Он все еще, слава Богу, льется, этот долгий, непресекающийся свет горницы поэта Николая Рубцова, которого воспитала (а потом и приняла в себя) для всей Руси благодатная Вологодская земля. И даже эстрадным дивам с их порою неадекватными модуляциями, берущимся исполнять песню на его слова, все-таки удается, благодаря проникновенным строкам первоисточника, донести высокое и пронзительное, хотя и тихое чувство, с которым эти строки выдохнуты прямиком в русское сердце:
В горнице моей светло. Это от ночной звезды. Матушка возьмет ведро, Молча принесет воды...Красные цветы мои В садике завяли все. Лодка на речной мели Скоро догниет совсем.
Дремлет на стене моей Ивы кружевная тень. Завтра у меня под ней Будет хлопотливый день!
Буду поливать цветы, Думать о своей судьбе, Буду до ночной звезды Лодку мастерить себе...
Свою самобытную поэтическую лодку Николаю Михайловичу Рубцову (1936-1971) смастерить удалось. Удалось также, как он запальчиво мечтал, и «книгу Тютчева и Фета / Продолжить книгою Рубцова». Прожив, в общем, короткую жизнь, он успел много где поработать и поучиться, отслужить четыре года срочной службы на Северном флоте.
Он ушел из жизни трагически. Носивший в Литинституте кличку «Коля-шарфик» (за пристрастие к этому аксессуару, на снимках и портретах мы видим его с разными шарфами) он был по недоразумению задушен ночью любимой женщиной, начинающей поэтессой, с которой собирался утром оформить отношения в загсе. Случилось это 19 января 1971 г., через две недели после дня его тридцатипятилетия; так страшно воплотились в жизнь его пророческие строки: «Я умру в крещенские морозы, я умру, когда трещат березы...». Николай Рубцов похоронен в Вологде на Пошехонском кладбище.
И дело вовсе не в самости или антологическом ряде, в который Рубцова теперь, после кончины, всякий раз помещают. Дело в тайне исповедальной интонации, которую не купишь, мастерством не взрастишь. Потому что характер этого дара - от Духа Святого, который дышит, где хочет, и стяжать его нельзя, иначе как получив «просто так», ни за что. А почему это кому-то свыше дается или не дается - тайна сия велика есть.
И объяснить невозможно, отчего у русского человека перехватывает горло от этих простых (проще не бывает!) строк: «Матушка возьмет ведро, / Молча принесет воды...»
Что же стоит за этими словами? Может быть, автобиографический для поэта факт: ведь потеряв с 1941 года отца, ушедшего на фронт и не вернувшегося, а в 1942-м - мать, мальчик попал в детдом Тотемского района Вологодской области, где и окончил семь школьных классов. Рубцов - из поколенья послевоенной безотцовщины, и отсюда, видимо, тоже эта пронзительная русская нота непреходящей грусти в его творчестве.
«...Широко на Руси машут птицам согласные руки», - писал Рубцов, доводя читателя до слез, писал как никто до него, а ведь его предшественниками написано немало прекрасных русских стихов.
«...И пенья нет, но ясно слышу я / Незримых певчих пенье хоровое...» - это высокая религиозная поэзия. Отечественным мыслителем подмечено точно: настоящий русский поэт всегда религиозен.
Уроженец и воспитанник Русского Севера, Архангельщины и Вологодчины, Коля Рубцов всей своей поэтической жилкой словно вобрал в себя удивительную исповедальность родного края, давшего Русскому миру целую плеяду подвижников православной веры, таких как Кирилл и Ферапонт Белозерские, Феодосий Тотемский, Нил Сорский, Прокопий Устюжский и другие.
Узы любви к Отечеству, к его святыням протянуты к сочинениям Рубцова из далеких духоносных веков, в которых подвизались северные русские молитвенники. И в то межеумочное время, на годы которого пришлись даты жизни поэта, его стихи стали одним из тех сердечных каналов, по которым передавался следующим поколениям духовный русский код, не угасший даже в период безбожия.
