- ...Знаете, чем этот храм отличается от всех прочих? Во всех храмах священники хотят, чтобы прихожане ходили к ним почаще, чтобы больше было прихожан, чтобы они молились тут из года в год и не искали других церквей... А здесь наоборот. Я так и говорю своим чадам: «Искренне желаю никогда больше не видеть вас в нашем храме! Хочу, чтобы вы поскорее оставили нас и никогда больше здесь не появлялись!»
Это отец Николай Тетерятников рассказывает о своём храме во имя Покрова Божией Матери. Дело в том, что Покровский храм располагается в одной из палат психиатрической больницы со строгим наблюдением - говоря попросту, в тюремной психушке - на Арсенальной, 9. Действительно, его прихожанам лишь бы выписаться поскорее, лишь бы досидеть свой срок, уйти на волю и больше никогда не видеть ни этой больницы, ни этого храма. Вообще-то главный приход отца Николая в Мурине, в известной многим горожанам церкви Святой великомученицы Екатерины, - но сейчас мы говорим не о нём.
- Вот вы спрашиваете, как часто мы служим в Покровском храме... Примерно раз в год, не более того. Вы подумайте только: прихожане - люди больные, собирать их вместе в большом количестве опасно, охраны требуется много... Мы даже в престольный праздник, в Покров, не служим, если он выпадает на выходной день: в выходные охраны меньше, безопасность обезпечивать некому. И без того однажды мальчишка-пациент устроил там основательный разгром... Ну, больной - что ж тут поделаешь?..
- Выходит, вы с покровскими прихожанами встречаетесь очень редко?
- Ну почему же? Служу у них редко, а встречаюсь часто. Раза два-три в месяц стараюсь приходить. Прихожу, провожу беседы. Не со всей больницей, разумеется, а с теми, кто предварительно записался на встречу с батюшкой, - обычно это человек десять. Сажусь в кабинете и начинаю приём... За 15 лет медики уже привыкли к тому, что я работаю без охраны, с глазу на глаз с больным, - а прежде врачи всё пытались дать мне телохранителя из санитаров или посадить поближе к сигнализации... Но я не могу так работать. Это не хвастовство - просто если ты будешь бояться этих несчастных, если начнёшь прятаться за спины санитаров, то какое же у тебя получится духовное окормление?
- И всё-таки не могу представить себе: как это? - ведь там не дом престарелых, а тюремная психбольница! Порой вам приходится оставаться один на один с жестоким убийцей, который к тому же не отвечает за свои действия... Как вы с ними держите себя?
- Спокойно держу. Как с вами сейчас. Садимся и разговариваем. Если в первый раз человек пришёл, завожу на него карточку, пишу, как зовут, когда родился... У меня таких карточек уже почти полторы тысячи... Начинаем разговор: «Давно ли ты в больнице? Какое совершил преступление?» - «Я, допустим, убил». - «Кого?» «Папу, допустим, или маму, или сына...» Да, там такое нередко слышишь. «Ну, рассказывай, как это случилось? Пьяный был? Или голоса тебе это приказали?» Выяснили этот вопрос - беседуем дальше. «А ты хоть понимаешь, что ты сделал? Понимаешь, что это страшный грех?» - «Да, понимаю». Или: «Нет, не понимаю...» - «Ну, если не понимаешь, тогда подумай как следует, и мы с тобой попозже ещё раз встретимся. Если понимаешь, давай сейчас обсудим...»
- Батюшка, откуда вам этот крест? Или это ваше призвание?
- Какое там призвание... Как-то само собой всё сложилось. Началось с того, что в 1989 году меня пригласили на Арсенальную, 9, потому что один из тамошних пациентов захотел окреститься. Прихожу, вижу: вполне вменяемый мальчик, солдат, который, впрочем, перестрелял своих сослуживцев в карауле за то, что те над ним издевались... Я его окрестил - с него всё и началось... А в октябре 1995 года больные своими руками переоборудовали одну из палат под храм, и я стал здешним настоятелем...
