Сталинградские дни

Стоял солнечный теплый день, один из тех дней в конце лета, которые уже не томят своей жарой, как обычные знойные летние дни, и солнце бросает на землю свои ласковые мягкие лучи, будто прощаясь с летом и поджидая осень, еще ничем не выказавшую свое приближение. Стоял день 23 августа 1942 года.

Если мысленно перенестись в Сталинград, на зеленую Ковровскую улицу, и заглянуть во двор дома № 85, с садиком и огородом, то увидите беседующую семью, расположившуюся на крыльце дома. В это время калитка отворилась, и вошел мужчина средних лет, не кто иной как мой папа. Моя мама была тут же и, стоя на террасе, разговаривала с хозяином дома насчет соления огурцов.

Было около четырех часов пополудни, и солнце постепенно склонялось к западу. Внезапно объявили по радио: угроза воздушного нападения продолжается (тревога была объявлена еще утром).

Никто не удивился потому, что часто тревоги проходили без единого выстрела. Я гулял в это время с товарищами по улице, и мы не обращали внимания ни на тревогу, ни на редкие отдаленные выстрелы.

Вскоре меня позвали домой. Я выпил дома чай и вышел опять гулять. Вдруг в воздухе послышался многоголосый рокот самолетов и частые дребезжащие выстрелы зениток, а посмотрев в сторону заходящего солнца, я увидел множест­во медленно идущих самолетов, окруженных разрывами снарядов. Папа, вышедший вместе со мною во двор, велел всем идти в щель, находившуюся в соседнем дворе, соединенном с нашим двором калиткой. Не успели мы вбежать вместе с Подпругиными (хозяевами нашего дома) в щель, как прон­зительный свист прорезал воздух и тяжелый удар раздался где-то вблизи. Упала первая бомба. Бабушка и дедушка, захваченные бомбардировкой врасплох, вбежали в щель уже втолкнутые воздушной волной. Через несколько мгновений свист и взрывы бомб слились в один ужасающий грохот.

При каждом новом взрыве песок и глина комьями сыпались в открытую дверь, поднималась пыль.

Воздух был тяжел, пахло порохом и дымом. Когда нарастающий свист приближался, приходилось открывать рот и затыкать уши, иначе могли полопаться барабанные перепонки.

Вдруг из всего этого грохота выделился пронзительный вой, который неотступно приближался, все время нарастая.

В этом вое слышались зловещие нотки, и он, скрежеща и охая, пронесся вдаль. Но уже через мгновение земля содрогнулась, и раздался раскалывающий голову удар. Я почувствовал такой прилив воздуха в легкие, что долгое время не мог отдышаться. Воздушная волна ворвалась в щель с несколькими горячими осколками, и они, дымясь, упали на полу ватной спецовки Ивана Аристарховича Подпругина. Поднялась такая пыль, что в двух шагах ничего не стало видно. Постепенно пыль стала расходиться. Стало тише. Я огляделся. В щели, кроме нас с Подпругиным, сидели на узком пространстве Крайновы с детьми и их родственники. Мы поспешили узнать, где разорвались бомбы, и вышли наружу. Что же предстало перед нашими глазами? Весь север со стороны центра города был объят багровым заревом пожара. К востоку это зарево постепенно уменьшалось, но на самом востоке, то есть на берегу Волги, оно снова увеличивалось и заканчивалось наверху темно-желтой полосой, закрывавшей все небо и солнце. Все шоссе по Ковровской улице было изрыто воронками от бомб: завалено кучами пепла, земли и обломками от строений.

К западу от берега Волги мы наблюдали ту же картину: разрушенные здания, обгорелые стены, дымящиеся груды развалин и зияющие, еще совсем свежие воронки. Оставшиеся здания большей частью пылали, и видно было, как рушились одна за другой горящие рамы, подпорки, потом все здание превращалось в груду развалин. По небу, плавно кружась, летели искры. Пахло гарью. Уцелели от огня и бомб в нашем районе только некоторые кварталы, в том числе и наш. Короткое время пришлось созерцать эту картину разрушения. Опять разразился над нами шквал бомбардировки, и так до глубокой ночи пришлось сидеть невылазно в щели. Спать пришлось там же, где и сидели; каждый, приткнувшись в свой уголок, согнувшись в три погибели, сидя или полулежа, старался заснуть.

Но сон не давался. Несмотря на то, что был август, ночью стало так холодно, что пришлось надеть пальто. Сидеть в маленькой узкой щели с сырыми земляными стенками было холодно даже в пальто. Не выдержав, мы перешли в дом и там расположились на полу вповалку.

Но очевидно не суждено в эту ночь нам было выспаться. Не успели мы и задремать, как кто-то на дворе крикнул:

— Летят!

