ноги болят». Сели на лавочку около какого-то дома. И вдруг слышим женский вой. «Наверное, - говорю, - в этом доме кто-то умер. Пойдём в другое место». Прошли квартал, сели на другую скамейку около другого дома. И там тоже все голосят. Тут я стала догадываться, что, может быть, это война началась. Мы ведь ждали её, пели постоянно: «Если завтра война, если завтра в поход, если тёмные силы нагрянут, как один человек весь советский народ за свободную родину встанет». «Ой, - говорю Боре, - не война ли?! Не может быть, чтобы в двух домах сразу умерли».
Мы быстро пошли домой и узнали о начале войны. Спать больше не ложились, сразу же отправились в военкомат проситься добровольцами на фронт. Все одноклассники близко жили, друг дружку нашли и почти всем классом пришли в военкомат. Но нам сказали: «Когда надо будет, мы вас позовём». Мы очень обиделись. Сели возле военкомата в кружок и стали писать письмо Ворошилову. В писари выбрали меня: «Пусть Панка пишет, она умная, знает, как написать». Меня в школе все Панкой звали, и я круглая отличница была. И вот на наше письмо через некоторое время пришёл ответ, что, мол, ждите, вас призовут. В начале войны из девушек брали только тех, кто умел стрелять или оказывать медицинскую помощь - врачей, медсестёр. А я хоть и была ворошиловским стрелком, но на фронт взяли только в 1942 году. Определили радисткой в специальную радиороту. Так что стрелять мне так и не пришлось - снайперские способности не пригодились.
Сперва я проходила обучение. Нас учили, как вести себя на войне. При налёте вражеских самолётов должна звучать команда «Ложись!» - и тут нужно быстро упасть на землю. Тренировались. Помню, моя шинель примерзала в земле, когда мы лежали в лужах, а команды «Встать» долго не было. Шинель-то потом и не оторвёшь ото льда. Видимо, именно тогда я застудила поясницу, потом у меня на фронте несколько раз отнимались ноги и я лечилась в военном госпитале.
Позже, во время настоящего налёта, меня контузило и ранило в голову от разрыва бомбы. Обычно радиоузел находился или в землянке, или в голом поле, куда мы уезжали на оборудованной рацией машине. Немцы рацию пеленговали и в эту точку высылали самолёты. Но при подлёте немецких самолётов нас постоянно предупреждали, чтобы мы срочно меняли место дислокации. Обычно мы успевали это сделать, так что самолёты нас не находили. А однажды, когда передача шла с машины в открытом поле, предупредить не успели. И мы уже слышим: гудят, летят...
Тогда мы вдвоём с напарницей работали. Смотрим: до леса далеко, нигде не укрыться. Побежали по полю, а самолёт над нами летит, и так низко-низко. Видно, что лётчик молодой совсем. Смеётся и пальцем нам грозит: сейчас, мол, я вам покажу. Делает разворот. Мы глубокую воронку увидели и прыгнули туда. Бомба упала рядом, и нас засыпало землёй. Когда закончилась бомбёжка, нас стали искать. Откопали обеих из-под земли без всяких признаков жизни. Вдруг слышу: «Она живая. Пана, ты слышишь меня? Если слышишь, ещё раз моргни». А я никак не могу глаза открыть, веки словно свинцом налились.
Я тогда получила контузию, и у меня на всю жизнь после этого осталась трещина в черепе. Может быть, меня осколком ранило или камнем каким. С тех пор я очень болезненно на всякий звук реагирую и на жару. Когда наступало лето, то всегда боялась, что не переживу, умру. Каждый день была готова к смерти.
- Прасковья Ивановна, а на фронте какие у вас были обязанности?
- Принимала радиограммы. Они состояли вроде как из бессмысленного набора цифр и букв, но я сдавала их в шифровальный отдел и там всё понимали. В радистки меня взяли, потому что музыкальный слух был. Морзянка ведь не «точками-тире» воспринимается, а напевами. Например, буква «Б» звучит как «ба-ки-те-кут» - долгое тире и три коротких точки. А я всегда любила музыку - и в школе, и в армии постоянно в самодеятельности участвовала. Была запевалой в роте. Даже однажды голос сорвала в строю на марше, потом долго хрипела.
Всю войну я провоевала на Северо-Западном фронте. После того как попала в госпиталь, меня долго удерживали в батальоне выздоравливающих из-за того, что умела грамотно и красиво писать и что вела себя скромно, не соблазняла ни солдат, ни офицеров. «У нас в батальоне, - говорили мне, - девушек нет, мы хотим, чтоб хоть одна была». Все солдаты и офицеры уважительно относились ко мне, но не могла я там усидеть. С трудом удалось отпроситься на фронт. Взяли меня запасной радисткой в 30-й штурмовой Рижский авиационный полк. А я не понимала, что значит быть запасной. Знала, что такое запасная волейболистка, поскольку играла в школе в волейбол. Мне объясняют: «Когда убьют на самолёте радистку, будете вылетать на задания вместо неё». - «Теперь понятно, - отвечаю, - значит, надо быть всегда готовой».
