В последние годы, судя по появившимся в Интернете публикациям, интерес к личности и творчеству Николая Врангеля заметно вырос. В 2004 году в Петербурге на кладбище Александро-Невской лавры был установлен крест над его символической могилой; с 2008 года там, в день памяти барона, 28 июня, проводится культурная акция «Венок Врангелю».
Головковка
Во всех биографиях Николая Врангеля: «Родился в имении Головковка Чигиринского уезда Киевской губернии». Это обстоятельство, кажется, никем ещё не прояснено. Действительно, детство Николай провёл в Ростове-на-Дону; юность - в Петербурге. Закономерен вопрос: чьё имение, что за Головковка?..
Село Головковка (на Украине пишется, как и произносится, «Головкивка», теперь это Черкасская область) расположено в местности живописной, холмистой, среди округлых полей и глубоких балок, леса в которых часто дремучи и непролазны, а родники - хрустальны. Общее название местности - известный Холодный яр. С 1839 года Головковка принадлежала промышленнику и учёному, прослывшему чудаком-миллионером, Ивану Ивановичу Фундуклею (1804-1880), который много лет, с 35-летнего возраста, являлся киевским губернатором. Станция Фундуклеевка - в его честь. В отдалённом родстве Фундуклей состоял с князьями Голицыными, которым здесь, километрах в ста от Головковки, принадлежало имение Казацкое. В неблагоприятную для Голицыных пору, в 1829 году, Фундуклей, будучи ещё молодым человеком, выкупил Казацкое; Голицыны, разумеется, остались в нём жить. Детей у Ивана Ивановича не было. Двух княжон Голицыных, внучатых племянниц - Анну Григорьевну (1848-1952) и Варвару Григорьевну (последняя и родилась в Казацком, 1851-1908) - в свой час он назвал своими наследницами. В 18 лет Анна Григорьевна вышла замуж за генерала Николая Александровича Краснокутского (1819-1891), атамана войска Донского. В права законной хозяйки вступила она через два года после смерти Фундуклея, в 1882 году, но хозяйствовала в Головковке, похоже, и многие предыдущие годы. Младшая сестра, Варвара Григорьевна в 1872 году стала женой барона Георгия Егоровича Врангеля (1842-1901). У Георгия Егоровича было три брата и три сестры. Младший - Николай Егорович (1847-1923) - известен нам как автор книги «Воспоминания: от крепостного права до большевиков» и как отец двух сыновей... Он был крупным финансистом, другом министра финансов С. Витте, входившего в сферу влияния Ротшильдов...
На изломах русской истории многое как-то по-особому напряжено и обобщающе символично. Его сыновья, генерал и культуролог, Пётр Николаевич и Николай Николаевич, так непохожие друг на друга, могут быть вполне увидены нами как фигуры, олицетворяющие собой две созидательные силы, некогда принёсшие славу империи, а на последнем изломе вставшие на её защиту. Воин старше художника. Ненамного, на два года. Девиз рода «Сломишь, но не согнешь» (Frangas, non flectes) ими, несомненно, не унижен. До последнего предела, уже в полном хаосе, они пытались удержать то, что было разорвано взрывом революций и войн.
Но мы слишком заглянули вперёд.
Несложно представить: роскошное лето, лёгкие коляски, вертятся колёса по вьющейся просёлочной дороге; вокруг зелёные поля; дамы в широких шляпах и под белыми зонтиками, в руках у одной букет васильков и ромашек; едут в гости к родне; в Головковке, на храме Иоанна Богослова, ударили в колокола, их встречают... Будущий генерал ещё совсем малыш, ему два года, все восхищаются мамой, Марией Дмитриевной, ей 24 года. И вдруг - переполох... А потом он слышит ласковое: поздравляем, Пётр Николаевич, у вас брат родился...