Мы, сломя голову, бросились в щель и больше уже домой не ходили. Правда, случалось мне иногда заходить в дом в редкие минуты затишья. Но совсем другим и не уютным выглядел он: кругом — пыль, разбитые стекла и прочие признаки заброшенности. Медленно наступал рассвет этого мрачного утра, но скоро все же день вступил в свои права. Днем поднялась суматоха. Одни находили, что щель слишком плоха и мала для укрытия от бомб и советовали уйти в угловой дом нашего квартала с хорошим подвалом. Другие и это убежище находили слишком плохим и советовали уйти в подвал какого-нибудь погорелого дома. А третьи говорили, что лучше всего остаться в щели и никуда не ходить. Так как все знали, что бомбардировка не даст размышлять, то решили, пока было тихо, перейти в угловой дом. Было десять часов утра.

Не успели мы войти в подвал, как раздалось гудение самолетов и редкие пулеметные очереди. Гул то приближался, то удалялся. Происходил воздушный бой. Но вскоре гул затих вдали и на смену ему раздался неторопливый, кряхтящий будто от тяжести, гул. Летели бомбардировщики. Затарахтели зенитки, разъезжая по улицам на автомашинах. Заговорили пулеметы. Гул приближался. Немецкие бомбардировщики ответили пулеметами и пушками. Вдруг от их рокота отделились пронзительные звенящие звуки, которые с легким свистом раздроблялись на сотни других звуков. Было тихо. И вдруг... Тишина лопнула, тяжелые оглушающие удары раздавались все ближе, ближе... Откуда-то летели камни, трещали доски. Удары рубили, рвали, прорезываясь частыми выстрелами зениток. Воздух с силой рвался в слуховые отверстия, взметая пыль и песок. Вдруг где-то вблизи раздался оглушительный удар, виски сдавило обручем, и в груди прервалось дыхание. Взрывы следовали один за другим, не переставая, как будто соблюдая очередь, но иногда раздавались так часто, что сливались в один гул, сотрясающий все окружающее. Так продолжалось весь день и всю ночь.

К утру стало стихать. Какое-то мрачное предчувствие давило меня, почему-то ни за что не хотелось оставаться в подвале, хотелось идти домой. Наши соседи Крайновы, пришедшие в подвал вместе с нами, ушли еще ночью. Да и нам с Подпрутиными не очень-то хотелось оставаться в подвале. Вскоре нас никакими силами нельзя было заставить сидеть на месте, и задолго до рассвета мы ушли из подвала.

Выйдя на улицу, мы увидели, какие разрушения сделала бомбардировка. Горело положительно все, кроме нашего квартала, который стоял цел и не тронут огнем, хотя на него упало штук 20 бомб зажигательных и много фугасных. Но все зажигалки были потушены, а фугасные были по большей части мелкими и принесли мало вреда. Дома противоположного квартала еще были целы, но к ним приближался огонь с других частей города. К северу от нашего квартала не уцелел ни один дом, все было обращено в пепел и разрушено. Что не было разрушено бомбами, то пылало, а что не тронул огонь, то смели бомбы. Когда мы пришли домой, стало светать. А вместе с рассветом вновь началась бомбардировка. Бомбы рвались совсем близко и часто, но продолжалось это недолго, часа полтора. Наступило короткое затишье.

В это время послышался стук в калитку. Мы долгое время не открывали. Стук повторился. Когда калитку открыли, мы увидели хозяев углового дома, в подвале которого мы сидели несколько часов назад. Они рассказали, что после нашего ухода, когда вновь началась бомбардировка, в подвал, пробив стены, пол и сорвав крышу, влетела бомба. Разворотив печку, она разорвалась как раз там, где несколько часов назад расположились мы. Значит, стоило только задержаться нам в подвале, и мы были бы убиты. А хозяева дома находились в противоположном углу подвала. Они хотели остаться у нас в щели, но, видя, что и тут мало места, ушли. Так, как читателю известно, что голод не тетка, мы решили позаботиться о своих желудках. Мама, бабушка и Татьяна Андреевна Подпругина занялись проведением в жизнь этого вопроса. Достали хлеб, рыбу, сварили кашу и вскипятили чайник — вот и готов завтрак. Надо добавить, что щель находилась в вишневом саду, и мы расположились под сенью вишневых деревьев.

Днем была опять бомбардировка, но к ней еще прибавились выстрелы из дальнобойных орудий, наших и немецких. Стреляли больше шрапнелью. Снаряды с верещанием носились над головой, то приближаясь, то удаляясь. После выстрела внезапно раздавался хлопок, и в небе расплывалось облачко разрыва. Осколки сыпались на землю дождем, влипая с хрустом в толстые доски забора, пробивая стены сарая и срезая ветви деревьев.

Над нами вдруг низко пролетел, оглашая незнакомым гулом окрестности, красноватый самолет.

Папа и Иван Аристархович обернулись, стоя у щели.

— Румынский, наверное! — самолет низко прошел мимо, потом повернулся, идя на снижение. Мгновенно на левой лопасти его крыла задрожал огонь и раздался сухой стук пулемета.

— Фьюить, фьюить, — раздались повизгивания пуль, и они забарабанили по забору.