«Политическая грамотность»
- И что же, удалось вам вылетать на боевые задания? - спрашиваю Прасковью Ивановну.
- Нет. Слава Богу, никого из радисток не убили. А я, ожидая своей очереди, пока что работала старшим писарем полка. Там я познакомилась со своим будущим мужем Прометеем, который тогда был замполитом батальона аэродромного обслуживания, руководил всеми комсоргами, политзанятиями и самодеятельностью. А я была комсоргом управления полка. И вот на этой самодеятельности мы и сошлись.
Он потом признался, что влюбился в меня на политзанятиях. «Такая, - говорит, - у тебя правильная речь и такая политическая грамотность». Я хохотала до слёз. Больше, наверное, не было такого случая, чтобы парень полюбил девушку за политическую грамотность. С ним было легко и интересно. Он такой голосистый был и на баяне играл.
На фронте, кроме Прометея, ещё два боевых офицера предлагали мне выйти за них замуж, но я всем сказала, что ни за кого не выйду, пока не получу после войны высшее образование. После Победы в августе 45-го вернулась я к себе на родину в Куйбышев и сразу же, в день приезда, пошла подавать документы в институт. Меня, как отличницу, приняли без экзаменов. Пока училась, у меня появился новый парень. Он тоже мне сделал предложение, и я своим фронтовым женихам сообщила, что моя судьба устроена, у меня есть жених, с которым мы хотим расписаться. Тогда Прометей в ответном письме попросил: «А можно, я буду продолжать Вам писать?» - «Пока не вышла замуж, можно. А когда женой стану, тогда нельзя». Прометей интересный человек, пусть, думаю, пишет.
И так получилось, что жених мой неожиданно мне изменил. После института мне предложили пойти в аспирантуру, а я не хотела оставаться в одном городе с этим человеком, тем более что он ещё продолжал учиться в том же институте, что и я. Он потом извинялся передо мной, хотел помириться. Но я сказала - как отрезала: «Женись на той, с кем изменил. И больше никогда не изменяй. Иначе потеряешь уважение всех людей». Приехала в Коми и вышла замуж за Прометея.
Так судьба соединила Прасковью Ивановну с одним из самых известных композиторов Коми Прометеем Чисталёвым. Быть может, с её поддержкой Прометей Ионович и добился всех тех успехов, которые сделали его не только самым популярным и плодовитым композитором Коми, но и известным на весь мир учёным - исследователем, фольклористом и популяризатором коми народного творчества.
- Когда в 1949 году я приехала в Нювчим на родину Прометея, - рассказывает дальше Прасковья Ивановна о своей жизни, - то не узнала своего боевого офицера. Он стал сильно пить. К сожалению, многие ветераны, особенно мужчины, с трудом приспосабливались к мирной жизни. Женщинам проще было обрести новый смысл существования - создать свою семью, родить детей. А мужчины больше за общее переживали и сознавали свою ненужность. Случилось даже так, что Прометей уснул на улице и сильно простудился. На это, видно, наложился ещё послевоенный голод, так что обнаружилась у него открытая форма туберкулёза. В сентябре следующего года у нас родился сын Вовочка, и тоже больной туберкулёзом. В два годика он умер с чёрными лёгкими...
А такой музыкальный мальчик рос! У нас в Нювчиме был огромный дом. Малыш уползёт от меня, не слыхать его нигде. Я бегаю по всему дому, ищу, а он, такая кроха, стоит под радиоприёмником и слушает музыку. Или такой случай. Через год собрались мы втроём к моим родителям на Волгу, в гости. Плывём на пароходе. Вовик меня за руку схватил и тащит куда-то. «Куда ты, Вовочка, меня тащишь?» А он поздно начал говорить, ещё и сказать-то ничего не может. Притащил на корму, а там баянист играет, да так виртуозно выводит. Я и не слышала ничего, а он давно уже услышал эту музыку... Я потом так переживала, когда он умер, так сильно плакала!
Прометей бросил пить, курить, стал лечиться и смог победить свою болезнь. Лёнечка у нас уже родился совершенно здоровым, с чистыми лёгкими.
В первый же год нашей совместной жизни Прометей написал песню - «Величальная Москве» на слова Голубковой; песня на республиканском конкурсе получила первое место. До этого он вообще ничего не писал. За это его определили учиться на композитора вначале в Сыктывкарское музыкальное училище, а потом он поступил на композиторский факультет в Институт имени Гнесиных в Москве. После окончания пединститута его назначили директором Сыктывкарского музыкального училища, где он преподавал математику и физику, а я - русский, литературу, педагогику, психологию и ещё эстетику, когда ввели этот предмет.