Русский музей
Это необыкновенно. Двадцатилетний недавний провинциал, не имея университетского образования, собственно самоучка, не опробовав даже своего литературного пера, взялся в столице Российской империи за организацию выставки «Русская портретная живопись за 150 лет (1700-1850)». Замысел - стратегического масштаба. И он был реализован. Через два года Врангель выпустил двухтомный каталог с научными комментариями «Русский Музей Императора Александра III. Живопись и скульптура». «Уже в этом издании, - пишет современный исследователь, - определился индивидуальный стиль Н.Врангеля. Он скрупулезно описывал произведения, коллекции, выставки (количество сносок в некоторых статьях превышает две сотни). Такой подход должен был повлиять на жизнь автора, заполнив её напряженным, самоотверженным трудом в архивах, библиотеках, личных фондах Петербурга и Москвы, пристальным изучением подлинников в музеях, частных коллекциях России и Европы».
Выставка «Русская портретная живопись» 1902 года напомнила обществу о «старых» живописцах, в том числе о хорошо подзабытых к тому времени великих - Д.Г. Левицком, В.Л. Боровиковском, О.А. Кипренском. Выставка стала толчком для активизации интереса к русской живописи минувших царствований. Выразилось это в том, что через три года С.П. Дягилев (при энергичном участии Врангеля) устроил громкую выставку портретов в Таврическом дворце... Об эрудиции Врангеля есть любопытное свидетельство коллеги: «Я помню, что одно лицо купило в Лондоне за значительную сумму портрет Петра I, якобы писанный с натуры во время его пребывания за границей. Когда портрет прибыл (в Эрмитаж. - О.С.), многие собрались его посмотреть, все восторгались, и последним пришел Н.Н.Врангель; едва взглянув на портрет, он сказал: "Копия, оригинал в Гатчине". Все были поражены...» С.К. Маковский, издатель «Аполлона», «Старых годов», «Русской иконы», поименовал его как-то «нашим общим энциклопедическим словарем». Статьи Врангеля по истории русской культуры разбросаны по журналам той поры. Но и собраны в книгу «Венок мёртвым».
Уместно ли здесь дать образчик стиля и художественности мысли барона? Да вот хотя бы из начала статьи ««Императрица Елисавета и искусство ее времени»: «Cлыхали ли вы, что полевые цветы изменяют свою окраску соответственно с окружающей их природой? Если в поле, где цветут красные гвоздики, поселится синий колокольчик, то начинает он цвести по-новому - несет он белые цветы. И если тот же цветок будет произрастать по соседству с желтыми цветами, то синие колокольчики начинают распускаться обильнее, вытесняя белый цвет. Эта гармония, этот великий закон природы применим одинаково и к людям...»
В десятые годы, перед войной, когда впереди уже ощущалось шевеление бездны, он организовывал, как бы выносил на ладонях к свету любопытнейшие художественные выставки: «Венецианов в частных собраниях», «Кипренский в частных собраниях», «Сто лет французской живописи», «Ломоносов и Елизаветинское время», «Наследие великой княгини Марии Николаевны», «Памяти Петра Петровича Семенова-Тян-Шанского»... Он составлял каталоги и путеводители. Его энергия и работоспособность заражали... Фигурой он был колоритной. Искусствовед и художник князь Георгий Лукомский оставил нам словесный набросок: «Статный, с горящими, темными глазами, увлеченный всем, что есть красивого, обладающий поразительной эрудицией и памятью...» Врангель принадлежал к группе, которая со стороны виделась так: «Веселые, элегантные, высокого роста, носившие монокли». Образ барона хранят стихи, дневники и письма Гумилёва, Георгия Иванова, Блока, Добужинского, Грабаря, Ремизова, Волошина... С последним связано то, что Врангель стал жертвой изящной волошинской мистификации, поверил в реальность и предпринял энергичные меры к поиску Черубины де Габриак...
Все или почти все, говоря сегодня о блистательном Врангеле, всеобщем любимце, остроумце, эрудите, но и цинике, говорят и о скандалах, в центре которых он оказывался и которые, кажется, сам, в духе времени, провоцировал. Здесь мы больше не будем останавливаться на декадентских забавах и игрищах Серебряного века: ветром осыпало. Искривлённое до уродств пространство видится теперь почти фантастическим, как бы в струях шевелящегося горячего воздуха. Шевеление это вот-вот будет пронизано языками пламени...
