Дмитрий Сергеевич Мережковский (1866—1841) — русский писатель неиз последних. Недаром его выдвигали на Нобелевскую премию. Не получил. Премиядосталась Бунину — наверное, справедливо. Но Мережковский от этого хуже нестал. Его биографические романы — возможно, вершина этого жанра: это не книжкииз «ЖЗЛ», — это настоящая историософия; автор так вживается в душу своегогероя, что порой кажется, что он пишет не роман из жизни некоего историческогоперсонажа, но автобиографию.
Мережковский жил ощущением близкой катастрофы. Это ощущение — главное, чтоесть в его книгах. Катастрофы на его веку свершались одна за другой: перваярусская революция, Первая мировая война, Февральская революция, Октябрьская,эмиграция, Вторая мировая война… А ему словно всё мало было — он не переставаяговорил о том, что ещё ждёт впереди. И кажется, накликал нынешний конец Европы,которого уже не увидел, но который совершается в точном соответствии с егодогадками.
Нет, православным мыслителем его не назовёшь. Ни один из серьёзныхбогословов не примет идею Мережковского о «трёх заветах» (Ветхий Завет — БогаОтца; Новый Завет — Бога Сына; и третий завет — Святого Духа). Но вообще-то,кроме этой идеи, книги Дмитрия Сергеевича полны удивительно метких, точных,выстраданных мыслей, которые с чистой совестью может принять любой православныйчеловек. Познакомьтесь с некоторыми из них.
Может быть, самое первичное во всякой религии, вхристианстве же особенно — чувство изумления… Это невиданное,неслыханное, неимоверное — «Господи, кто поверил слышанному от нас?» (Ис.53:1),— это изумляющее есть признак того, что мы подходим ко Христу, хотя быиз самой далёкой дали к Нему приближаемся. Быть изумлённым значит видеть Его;не изумляться — не видеть.
Нынешнего мира болезнь — Богобоязнь. Сколько сейчас такихбольных! Жаждут сегодня, а завтра челюсти сомкнутся судорогой бешенства, ижаждущий уже не будет жаждать. Воду жизни предлагать ему из Церкви всё равночто настоящую воду — больному водобоязнью.
Что значит не быть похожим на читателей, я понял, когда летпять назад, написав книгу «Тайна Трёх», получил от её французского издателядобрый совет изменить заглавие, чтобы не было похоже на «детективный роман». ВIV—V веке, на христианском Востоке, «Тайна Трёх» прозвучала бы: «ТайнаБожественной Троицы», а в ХХ веке, на христианском Западе, звучит: «Тайна трёхмошенников, которых ловит Шерлок Холмс». По одному этому анекдоту-атому видно,как опустилось за эти века солнце христианства.
Что такое миф? Небылица, ложь, сказка для взрослых? Нет,одежда мистерии. Голыми ходят только низшие истины; высшие облекаются в миф,так чтобы истина сквозила сквозь «басню», как тело — сквозь ткань.
Нет дыма без огня — мифа без истории.
Кто, не сделав выбора, смешивает Бога с дьяволом, тот смешиваетлюбовь с жалостью. Что такое жалость? Как будто любовь — тень любви.Любовь над смертью торжествует, жалость ей покоряется; вечности требует любовь,жалость довольствуется временем. Если человек смертен весь, то любить егонельзя, — можно только жалеть. Любовь иногда в самом деле безжалостна; жалостьвсегда как будто любовна. В здешней жизни, царстве смерти, горьколюбить, сладко жалеть. Путь любви — на гору, путь жалости — под гору; любитьтрудно, легко жалеть: вот почему так мало любящих, так много жалеющих.
Люди слабы, потому что рассеянны; гений есть внимание, авнимание — воля ума.
Полной жизнью живущий, здоровый человек забывает смертьестественно, не верит в неё; знает о ней всё, но её не знает; только вредчайшие миги-молнии вдруг вспоминает — видит её лицом к лицу, чувствует еёизнутри, как будто уже умирает. Чем больше таких минут в жизни человека, тембольше он — человек, образ и подобие Божие.
Каждый человек, умирая, видит конец мира.
Может быть, укрепляя внешний порядок и не думая о внутреннем,мы укрепляем стенки снаряда, начинённого порохом: чем крепче стенки, темсильнее будет взрыв.
Тончайший соблазн — не голое зло, ни даже прикрытое маскойдобра, а то, которое считает себя добром искренне: нераскаяннейший грех — грехдля «святой цели», война жесточайшая — за вечный мир.
В первый раз, накануне первой всемирной войны, ждал голосаЦеркви мир, может быть, сам того не зная, как ждёт благодатного ливня палимаязасухой, издыхающая от жажды земля. Церковь тогда промолчала. Мир ждёт и сейчас,накануне второй всемирной войны, того же голоса, и Церковь снова молчит. Что жезначат эти два страшных молчания?
Ветер потопа свистит во все щели нашей европейской хижины;будем же строить Ковчег — Церковь.
Может быть, и гибель Европы не будет концом человечества,но с гибелью европейской, христианской всемирности «мерзость запустения станетна месте святом», а это уже знамение Конца.
Тени Конца света проходят по человечеству в крушениивеликих всемирно-исторических эпох; с каждым из них люди думают, что наступилконец, и ошибаются, но не совсем: с этих горных вершин всемирной истории,действительно, виден её горизонт — Конец.
«Если не покаетесь, все так же погибнете». Не поздно ликаяться? Может быть, и не поздно: стоит только повернуть руль «Титаника» наодну линию, чтобы пройти мимо льдины. Но кто повернёт? Люди власти никогда ещёне были так слепы, как сейчас, а зрячие так безвластны, потому что одиноки,рассеяны; каждый сидит в своём углу и дрожит или плачет, как тот мальчик:«тятенька, боюсь!»
«Скоро всему конец!» — сказали христиане с радостью, аязычники — с ужасом.