- Может быть, ваш первый крестник на Арсенальной, 9, произвёл на вас какое-то особое впечатление, которое потом повлияло на ваш выбор?..
- Что вы... Я с тех пор таких впечатлений здесь нахватался, что это, первое, давно забыто. Порою поговоришь с кем-нибудь, и чувствуешь себя потом так, словно по тебе дорожный каток проехался. Тот мальчик - он что, - он вполне нормальный человек, просто довели его издевательствами, не выдержали нервы у парня... Я его не оправдываю, конечно. Но когда к тебе в кабинет приходит этакий здоровый детина, плачет и говорит: «Я очень любил своего сына Серёжу... А теперь Серёжи нет, он погиб... Я его сам убил. Я подумал, что мне надо повторить подвиг праотца Авраама и сжёг Серёжу на балконе...» Казалось бы, ко многому можно привыкнуть, но... Впрочем, суть в том, что человек хоть и смутно, хоть и не до конца, но начинает осознавать свою вину. А вина-то эта поистине страшна!.. И тогда велика опасность того, что больной впадёт в безпросветное отчаяние: «Раз я убил, то я не должен жить!» Вот тут-то мне и нужно вмешаться. Я пытаюсь им объяснить, что одна только мысль о самоубийстве хуже, чем то, что они совершили. «Ты чью-то жизнь забрал в состоянии аффекта или пьяного бреда, но твоя жизнь, твоя безсмертная душа перед Богом так же ценна, как и душа убитого тобою человека». Я пытаюсь, как могу, пожалеть этих людей... Мне важно их удержать от самоубийства. Я понимаю, что больничная охрана тоже старается этого не допустить, но я должен самую мысль о самоубийстве уничтожить в их душах. Я говорю: «Ты ещё можешь что-то исправить, ты можешь молиться за убитых, ты можешь начать жизнь заново». И порой я сам близок к отчаянию: ходишь, ходишь в эту больницу год за годом, год за годом, - а что меняется?.. Однажды поделился своими сомнениями с главврачом, Виктором Дмитриевичем Стяжкиным. Он меня выслушал и ответил: «Отец Николай, за то время, что существует Покровский храм, у меня значительно сократилось количество самоубийств».
- Вот вы говорите, что пытаетесь их жалеть... А как они-то сами к вам относятся?
- Да по-моему, неплохо. Однажды среди них распространился слух, будто я передаю храм какому-то другому священнику... Что тут было!.. «Отец Николай, неужели вы от нас уходите?!.» Но меня, по большому счёту, не волнует, как они ко мне относятся, моя цель не в том, чтобы наращивать свою популярность: мне важно их отношение к Богу и к Церкви. Никто меня не заставляет ходить сюда, никто мне зарплату не платит... Но вы подумайте: у всех этих людей на совести есть нечто ужасное. Однако они живы, Господь пока не даёт им умереть - а значит, можно предположить, что Он ещё надеется на их исправление. А с другой стороны, сомнительно, чтобы они сами смогли найти дорогу ко спасению. Должен быть кто-то, кто поможет им выйти на свет. Не знаю, до какой степени у меня это получается, но...
- Но ведь это больные люди!.. Слово-то какое - «душевнобольные»! Как можно проповедовать человеку, который не в состоянии здраво воспринимать окружающее?
