Этот простой, но удивительный текст предоставила нашему журналу Татьяна Львовна Каллистова - москвичка, дочь репрессированного генерала-артиллериста, биолог, преподаватель биологии и в течение долгих лет - заведующая библиотекой Почвенного института имени Докучаева. Ее встреча с Николаем Александровичем Голубцовым - будущим священником, одним из достойнейших пастырей эпохи принудительного безбожия - произошла, казалось бы, случайно: но бывает ли что-то случайное в этом мире? Она, полуголодная пятнадцатилетняя комсомолка, была далека от религии и не ведала, что ее непосредственный начальник - верующий. Но, вопреки этому обстоятельству, он сумел посеять в ней добрые семена, и семена эти взошли, и принесли плод. Свою работу Татьяна Львовна воспринимает как посильный вклад в дело сохранения и приумножения памяти об отце Николае.
Господи! Дай силы и слова, чтобы выразить то, что я чувствовала, читая книгу Ольги Вышеславцевой «Пастырь во времена безбожия». Это книга об отце Николае Голубцове. Я знала его еще до рукоположения - как Николая Александровича. Только сейчас я понимаю, какую роль сыграл в моей жизни этот тихий, скромный человек.
Я родилась в 1929 году, меня крестил брат моей бабушки - священник Геннадий Касторский. Но и в детстве, и в юности была очень далека от церкви. Мама убедила меня, что в наших обстоятельствах сделать что-нибудь хорошее можно только через комсомол, и я стала искренней комсомолкой. Во время войны мы выкармливали голодных жеребят, у которых матерей забрали для фронта, помогали вдовам, матерям и женам ушедших на фронт мужчин. Пахали на себе огороды, впрягаясь в плуги и бороны, участвовали во всех колхозных работах. И в ШРМ (школе рабочей молодежи), и в институте, где я была редактором институтской газеты «Ленинец» и членом бюро по культмассовой работе,- везде я старалась внести посильный вклад в общее дело. Что, правда, не помешало парторгу отклонить мою кандидатуру в аспирантуру - из-за отца, находившегося в ссылке в Сибири после отбытия 10-летнего срока в «круге первом» - в оборонной «шарашке» при Кировском заводе в Ленинграде.Мой отец Лев Каллистов происходил из священнического рода; он был генерал-артиллерист, конструктор. Его не было с нами с восьми до двадцати пяти моих лет; а мама серьезно болела. В пятнадцать лет я училась в упомянутой выше школе рабочей молодежи и работала в отделе библиографии библиотеки ВАСХНИЛ, а заведовал этим отделом Николай Александрович Голубцов - будущий пастырь эпохи безбожия. Только спустя годы я поняла, что он сыграл в моей жизни роль отца - строгого, любящего, чуткого. А осознание его духовного величия и значения в жизни многих людей пришло только с годами.
Шли голодные послевоенные годы. Библиотека возрождалась, поднимала из подвалов спрятанные на время войны фонды, восстанавливала каталоги и даже, благодаря неимоверным усилиям Николая Александровича, начала выпускать библиографический справочник по сельскохозяйственной литературе. За неимением своего помещения мы сидели в уголке планового отдела ВАСХНИЛ, отгороженные от остальных каталогами. Чтобы не мешать приютившим нас сотрудникам, мы с Николаем Александровичем переговаривались с помощью коротеньких записок. И в этот же закуток шли к Николаю Александровичу со своими заботами все наши сотрудники.
Не будучи директором библиотеки, он был ее фактическим руководителем. Я мало что знала о своем тихом и скромном начальнике, но его поведение, его отношение и ко мне, и к другим людям поражали меня и заставляли задуматься.
У Николая Александровича была замечательная способность чувствовать чужую боль и помогать людям - незаметно, естественно, скромно по форме, но очень значительно по содержанию. В округе было много женщин, нуждавшихся просто в куске хлеба; Николай Александрович добивался оформления их надомницами по печатанию или разбору каталожных карточек. Это было важно и для библиотеки, где штаты были очень ограничены, и особенно для самих надомниц, которые таким образом получали продовольственную карточку не иждивенца, а служащего: на сто грамм хлеба в день больше! В нашем отделе такой надомницей числилась совершенно одинокая, больная женщина Софья Андреевна, которая печатала на машинке карточки для библиографического справочника. По состоянию здоровья она не справлялась с этой работой, Николай Александрович часто не только сам за нее печатал, но и помогал ей в быту: получал продукты по карточкам, стирал, мыл полы, доставал лекарства. Меня он тоже иногда посылал помогать Софье Андреевне. Отсутствие сотрудника на рабочем месте более 20 минут считалось прогулом и влекло за собой уголовную ответственность (знаменитый Указ Верховного Совета от 26 июня 1940 года все еще действовал). Однажды, когда я, возвращаясь от Софьи Андреевны, несколько опоздала, Николай Александрович, как обычно, запиской спросил меня, в чем дело. Я ответила, что мне удалось на обратном пути послушать музыку. Музыка доносилась из окон - там играли на рояле. Когда-то в семь лет я начинала заниматься музыкой и делала успехи. После ареста отца занятия прекратились - стало не до музыки... Но малейшая возможность послушать музыку была для меня счастьем. Угадав необходимость для меня такой «подпитки», Николай Александрович стал чаще посылать меня к Софье Андреевне, и именно в то время, когда я могла послушать музыку.