На выстрелы румына отозвались зенитки, и самолет, набрав высоту, удалился. Сначала мы не могли понять, откуда вся эта бомбардировка, но вскоре узнали, что немцы сделали прорыв и ожесточенные бои идут на окраинах города. А тем временем немцы сжимали кольцо осады. В районе Ельшанки и Бекетовки они подошли почти вплотную к Волге, но больше не тронулись с места. На островках и мелях Волги напротив Сталинграда устраивались нашими артиллеристами батареи, из обломков зданий вырастали грозные дзоты, в подвалах зданий безымянные герои-бойцы загораживали с одним автоматом в руках дорогу целым батальонам, в цехах заводов не на жизнь, а на смерть боролись дивизии сибиряков против немцев. Все это делало Сталинград неприступной крепостью.

Давно мы уже забыли, что такое тишина. Теперь сущест­вовала только «фронтовая» тишина, изобилующая жужжанием снарядов, взрывами бомб и частыми разрывами шрапнельных снарядов. Со стороны фронта раздавались мощные ухающие удары, и был виден желтый дым, поднимающийся высокой завесой. Вскоре фугасной бомбой был разрушен соседний каменный дом. Нескольких жителей этого дома убило бомбой. Целыми днями и ночами тянулась бомбардировка, один за другим летели бомбардировщики, вступая в бои с советскими истребителям, то и дело пикируя и сбрасывая бомбы. В такие дни мы невылазно сидели в щели. Все суставы в теле немилосердно ныли, и после несколькочасового сидения в щели с трудом расправлялись затекшие члены. С каким удовольствием выпрямишься во время короткого затишья.

Прошло еще несколько дней непрерывной бомбардировки. В один прекрасный день несколько «жителей» нашей щели заговорили снова об уходе в какой-нибудь подвал. Имели в виду подвал одного старого магазина на базаре. Многие согласились с этим предложением. Воспользовавшись затишьем, мы наскоро собрались и пошли. Шли сначала по Ковровской улице, потом свернули на Рабоче-Крестьянскую и вышли на разрушенную базарную площадь. Шоссе было приведено в негодность и разворочено бомбами. Черные пласты асфальта были нагромождены в беспорядке, один на другой, телеграфные столбы валялись, скошенные снарядами, и опутывали проводами заборы, столбики и стены, оставшиеся от домов. Путь все время преграждали поваленные заборы и кучи битого кирпича. Рабоче-Крестьянская улица пострадала меньше, но и она вся была изрыта бомбами. Кругом виднелись воронки с бугристыми и опаленными краями. Здесь многие строения были до основания выворочены снарядами и бомбами.

Вот и базар. По переулкам и улицам молча шли, торопясь куда-то, пешеходы. От массы ларьков, лавочек и сараев остались только печные трубы и обуглившиеся стропила. В стороне стояли каменные, еще не тронутые здания магазинов и киосков. Наконец мы подошли к одному и вошли в полуподвальное помещение. Мы расположились тут у двери на своем скарбе и стали ждать. Долгое время было спокойно, но уже через какие-нибудь 45 минут послышался рокот самолетов, который постепенно приближался с пронзительной сиреной (надо сказать, что гитлеровцы применяли на своих самолетах при пикировании гудки электрических сирен, напоминающие удесятеренный вой сброшенной бомбы), и тяжелые взрывы стали рвать воздух. Бомбы рвались с большей силой все ближе и ближе. Со стен сыпалась штукатурка, вылетали из маленьких окон оставшиеся стекла, летели обломки кирпичей. Вдруг раздался свист, и тяжелый взрыв встряхнул все здание. Стекла, кирпичи, штукатурка, воздушная волна — все это с грохотом рванулось вниз. Бомба упала, по-видимому, очень близко. На минуту затишье. Но через короткий перерыв снова бомбардировка, не шквальная и короткая, а такая, которая длится целыми днями и ночами. Самолеты немцев медленно пробирались сквозь целые ожерелья зенитных разрывов, потом спускались, все время ускоряя свой ход, и, наконец, доходя до низшей точки пикирования, резко вздергивались кверху, выбрасывая бомбы, и улетали. На смену им приходили звенья других самолетов, которые, как бы крадучись, ползали по небу, облегчались от бомб и взмывали кверху. Стрекотали пулеметы, виражировали советские истребители, то тут, то там появлялись немецкие мессершмитты, хейнкели, фоке-вульфы и прочие самолеты всех сортов и марок. И пузатые бомбардировщики, и длиннохвостые истребители, и штурмовики реяли по небу, но все это заглушалось ревущей и грохочущей бомбардировкой и глухими, встряхивающими взрывами совсем близкого фронта. Постепенно рокот самолетов удалялся, реже рвались бомбы. Стало тише. Так несколько часов сидели мы под несмолкаемым ураганом огня. С наступлением тишины мы пошли домой. В щели на своем месте мы застали чужих людей, сидевших вместе с Крайновыми. Крайновы все время оставались в щели и никуда не уходили. Ну что же, выгонять в такое время людей под бомбы не станешь, и мы предложили им только потесниться.