Через семь лет меня выдвинули на партийную работу. В горкоме партии дали курировать учебные и воспитательные учреждения. Под моим надзором были все школы, техникумы, училища, пединститут. Ещё меня назначили за искусство отвечать. Надо было принимать спектакли. Это была такая большая нагрузка - ни выходных, ни проходных. Я привыкла всё выполнять добросовестно, в результате очень быстро сдала, у меня начались головные боли. Контузия дала о себе знать. И я сама отказалась от партийной работы. Пошла в вечернюю школу простым учителем. И сейчас об этом не жалею, потому что мои ученики до сих пор приходят ко мне в гости. Благодарят меня. Некоторым уже самим по 60 лет.
С Прометеем мы прожили немало лет. Когда он снова начал пить, я уехала к себе на родину, развелись. Он женился снова. Но в Сыктывкар я позже вернулась - к своему взрослому сыну, чтобы быть рядом с ним. После смерти Прометея я помогла создать музей его имени в Нювчиме в его родовом доме, где он воспитывался и вырос. Часто там бываю.
И настало утро
- Очень немногие люди в наше время доживают до ваших лет, - замечаю я.
- Женя, вы знаете, я всегда жила так, как Бог велел, - каждый день готовая к смерти. Так, я считаю, надо всем жить, я и сейчас так живу. Если что задумала хорошее, старалась побыстрей закончить. Я всё время готовилась к смерти и никак не думала, что так долго проживу. Наверное, из-за этого однажды такое видение было... В 1970 году мне предстояла сложная операция. Перед операцией я боялась, что не перенесу её, со своим слабеньким здоровьем. И вот будто вижу на небе число: 1971. Тогда я ещё не была верующей, но восприняла как знак. Цифры приближаются ко мне и тают. За первым числом появляются новые: 1972, 1973... Вижу уже: 2000. Думаю: «Ну не может быть, чтобы я до 2000 года дожила. Это же ещё 30 лет, с моим-то здоровьем!»
На операцию после этого я пошла без страха, перенесла её нормально, как солдат. И вот живу...
После того случая я, наверное, слишком доверчива стала к разным «знакам». В конце 1990 года, просыпаясь в 5 утра, услышала голос: «На пути к родителям». Отвечаю: «Я помню, я готовлюсь». По всему складывалось, что «к родителям», то есть на тот свет, мне предстоит отправляться 20 января. Сын Лёня жил в Москве тогда. Звоню ему, прощаюсь. 19 января он прилетел хоронить меня. И внучка Наташа пришла. В ту ночь Лёня спал на диване, а Наташа - на раскладушке рядом с моей кроватью. Я-то была уверена, что умру во сне в пять утра - в час, когда предупреждение поступило.
Когда ложились спать, Лёня мне говорит: «Ну, спокойной ночи, мама!» «Спокойной ночи, сынок», - отвечаю. Всю ночь я так и не смогла заснуть. Лежу, совершенно не волнуюсь, спокойная-спокойная. И, главное, нигде ничего не болит... Наступило 4 часа, и я не выдержала, уснула. Утром проснулась бодрая, свежая, как будто не два часа проспала, а всю ночь. «Ну, поздравляю, именинница. С Днём рождения тебя!» - смеётся мой сын. Вот ведь, из Москвы его вытащила, он на авиабилет потратился...
С той поры я стала осторожней относиться к видениям. Но искушения продолжились. Наверное, так со всеми бывает, кто к вере начинает приходить? Нечистая сила-то не дремлет... Однажды лежала на диване и читала книгу. Вдруг слышу, какая-то железяка грохнулась о стол. Встала, смотрю: на столе лежат большие ножницы, которыми я не пользовалась ни разу. Купила их лет 15 назад, и всё это время они пролежали в ящике стола под кусками материи и лент всяких. Как они могли грохнуться и откуда? Поглядела в ящик: там ножниц нет. И, главное, кольца у них связаны между собой бантиком. Вот уж тогда испугалась я... Позвонила в епархию, рассказала про этот случай, попросила освятить мне квартиру. Сказали, что придёт священник.
А я ещё хотела исповедоваться, но в ту пору не доверяла «пузатым священникам». Думаю, как же исповедоваться буду, если у меня такие предубеждения? И вот заходит батюшка - такой худенький, как студент. Я рассмеялась от радости, когда его увидела. Как Господь снисходителен ко мне!
Отец Владимир Пономарёв освятил мне квартиру, объяснил, как надо подготовиться к исповеди. Мы договорились о следующей встрече. Так он стал моим духовным отцом, и я по-настоящему пришла в Церковь. Когда сын Лёня умер, вера помогла мне пережить это горе.
Мои дети для меня и сейчас живы. Когда я молюсь, то чувствую, что как бы целую своих детей. Думаю, и они обо мне молятся.
- Знаешь, Женя, - говорит напоследок фронтовичка, - на войне было страшно. Но и после войны не так просто жилось. Жить иногда бывает тяжелее, чем умирать. Но с Богом - ничего не страшно.
Евгений СУВОРОВ
Фото автора