Что осталось? В несгораемом, уцелевшем в пламени серебряном остатке: серия статей «Искусство помещичьей России», труды: «Миниатюры Императорского Эрмитажа», «Борисов-Мусатов», «История скульптуры»... Несомненно, в этом же «сухом остатке» его работа в Обществе защиты памятников искусства и старины, его выставки, каталоги... Это при том, что какой-то его каталог, изданный на французском, послужил при большевиках систематизации деятельности мародёров по вывозу наших культурных ценностей. К серебряному остатку непременно причислим и его военные дневники, которые запечатлели состояние погружения в надвигающийся хаос. Дневник свой он озаглавил не без патетики: «Дни скорби».
Дни скорби
Если братья Врангели увиделись здесь как фигуры символические, олицетворяющие собой русскую цивилизацию на изломе, то была бы картина не полна, если б не было третьего брата... Сравнение почти не корректно, но: без Сергия Радонежского невозможны в нашей истории Дмитрий Донской и Андрей Рублёв.
На изломе, в искажённом уже безбожием пространстве, случилось так. Всеволод, их младший брат родился в 1884-м. Однажды во время прогулки перед семейством возник местный юродивый, посмотрел на Всеволода, погладил по головке, произнёс для матери: «Не нудь его, не неволь, проживет только девять лет». Юродивого они увидели в следующий раз в марте 1895 года, у могилы Всеволода.
Для своего дневника Николай Николаевич взял эпиграфом лермонтовский стих: «И в небесах я вижу Бога!» Первая запись - в день объявления Высочайшего Манифеста о войне, 20 июля 1914 года. В строчках надрыв, но и пророчество: «Сегодня первый день новой эры в истории всего человечества, такой страшный и необычайный день, что просто дух захватывает от того, что Великая Судьба скажет в книге жизни... Мне думается, что грядущая Война, в которой все Великие Державы примут участие - разрешение вековечного вопроса о борьбе двух начал: божеского и человеческого. Первое начало - это дух творчества, нравственного подъема...» В те дни страна переживала давно испытываемое чувство массового патриотизма: «Невозможно описать волнение и энтузиазм, охватившие Петербург после объявления войны. Такого возбуждения, восторга и спокойной покорности воле Судьбы я никогда не видел. Только в такие высокие минуты...»
Его идея издавать для солдат газету «Война и мир», к сотрудничеству в которой он планировал «привлечь лиц, наиболее известных своей литературной деятельностью в патриотическом духе», не увенчалась успехом. Жаль. «Немая война», как охарактеризовал её Врангель, такой и осталась. Издание могло бы стать хорошим оружием в свете надвигающихся внутренних событий.
Он метался, ища применение своим недюжинным силам. Но вот (а жить ему оставалось уже меньше года) 12 августа: «Наконец-то устроился в Красный Крест в распоряжение главноуполномоченного Северного района. Дела пока немного, но ожидается усиленная работа, когда начнётся прилив раненых в Петербург...» Всю гнойную и кровавую изнанку войны он увидит, став уполномоченным санитарного поезда Великой Княжны Ольги Николаевны. «Мне думается, - пишет он, - что это только преддверие того ада, в который скоро превратится весь мир... Затаив дыхание, глядишь на это Великое и чудовищное событие и не можешь объять его непомерного значения и высокой тайны. Господи, воля Твоя!»
Умер он от болезни, порождённой войной, от той, что сейчас называется гепатитом. Военная смерть.
Год был тяжёл. На фронтах были убиты многие знакомые. В 1915-м умерли его близкие родственники, дядя и тётя - сестра и брат отца. Так деревья к морозам роняют листья. Через несколько лет в России вообще не останется Врангелей. А было несколько десятков самостоятельных родов...
Его имя, некогда закрытое именем брата, обрело в последние годы живую трёхмерность; сверкание монокля барона Николая Врангеля различимо и в круге лиц Серебряного века, и в кольце войны.