Дядя открывает калитку как раз в тот день, когда мы пришли с базара, и входит во двор. Он тогда работал в госпитале заведующим вещевым складом. Мы встретили его и тотчас стали расспрашивать, где был, что видел? Тут раздались разные восклицания:

— А, Владимир Васильевич!

— Дядя Володя!

— Володя!

— Ну-ка, где же ты был во время бомбардировки?

Он сел, чтобы передохнуть, и сдвинул фуражку на затылок.

— Во время бомбардировки был в госпитале. Сижу в складе и подытоживаю результаты своей работы. Слышу, стрелять стали. Ну, думаю, пускай стреляют, и продолжаю свое дело. А бомбы все ближе, ближе. Я встал и думаю: уходить мне в подвал или нет? В складе все мешки лежали штабелями и оставались небольшие проходы. Вдруг раздался сильный взрыв, и мешки, лежавшие по сторонам, обвалились на меня. Я, пошевелившись, почувствовал, что вылезти не смогу, и стал кричать. Через некоторое время меня вытащили. Вот и все... У вас есть что-нибудь поесть? Я сам, между прочим, буханку хлеба принес.

Тотчас мама приготовила ему щей и нарезала принесенный хлеб. Хлеб очень кстати. Мы с самого начала осады питались черствыми сухарями, и теперь они подходили к концу. Каждый занимался своим делом, сидя у щели. Приближался вечер. Я сидел у входа в щель, у кучи насыпанной земли. Я положил руку на холодную, влажную землю и засыпал ее сверху песком, думал о том времени, когда мы переехали на Ковровскую улицу, о том, как я познакомился со здешними мальчишками, как проводил время в ребячьих забавах: катанье на лодке с папой по Волге, поездка на о. Крит (есть такой прямо напротив берега) и другие волжские островки, песчаные отмели и откосы, экскурсия за город, ежедневное посещение Волги, все это в бесконечных вереницах встало передо мной. В небе раздался приглушенный рокот мотора.

Подняв голову, я увидел самолет, который, пролетая, оставлял позади себя белые облачка. Похожие на дым, они рассеивались на белые точки и опускались, все более увеличиваясь. Вот одна из них села на дерево, другая опускалась на улицу. Это были какие-то бумажные листки.

— Листовки! — крикнул кто-то. Да, это были листовки. Розовые листовки, кружась, опускались на землю. Из интереса узнать, что в листовках написано, я выбежал на улицу. Подобрав одну, я осмотрел ее. Вот что в ней было: «Командиры, политработники и бойцы, бросайте все и переходите на нашу сторону. Для перехода в плен пропуском будет служить листовка и пароль Ш.В.З. (штык в землю). Красноармейцы! Прекращайте военные действия против нас. Сомневаться в том, что мы сломим сопротивление русских, не приходится». Затем следующий абзац: «Жители городов! Сохраняйте военные объекты, кино, театры, заводы, фабрики и жилые дома. Мы придем скоро, и после войны вас ждет прекрасная жизнь». Для примера приведен нижеследующий рисунок: небольшая хата, чистенький двор, корова, козы, собака и счастливо улыбающиеся люди. В довершение всей болтовни напечатана была тощая свастика и винтовка со штыком, воткнутым в землю. Странно было то, что немцы, говоря о сохранении заводов и зданий, сами их бомбили. Что до кино и театров, так они все давно уже были разру­шены.

Наступил вечер. Тени расплывались, становились все больше, небо заметно посинело, и звезды стали проступать на его синеве. Западный угол неба внезапно вспыхивал, и на нем появлялись, резко выделяясь, остатки стен, трубы и развалины домов. Собаки, Дези и Дукат, притихли у наших ног. Мы стали укладываться спать в щели, но дядя Володя, несмотря на протесты бабушки, решил лечь на свежем воздухе во дворе, куда вытащена была софа.

— В случае чего, я сразу вскочу с софы — и в щель, — доказывал он и, выйдя победителем из этого спора, перевернулся набок и захрапел. Только мы расположились, снова затарахтели пулеметы, защелкали зенитки-скорострелки и появились самолеты. Делая заходы, они пикировали, постоянно сбрасывая бомбы, и сопровождали это резкими сиренами. После каждого налета земля содрогалась от ударов, и дым поднимался черной завесой. Дождем сыпались зажигательные бомбы. С ними приходилось бороться, но, несмотря на все старания, пожары охватывали весь город.

Вот в воздух поднялись наши ястребки. С рокотом и пулеметными выстрелами, овеянные дымом разрывов, носились они, вступая в бой с немецкими мессершмитами. Постепенно затихло. Усталые, голодные, радостно потягиваясь и расправляя суставы, мы вышли из щели на свежий воздух, имея в своем распоряжении короткий промежуток времени, надо было сделать сразу несколько дел, а главное, приготовить пищу и успеть пообедать. Быстро, кое-как мама с бабушкой сварили кашу и вскипятили чай, а мы, зная, что бомбардировка не заставит себя ждать, постарались поскорей управиться с пищей. Покончив с трапезой, мы стали ждать «гостя», но постепенно наступал вечер, а его все не было.