Николай Александрович, видимо, хорошо понимал, как трудно пятнадцатилетней девочке в течение многих часов сверять каталожные карточки со справочником, и разнообразил эту работу, посылая меня в помощь работникам других отделов. Когда в отдел хранения, которым заведовала Александра Александровна Никитина, поступали большие партии книг, возвращаемых из подвалов, в которых они переживали войну, или трофейных, он посылал меня туда. Занимаясь расстановкой книг, я приобретала знания и получала столь необходимую моему молодому организму физическую разрядку, с удовольствием прыгая по полкам.
Однажды в отдел комплектования пришел целый железнодорожный состав трофейной литературы на немецком языке; часть книг была напечатана готическим шрифтом. Заведующая отделом комплектования Александра Васильевна Надеждина прибежала к Николаю Александровичу (как все в затруднительных ситуациях) и сообщила, что книги надо не только принять и разобрать, но и разослать по сети институтов ВАСХНИЛ. Николай Александрович послал меня на помощь Александре Васильевне, а нашу общую с ним работу выполнял один, почти не выходя из Академии. И даже ухитрялся иногда выкроить время, чтобы помочь нам. Справляться с готическим шрифтом мне помогала моя мама. Так как в нашем распоряжении не было экспедитора, то приходилось самостоятельно упаковывать посылки и относить их на почту. В спешке я допустила несколько забавных ошибок, заслав книги не по тому адресу, но оба заведующих - Александра Васильевна и Николай Александрович - быстро и без раздражения исправляли мои оплошности. И так было всегда: где бы ни случался прорыв, Николай Александрович приходил на помощь. А в деле моего воспитания - поскольку действительно занимался моим воспитанием! - он убивал двух зайцев: разнообразил мое существование и давал возможность ознакомиться с работой других отделов. Я приобретала знания, которые очень пригодились мне в дальнейшем, когда я сама стала заведовать библиотекой, не имея специального образования. Николай Александрович всегда, даже тогда, когда я работала в других отделах, требовал от меня очень большой аккуратности и добросовестности.
В справочном отделе, которым заведовала Антонина Григорьевна Вяткина, тоже была своя старушка надомница Софья Михайловна, у которой в то время умерла старшая сестра. У Софьи Михайловны не было ни сил, ни денег на похороны, а в штате учреждения она не состояла. И все похоронные хлопоты взял на себя Николай Александрович. А Антонина Григорьевна, направляя свою сотрудницу Риту и меня на помощь Софье Михайловне, переслала с нами такое удивительное письмо для нее, которое мы, прочитавшие его Софье Михайловне вслух, запомнили на всю жизнь и от которого, несомненно, получили очередной урок человечности и сострадания.
В нашей библиотеке работали люди высокой культуры, подлинные интеллигенты и специалисты высокого класса. Николай Александрович полагал, что общение с ними внесет неоценимую лепту в формирование моей личности.
Работая непосредственно с Николаем Александровичем, я больше других ощущала его участие в моей жизни. Видя меня чем-то встревоженной, он тут же присылал мне записку: «В чем дело?». Я же, стараясь его не беспокоить, отвечала так же кратко: «Спасибо, просто не выспалась» или что-нибудь в этом роде. Но уж если было действительно что-то из ряда вон выходящее, он чувствовал это безошибочно. Так было и в тот раз, когда в больнице, где из-за больного сердца подолгу лежала моя мама, Наталья Васильевна, мне сообщили, что ее вот-вот выпишут, а у меня в тот момент не было дома ни полена дров. Денег и дровяных талонов тоже не было. А морозы стояли страшные.
Дело в том, что после ареста отца мы выживали, периодически меняя свою жилплощадь на худшую. Ко времени, о котором я рассказываю, мы жили в общей квартире деревянного дома, в маленькой одиннадцатиметровой комнате с печным отоплением, с водой в колонке на улице и с туалетом в холодном коридоре. Я, приходя домой после вечерней школы, разогревала себе что-нибудь на керосинке в общей кухне, где была терпимая температура, а затем сооружала «норку» из всего теплого, что имелось в доме, и так ложилась спать. Взять маму из больницы в такие условия я не могла, и, видимо, это отражалось на моем лице.