- Да, это сложно. Был у меня, например, такой случай: заходит ко мне в кабинет больной и говорит: «Здравствуйте, я Иисус Христос!» Хорошее начало для душеспасительной беседы!.. Но я спокойно отвечаю ему: «Очень приятно! А я - отец Николай, - будем знакомы». И потихоньку пошёл разговор... Но, разумеется, есть больные, которые не покидают своё, так сказать, «пространство бреда». С ними говорить безполезно, - я так и пишу у него в карточке: «Безнадёжен». Но таких не столь уж много. Чаще в душе у больного всё-таки раскрывается некое окошко, в которое может проникнуть свет духовный... Нередко это окошко очень мало и раскрывается неохотно, но важно, что оно есть. Нередко мне приходится крестить больных; тут я тоже пытаюсь понять: сознательно ли человек принимает крещение? Что это: душа потянулась к свету или он просто решил немного развлечься среди больничной тоски?.. Говорю с одним, написавшим заявку на крещение: «Почему ты в больнице? Что у тебя за болезнь?» - «Клептомания. Болезненная склонность к воровству». - «Хорошо, а если я тебя окрещу, ты перестанешь воровать?» - «Нет, конечно, не перестану!..» И я ему отказал, не стал его крестить. А порой попадаются не столько больные, сколько наглые от природы: у таких душа никогда не раскроется. Наглость и нахальство - это, по-моему, те вещи, страшнее которых в современном обществе нет. Ни наглых, ни нахальных я не терплю. Я уже знаю, что их души мне раскрыть не удастся... Я ведь как паж из фильма «Золушка»: не волшебник, а только учусь...
- Но можно ли среди душевнобольных говорить о грехе? Разве тут человек грешит? Это его болезнь: она заставляет его воровать, убивать и так далее... Разве я не прав?
- Сказать честно, для меня этот вопрос остаётся открытым. До какой степени в преступлении виноват больной, а до какой - его болезнь?.. Не знаю. Я не психиатр. Я священник. Моя задача - почувствовать в больном тягу к свету, почувствовать в его душе начатки покаяния и сделать всё, чтобы это душевное движение не заглохло. Всё, что я могу, - это пожалеть их. Не то чтобы каждого обнять и приласкать: на это у меня не хватит ни сил, ни здоровья... Но пожалеть надо, потому что как им иначе спастись? Они доверяют мне. Человек ждёт встречи со мной месяц, два, три, а я порой не могу прийти... А они ждут, они надеются... Они же часто говорят мне то, что не решаются сказать врачам...
- А есть ли среди ваших прихожан одержимые, бесноватые?
- Я вообще-то не любитель гонять бесов. Мне 63 года, я учился в школе, в техникуме, служил в армии, работал на многих должностях, закончил Духовную Академию, - как будто немаленький жизненный опыт... И с высоты своего опыта я говорю: люди, которых в православном обществе считают одержимыми, - они на самом деле или больны, или попросту глупы; болезненное честолюбие заставляет их идти на подобные ухищрения, лишь бы привлечь к себе внимание окружающих, вызвать в людях любопытство, жалость, а может, и страх... Бывают, наверное, по-настоящему одержимые, но ко мне их не приводят и я таких не встречал. И у нас в больнице одержимых я не вижу.
- Они все больные или среди них есть симулянты?
- По-разному... Бывает, что и прикидывается человек, но, к сожалению, большинство по-настоящему больны. И зачем притворяться? Выйдет самому дороже. Во-первых, пока они лежат в больнице, им не идёт срок, никакие амнистии на них не распространяются, а лежат здесь долго... Во-вторых, лекарства, которые тут в ходу, например галоперидол... Это страшно. Есть симулянты, но очень маленький процент. Они, я думаю, сами раскаиваются в том, что попали сюда.
- А есть ли такие, которые вылечились, досидели срок - и на воле начали новую жизнь?
- Есть. Я знаком с некоторыми из них. У меня при Екатерининском храме в Мурине работал один такой человек; он, выйдя из тюрьмы, женился, - и счастливо женился, есть дети, - хорошие дети, есть работа. Не скажу, что это типичный случай, но бывает... Я не верю, что человек не может изменить свою жизнь. Я пытаюсь научить своих прихожан, чтобы они свои больничные годы воспринимали как дар Божий: Господь даёт им время обдумать свой грех, понять себя, исправить себя. Это - великая милость для них, это - покров над ними. Тот, кто поймёт это, тот будет спасён.
Вопросы задавал Алексей БАКУЛИН