К вечеру, когда было затишье, все население нашей щели высыпало на двор, где мы и находились до того момента, как прилетали немецкие аэропланы. Папа устраивался с костылями поближе к щели и разговаривал о чем-нибудь с Иваном Аристарховичем. Он ходил на костылях с того времени, как во время командировки в Северную Буковину его застигла начавшаяся в 1941 году война, и после налета немцев он переломил ногу. Через некоторое время он вследствие вторичного перелома кости надолго слег в постель и только через долгий промежуток времени смог ходить на костылях. Теперь я возвращаюсь опять к нашей щели. Воспользовавшись затишьем, я беседовал с ребятами, которых в щели было двое, исключая Женю, который, хотя и был тут же, но не принимал участия в беседе. Мама, Татьяна Андреевна и бабушка хозяйничали на летней кухне в соседнем дворе. Постепенно наступали сумерки. Появились в небе первые звезды, и вскоре наступила ночь. На соседних кварталах возник пожар, и ветер медленно приближал пламя к нам. Иван Аристархович, опасаясь, как бы пожар не перекинулся на наш квартал, разрешил рвать все плоды в саду, иначе все могло сгореть во время пожара. Как раз было затишье, и мы, захватив разную посуду, начали чинить расправу над всем, что смогло к тому времени поспеть. Огонь усиливался. На другой стороне, напротив наших домов, все уже пылало. Искры дождем сыпались по ветру, а ветер как раз дул в нашу сторону. Трудно было поверить, что все это может уцелеть. Дым низко стелился по земле, и мы решили, что на время пожара нужно куда-нибудь уйти, чтобы не задохнуться дымом. Иван Аристархович во избежание недоразумений повел с собой корову. Итак, мы решили пойти в подвал Мединститута. Проходя по улице, я увидел, что была разрушена моя школа и несколько домов около нее. Вскоре мы дошли до ограды мединститута, отыскав небольшую брешь в каменной ограде, мы прошли через это отверстие и пошли дальше. Сначала думали укрыться в огромной старой церкви, но потом переменили свои мысли. По дороге к Мединституту мы увидели небольшой белый дом с подвалом и зашли туда. Там было уже несколько человек, но к рассвету набилось порядочно. Как только первые лучи солнца скользнули по обломкам и стенам зданий, тотчас послышался гул моторов. Это летели бомбардировщики. Начались заходы, и раздались первые взрывы сброшенных бомб. Бомбы падали очень близко, и мы в течение нескольких часов находились в оцепенении, оглушенные сильными взрывами. С ураганом прокатывалась воздушная волна и сотрясала стены, с которых сыпалась штукатурка. Затем раздавался другой взрыв, третий, и град осколков барабанил по крыше и по стенам. Бомбы падали теперь без всякой цели, только вспахивали и бороздили землю, и уже сгоревшие, разрушенные здания разрушались вновь. Вот нарастает звенящий звук, он приближается, и в ожидании думаешь: где-то сейчас рухнет смертоносная бомба, встряхнет кругом почву, поднимет на воздух пласты земли, бревна, камни, затем все это свалится вниз по сторонам только что развороченной воронки, засыпая все вокруг. Сад, находившийся поблизости, весь был изрыт воронками бомб и снарядов. Как я уже говорил, теперь к бомбардировке с воздуха пробивались выстрелы орудий. Днем на короткое время водворилось затишье, но ненадолго. Снова начались беспрерывные налеты самолетов, короткие и сильные разрывы стрелявших по самолетам скорострелок, и целый град бомб обрушивался на город. Весь подвал сотрясался от воздушных волн. Этот подвал впоследствии оказался не совсем надежным убежищем, так как его потолок был сложен из досок, а стены были еще хуже. Но убежище это мы выбрали за неимением лучшего. Мединститут был также совершенно разрушен и представлял собой развалины.