Побывав в Рождества Богородицы Ферапонтовом монастыре, основанном в 1398 г. на холме между озерами Бородаевским и Паским иноком Ферапонтом, сподвижником Кирилла Белозерского, увидев потрясающие росписи Рождественского храма, сделанные после 1490 г. иконописцем Дионисием с сыновьями Владимиром, Феодосием и артелью, Николай Рубцов написал - просто и ясно, да так, что лучше и не скажешь:
В потемневших лучах горизонтаЯ смотрел на окрестности те,
Где узрела душа Ферапонта
Что-то Божье в земной красоте.
И однажды возникло из грёзы,
Из молящейся этой души,
Как трава, как вода, как берёзы,
Диво дивное в русской глуши!
И небесно-земной Дионисий,
Из соседних явившись земель,
Это дивное диво возвысил
До черты, не бывалой досель...
Неподвижно стояли деревья,
И ромашки белели во мгле,
И казалась мне эта деревня
Чем-то самым святым на земле...
«Ферапонтово», 1970
Кто бывал в Ферапонтове - тот полней поймет поэта. Свидетельствую: каждая строка здесь - в десятку, точней не бывает. Но кто и не бывал на Вологодчине - тоже проникнется, благодаря образной силе этого, такого поэтического слова.
Не оставим без внимания серьезное замечание критика Вадима Кожинова в заметках о творчестве Н. Рубцова: «Тем, кто стремится понять природу поэзии (и, конечно, искусства в целом), необходимо раз и навсегда запомнить, что в творчестве нет и не может быть простых - в буквальном смысле этого слова - и «безыскусных» путей».Так что мысль о легкости простоты в искусстве - отбросим как иллюзорную. Тем более что мы имеем дело с русским поэтом.
А ведь нужно было носить в себе нечто корневое, неотменимое никакими новыми жизнеустройствами, чтобы написать:
И туча шла, гора горой! Кричал пастух, металось стадо, И только церковь под грозой Молчала набожно и свято.«Во время грозы»
Следует принципиально отрефлексировать один очень важный момент русского бытия, поскольку он и сегодня является камнем преткновенным, поводом для раздора. Я стою на той позиции, что советский период русской истории был провиденциальным, необходимым для русского вразумления попущением Божиим, и в советской эпохе, несмотря на морок, наличествуют - хоть далеко не всегда прямо выраженные - следы присутствия Духа Святого. Итак: и в страшном русском ХХ веке были носители сакрального русского знания (подчас интуитивного, неназванного, безотчетного), деятельность, творчество которых позволили нам сохранить фундаментальные ценности даже в обстановке разрушения и уничтожения всего русского.
Николай Рубцов сумел выполнить Поручение Божией красоты, гармонии, страдания и сострадания, которые, как мы понимаем, и были частью дара этого поэта.
Я шёл, свои ноги калеча,Глаза свои мучая тьмой...
- Куда ты?
- В деревню Предтеча.
- Откуда?
- Из Тотьмы самой...
«На автотрассе», 1968
Чем же так волнуют нас эти строки, написанные двадцатидвухлетним парнем? Объяснить - невозможно. То ли интонацией, то ли лексическим строем, сильными глаголами, «калеча» и «мучая» (вроде бы лирическая индивидуальная ситуация, а вдумаешься - не о всей ли Руси говорит автор?), то ли откровенными (от слова Откровение) словами «Предтеча» и «Тотьма», которые и сами по себе есть русская музыка, а к тому же взяты из древнего русского словаря, напоминающего о русской истории, казалось бы затертой или извращенной безвозвратно. Попутно отметим профессиональную музыкальную тонкость: как полно и содержательно, сущностно (умник сказал бы «экзистенциально») аукаются тут слова «тьмой» и «Тотьмы самой». И этот диалог, похоже, внутренний для самого лирического героя, есть словно вопрошание русского человека, зависшего в безвоздушном пространстве десятилетий безбожия, крушения крестов и куполов, утеснения веры и уничтожения священства: откуда ты и куда ты, русский человек? Камо грядеши?Стихи Рубцова и живописны одновременно, и внеживописны, всеобщи. Однако небезынтересно замедлить взгляд, например, на его стихах, прямо адресованных к шедеврам русской живописи. Тут занимателен выбор поэта, поскольку опирается он на картины всенародно любимые, прежде всего работы Исаака Левитана, ученика Алексея Саврасова. Рубцов говорит расширительно, выходя и за рамы этих картин, и за рамки их.