Солнце между тем склонилось к западу, а вскоре и совсем скрылось за горизонтом, оставив после себя только багровую полосу заката. Наступил вечер, но бомбардировки и канонада не утихали. То тут, то там вспыхивали пожары. Всю ночь никто не спал, лишь к утру, когда стало стихать, все забылись тяжелым сном. Утро было сравнительно тихое. Днем бомбардировка продолжалась самое большое час-два. Люди, укрывавшиеся до сих пор в подвале, вышли наружу и разбрелись по двору. Каждый стал заниматься своим делом. Кое-как позавтракав, мы тоже вышли во двор. Иногда слышалось гудение в небе и приходилось скрываться в подвал от немецких пулеметов, так как немцы часто сеяли пулеметными очередями по мирным жителям. К вечеру, выбрав удобный момент, мы решили пойти домой. Опять расположились в своей щели и стали ждать наступления темноты. Быстро смеркалось. Ночь не заставила себя ждать. Снова послышался в небе гул самолетов, и снова началась бомбардировка. Эта бомбардировка длилась всю ночь и почти до половины дня. Все сидящие в щели давно не брали в рот ни крошки и сильно проголодались. Несмотря на бомбардировку, пришлось выйти и взять кое-что из съестного. Днем бомбардировка усилилась, и бомбы стали рваться гораздо чаще и ближе. Иногда у входа в щель сидел кто-нибудь, наблюдая за самолетами, кружившими над городом. Если самолеты противника находились не над нашим районом, то сидящий предупреждал, что опасности нет. Если происходил воздушный бой, то я только наблюдал за ним. Когда выдавались жаркие деньки, то я только и успевал вбегать в щель и выбегать из нее, крича: «Бросил! Наша! Держись! Мимо!» Бомбардировка приносила огромные разрушения, так как бомбы падали настолько густо и часто, что в городе большая часть домов лежала в развалинах. Немцы, обрушивая на город десятки и тысячи тонн взрывчатых веществ и стали, превратили его в короткое время в груду щебня, но, несмотря на свои усилия, обхватив город с трех сторон кольцом, не смогли его взять. Не успела затихнуть бомбардировка, как началась артиллерийская канонада. Земля дрожала от взрывов и от воя снарядов. Серая вата шрапнели повисла мягким клубком над землей, и забарабанили дождем сыпавшиеся осколки. Залпы немецких орудий смешались с залпами нашей артиллерии и с визгом «катюш». Как нарочно, бомбардировка чередовалась с орудийным обстрелом, и в свою очередь канонада сменялась ожесточенной бомбардировкой. Затишья выпадали редко и были довольно коротки. Распорядок дня в нашей щели был таков: утром, как только забрезжит рассвет и наступит тишина, мама выходила из щели и принималась за стряпню. Кипятился чайник, наполненный ржавою водою, пекся прекрасный хлеб, а когда все было готово, мы принимались за еду. Если воды не было, приходилось за ней идти на Волгу, что было не всегда возможно. Днем, если кружились самолеты и раздавались пулеметные очереди и стрельба из зениток, то мы «любовались» этой «картиной», правда, не очень приятной. Самое главное в то время для нас была вода, так как съестные припасы еще имелись, а водопровод не работал. Но мы воспользовались следующим: в двух баках из жести во дворе на случай пожара находилась вода, которая уже успела несколько протухнуть и проржаветь. До этого времени эту воду пили наши кошки и собаки, а теперь стали пить мы. Вода, правда, была не особенно хороша, но приходилось ею довольствоваться. В обыкновенное время, напившись такой водички, мы немедленно наловили бы эхинококков, аскарид, солитеров и прочей прелести, заразившись ею от собак, пивших эту же воду. Да к тому же начались проливные осенние дожди, которые затопляли нашу щель, и пронизывающие до костей ночные холода. Поэтому немудрено было заболеть. Но, как говорится, время военное и болеть некогда.

Так проходил день за днем. Спокойные дни выпадали очень редко. Большей частью приходилось сидеть невылазно в щели, слушать ужасный гул бомбардировки, из которого выделялись отдельные, все сотрясающие взрывы. Иногда на перекрестках останавливались «катюши». Снаряды, пролетая, оставляли за собой днем черную полосу, а ночью огненный след. Вообразите себе артиллерийский шквал, в котором слились пулеметные очереди, взрывы бомб, выстрелы «катюши», зениток и пулевых орудий. Так медленно тянулся день за днем. Осада города началась 23.08.[19]42 г. и все продолжалась, но никто не знал, когда она кончится. Начался сентябрь. Наступила осень. Солнечные дни бывали редки, и к тому же стали лить дожди. Щель представляла собой неглубокую траншею в виде такой фигуры желоба, если смотреть сверху. Накрыта она была бревнами, несколькими слоями досок, листом кровельного железа и засыпана сверху землей. К тому же, она была без дверей, и во время дождя вода свободно лилась в нее. Щель была очень низка, и не только взрослый человек, но и подросток не мог в ней стать во весь рост. Иногда бывали дни довольно сухие и солнечные. Несколько раз мы собирались уезжать, но все время откладывали. К папе часто приходили знакомые, вваливаясь прямо в щель, и уговаривали его уехать, а папа то соглашался, то отказывался. Наконец мы собрались уезжать 12 сентября, но утром началась такая бомбардировка, которая затмила остальные. В это время нечего об отъезде было и думать. 12 часов мы просидели в щели невылазно. Лишь вечером стали укладывать вещи. Многие нас отговаривали. Вечером к Ивану Аристарховичу пришел старый знакомый, который обещал переправить его с семьей и нас через Волгу на моторке. С винтовкой за плечами он сел, отряхивая пыль с рубахи, и стал преспокойно набивать трубку табаком. Спокойно рассказал Ивану Аристарховичу все и затянулся табаком из трубки, попыхивая дымом и встряхивая пепел:

— Ну вот, Иван Аристархович, собирайся. Бери жену, детей. Посажу я тебя завтра на мотор — и отправляйся. На той стороне в хате переночевать найдется место, — Женя стоял рядом около пришедшего и, услышав, что разговор идет об отъезде, заревел «не хочу ехать, и все тут». Иван Аристархович стал его успокаивать, да и сам что-то не очень охотно стал собираться. Потом взял лопату и стал откапывать зарытый багаж. Мама с папой меж тем в саду занимались своим имуществом. Выкладывали вещи и наиболее необходимые из них клали в чемодан, остальное же швыряли в сторону. Я стоял у изгороди сада, а потом стал помогать папе сортировать вещи. Иван Аристархович между тем копал и копал, а в то время, как вырастала куча вырытой земли, его собеседник продолжать отвлекать его отрывками рассказов.