Вот две строфы из рубцовского стихотворения, озаглавленного так же, как полотно Левитана, «Над вечным покоем»:И так в тумане омутной воды
Стояло тихо кладбище глухое,
Таким все было смертным и святым,
Что до конца не будет мне покоя.
...И эту грусть, и святость прежних лет
Я так любил во мгле родного края,
Что я хотел упасть и умереть,
И обнимать ромашки, умирая...
А вот, по соображению поэта, более характеристичное «левитановское» стихотворение, озаглавленное «Левитан», с подзаголовком «По мотивам картины «Вечерний звон»». Звон катится и катится по строкам, особо аллитерированно во второй строфе, но как проникновенны две первые строки, с глазами бревенчатых лачуг и алеющей мглой:
В глаза бревенчатым лачугам
Глядит алеющая мгла,
Над колокольчиковым лугом
Собор звонит в колокола!
Звон заокольный и окольный,
У окон, около колонн, -
Я слышу звон и колокольный,
И колокольчиковый звон.
И колокольцем каждым в душу
До новых радостей и сил
Твои луга звонят не глуше
Колоколов твоей Руси...
«Твои луга» и «твоя Русь» - это обращение автора к самому себе, к лирическому герою. А если б написать слово «Твой» с заглавной буквы?
2011-й январь от Рождества Христова вместил в себе сразу две юбилейных рубцовских даты: 3-го числа исполнилось 75 лет со дня рождения Николая Рубцова, а 19-го - 40 лет со дня его кончины. На мраморных плитах постамента замечательного памятника поэту, установленного в Тотьме в 1987 г. скульптором В. Клыковым, выбиты две известные напутственные строки поэта: «За все добро расплатимся добром, / За всю любовь расплатимся любовью».
Бронзовый, вечный Рубцов сидит теперь на лавочке под березами на берегу реки Сухоны, лиричный, глубокий, задумчивый, как будто мысленно проборматывающий свои элегические строки 1966 года (точные строки того времени, уходящие в русскую вечность): В минуты музыки печальной Я представляю желтый плёс, И голос женщины прощальный, И шум порывистых берёз, И первый снег под небом серым Среди погаснувших полей, И путь без солнца, путь без веры Гонимых снегом журавлей...<...>
Как будто вечен час прощальный, Как будто время ни при чём... В минуты музыки печальной Не говорите ни о чём.Мы русские, а потому грустные. И, пространственно рифмуясь с ним, у Соборной площади города Вологда бронзовый же поэт Николай Батюшков, тоже изваянный скульптором Клыковым, ведет за повод своего коня по берегу реки Вологды, примерно в том направлении, где - через реку - находится улица Николая Рубцова и где имеется памятник с лаконично-достойной надписью «Рубцов» (1998, скульптор А.М. Шебунин).
Все-таки мы не совсем беспамятны. И потому остается надежда.
Если у вас есть желание и возможность, поезжайте в Вологду, пройдитесь к реке летним августовским сумраком по улочке имени Николая Рубцова, вспомните его стихи. Более известные, «Тихая моя родина! / Ивы, река, соловьи... / Мать моя здесь похоронена / В детские годы мои...», или менее известные:
Отложу свою скудную пищу. И отправлюсь на вечный покой. Пусть меня еще любят и ищут Над моей одинокой рекой.http://rusedin.ru/2011/01/19/tihiy-svet-rubtsovskoy-gornitsyi/