— Нет, Иван Аристархович, не берет меня пуля, что и говорить об этом. Вот иду я сейчас сюда, вдруг ш-ш-ш-ш — в воздухе, да как хлопнет перед самым моим носом шрапнель. Остановился. Смотрю — шла женщина впереди, а от нее только куски валяются. Еще шаг-другой шагнул бы я — угодила бы в меня шрапнель. Старый я партизан, не берет меня ни пуля, ни снаряд. А знаешь, Иван Аристархович, дом-то мой, что в Ельшанке, — сгорел! Ушел я из дома, а прихожу через час, его уже нет. Уголья одни остались. А в Ельшанке сейчас бои идут — прямо в развалинах, в подвалах, в домах...

Он затянулся из трубки и замолчал. Было тихо. Ночью была непроглядная тьма. Ни зги не видно. Я ушел в сад и сел на мешок. Глаза слипались, и спать хотелось неимоверно. Пошел к щели, наскоро проглотил кусок хлеба и завалился спать в углу прямо на земле. Как только наступило утро, мы приготовились к отъезду. Утро было тревожное. Немецкие самолеты реяли над соседними районами и сбрасывали бомбы. Далеко выла пронзительная сирена. Изредка стреляли зенитки, и вдалеке слышались какие-то крики, пулеметные очереди и тяжелые взрывы. Дядя Володя достал лошадь, а через некоторое время несколько человек привезли телегу. На телегу тотчас же было положено некоторое имущество. Лошадь впрягли в телегу, раскрыли ворота, и мы вслед за телегой вышли на улицу. Как не хотелось бросать родной дом! К телеге хозяин привязал корову, и лошадь потихоньку потащила телегу по улице. Все оставшиеся вышли попрощаться с нами и столпились у ворот. Прощание не обошлось без слез. Бабушка и дедушка оставались дома, не желая никуда уезжать. Они прослезились, стоя у ворот, а дедушка, попрощавшись с отцом, отошел в сторону, так как на его плохом сердце отражались всякие переживания. Попрощавшись, мы пошли в количестве семи человек: Иван Аристархович, Татьяна Андреевна и Женя Подпругины, потом папа, мама, дядя Володя и я. Дядя Володя взялся проводить нас до Волги. Он долго раздумывал, ехать ему с нами или остаться с родителями, потому что ему не хотелось бросать стариков. Наконец, решил остаться, а пошел лишь проводить нас. Телега ехала другой дорогой, мы же между тем направились окольными разрушенными улицами. По развалинам, под интенсивным обстрелом шрапнелью, под угрозой быть расстрелянными из вражьих пулеметов, пробирались мы к Волге. Вот свистит, приближается снаряд. Тотчас мы бросаемся под прикрытие разрушенной стены, и вата разорвавшейся шрапнели повисла высоко над землей. Я оглядываюсь и вижу: папа отстает, выбивается из сил, стараясь догнать нас. Останавливаюсь. Опять взрыв раздается, но уже ближе. Вот папа идет уже по безопасному месту, и я присоединяюсь к остальным. Все ближе к реке, вот уж засверкала ее серебристая полоса, видная с высокого места. Начинается спуск между разрушенных улиц. Мы спускаемся по крутому склону, замощенному булыжником. В воздухе тревожно гудит наш ястребок. Мы выходим на набережную, на берег, усеянный бревнами, баржами, стоящими на мелких местах, и блиндажами. Дальше по берегу целый настил из сколоченных бревен. Мы прошли вниз к самой воде и, услышав зачастившие взрывы, побежали к огромному пузатому корпусу баржи, якорь которой завяз своими ржавыми лапами глубоко в песке. Но вот показалась наша телега с лошадью, груженная багажом. Телега остановилась у деревянной бревенчатой постройки, и мы пошли туда. Тут уже стоял Иван Аристархович, который сгружал багаж. Дядя Володя распрягал лошадь, держа ее под уздцы. Папа подошел к Ивану Аристарховичу. Мы попрощались с дядей Володей, и он с уздой лошади в руках остался у избы.

— Иван Аристархович, а моторки что-то не видно.

— Как так? Где бы она могла быть?

— Посмотрите, Иван Аристархович, может быть, вам известно лучше, где она находится, — Иван Аристархович прошел вдоль берега река, осматривая каждую лодку. Наконец, в уединенном месте, за настилом бревен, нашли моторку. Это была легкая лодка с каютой в носовой части, медными поручнями и небольшим мотором на корме. Иван Аристархович сходил в контору ИТК. (исправительно-трудовая колония), в которой работал его знакомый, и попросил дать водителя на моторку. Через полчаса Иван Аристархович возвратился с водителем, и пошли на моторку. До моторки нужно было дойти по скользким, мокрым бревнам, лежащим в глубокой воде. Я пошел по этому настилу, перепрыгивая с бревна на бревно и балансируя руками, чтобы не потерять равновесия. Добравшись до моторки, я ступил на ее шаткий нос, прошел по крыше каюты и слез вниз на пол. Папа с костылями не мог пройти без чужой поддержки, его поддерживали под руки двое. Но вот и он на моторке. Все мы набились в тесной каюте с фанерными стенками, приготовились к отъезду. Я заглянул в окно: дядя Володя все еще стоял на своем месте с уздою лошади в руке и смотрел на моторку и на нас. Корова Ивана Аристарховича стояла там же. Она была оставлена на этом берегу до тех пор, пока ее не убили. А затем мясо, по кускам разрезанное, переправили на противоположный берег. Иван Аристархович с багажом остался на этом берегу до последнего рейса моторки. Водитель возился у мотора, судорожно дергая рукоять завода и ругаясь, но мотор лишь тихо посапывал.

В воздухе снова начался воздушный бой, шрапнели облепили небосклон, бомбы с воем устремились вниз и потрясали взрывами воздух. Вот мотор заработал, и моторка дернулась с места. Но не тут-то было. Она уткнулась носом в выступившие из воды бревна и остановилась. Водитель схватил багор и стал отталкиваться от бревен и лишь с большим трудом вышел на открытое место. Мотор заработал с прежней силой, и лодка двинулась вперед. Теперь путь шел прямо, мимо косы и к левой стороне. По реке то и дело сновали канонерки из речной военной флотилии, которые были вооружены пушками, пулеметами и прочим и вели интенсивную стрельбу по немецким самолетам. Несколько глиссеров промчались мимо, пуская дымовую завесу вокруг огромного парома, везшего несколько машин, отряд бойцов и боеприпасов. Высокие всплески от падающих в воду бомб и снарядов поднимались внезапно вокруг парома и недалеко от моторки, осыпая все водными брызгами. Сталинград весь был закрыт полосой огненно-желтого дыма, в котором носились самолеты и гремели залпы орудий. Высокий Мамаев курган, господствующий над городом, был окутан дымом и огнем взрывов. То и дело к нему взмывали желто-красные клубы дыма и пыли — это стреляли «катюши». Множество серых низких военных катеров мчались мимо, содрогаясь от залпов орудий и пулеметного треска, а высоко вверху шел ожесточенный бой множества самолетов, носившихся с ревом то совсем низко, то взмывая вверх. Высокий гейзер вырос из воды, осыпая всю вспенившуюся поверхность ее водяной пылью, и исчез. Потом второй такой же от упавшего снаряда. Моторка стала медленно заворачивать к выступавшей из воды песчаной косе, и на мгновение, как только показался в окнах берег Сталинграда, я увидел пылавшее здание Дворца пионеров, а около него проезжавшую машину со скорострельным орудием. Пушка скрывалась вся в дыму и огне и без устали палила по воздуху, где летали вражеские самолеты. Потом все скрылось, на секунду опять появилось, но уже значительно дальше. Моторка прошла косу, и перед ней открылся левый берег с глиняными мазанками и рыбачьими лодками. По всему горизонту от одного края до другого тянулась пелена дыма с огненным заревом. Сотрясающие взрывы зачастили, и над морем бушующего пламени подымались клубы дыма и какие-то предметы, взорванные бомбой или снарядом. Самолеты продолжали делать заходы и пикировать, и видно было, как черными точками устремлялись вниз бомбы и вновь взмывали вихри взрывов. Вот опять летят бомбы с ревом и воем. Одна из них попала в высокое многоэтажное здание, и здание, как карточный домик, взлетело, окутанное дымом взрыва, и, когда дым рассеялся, куча развалин осталась на том месте, где только что высилось здание. Вот моторка сделала поворот и подошла к левому берегу. Мягко врезалась в песок носом и остановилась. Стук мотора умолк. Мы сошли на берег по узкой, мокрой сходне. Берег был покрыт полосой сыпучего песка, легко осыпавшегося под ногами. Веяло жарким ветром, несшим дым со стороны Сталинграда. Раздался выстрел и, просвистев недалеко над водой, разорвалась шрапнель. За ней другая, третья… началась канонада. Разрывы быстро лепились на небе. Оставаться на берегу было опасно. Мы пошли по откосу к хатам. Оглянувшись, увидели охваченный дымом и пламенем родной город, и я сразу почувствовал, как дороги были те годы, которые я провел в Сталинграде...

___________________________________________________