Когда Николай Александрович в очередной раз настойчиво спросил меня, в чем дело, я вкратце изложила суть. Он ничего мне не сказал, а я, уйдя раньше него с работы в школу, забыла о нашем разговоре. На другой день я, в последнюю минуту влетев в наш закуток, к своему великому изумлению не увидела Николая Александровича, который всегда приходил много раньше меня и никогда не опаздывал. Записка на моем столе еще больше меня обеспокоила: «Таня! Зайдите срочно к Софье Андреевне!» (той самой старушке надомнице, которой Николай Александрович помогал). Я решила, что случилось самое худшее, и поспешила туда. Вбежав в большой двор-колодец, я увидела в его дальнем углу, у подъезда Софьи Андреевны, Николая Александровича, который грузил выдержанные, сухие березовые дрова на машину. Когда я подбежала к нему, он строгим голосом мне сказал, чтобы я быстрее ехала домой, разгрузила дрова и возвратилась на работу, так как он отписал (т. е. отпустил) меня только на два часа. Оказывается, Николай Александрович, узнав, что у соседа Софьи Андреевны есть дрова, купил их и нанял машину. Теперь я могла взять маму домой. Моей радости не было предела!
Вспоминается и такой случай - у меня из-за нехватки времени оказались запущены зачеты по истории. По мне опять было видно, что я в угнетенном состоянии, и Николай Александрович прислал мне записку с вопросом: «В чем дело?». Узнав, что меня волнует, он громко, на весь отдел сказал: «Таня! Сейчас поедете с моим поручением в Ленинку. Постарайтесь сегодня управиться. Можете не возвращаться». А письменно - «Поезжайте в любую библиотеку и сегодня же сдайте зачет». Что я и сделала.
Каждый день он незаметно направлял меня на путь истинный, по возможности облегчая мое существование. Это я поняла много позже; но и до того, как я это осознала, я всегда чувствовала незримое присутствие Николая Александровича. В самые трудные моменты возникал его образ, и так хотелось все, как бывало, рассказать ему.
Отбыв десять лет, в конце декабря 1947 года, вернулся мой отец. Он имел ограничения в правах, и только через несколько месяцев смог устроиться на работу - на заводик по изготовлению серпов под Владимиром. Мама поехала к нему. Я могла теперь уйти с работы и готовилась к поступлению в институт. Моя подруга Рита продолжала работать в библиотеке, и от нее я узнала о рукоположении Николая Александровича. Так как он никогда не говорил с нами, молодыми, о религии, мы с Ритой были несколько удивлены. Но все-таки пошли в храм Ризположения на Шаболовке послушать его проповедь. Не зная, как он отнесется к нашему появлению, мы не подошли к нему в храме, а простояли все время службы за колонной. Проповедь Николая Александровича произвела на нас очень сильное впечатление. Мы узнали его тихий голос, который был отчетливо слышен в тишине, царившей в храме, несмотря на большое стечение народа. Но мы не были готовы это слушать, конечно, у нас возникло какое-то чувство неловкости, и мы тихонько ушли. Долго шли молча, каждая по-своему переживая услышанное и ощущая какой-то необычный свет в душе.
Несколько лет я ничего не слышала об отце Николае. Через год после освобождения - в 1948 году - мой отец был снова арестован и по этапу отправлен в ссылку, в Северо-Енисейский район Красноярского края. Там папа устроился на работу столяром по изготовлению кухонных столов. Будучи конструктором-артиллеристом, он по привычке вымерял свою работу до долей миллиметра и в результате не справлялся с планом. Ему заявили, что продукцию готовят «не на французскую выставку, а на продажу», и уволили, отправив еще на 90 километров дальше, на золотой прииск. Мама поехала за ним и работала там учительницей в школе. Когда ее, еле живую, вывезли на материк (не выдержало больное сердце), отца, работавшего до того в конторе прииска, перевели в ночные сторожа. Он построил сторожку и в свободное время занимался с детьми математикой, физикой и языками. Денег он за это не брал, так как считал, что за помощь людям денег брать нельзя. На свою зарплату сторожа он мог купить только хлеб, пшено и кое-что самое необходимое. Мы же могли посылать ему не больше одной посылки в год, и то летом: зимой принимали только авиапосылки, а это было нам не по карману. Но Бог хранил моего отца: зимой он вдруг стал получать небольшие посылки с калорийными продуктами от неизвестных людей из Ленинграда. Оттуда же посылали подписку на газеты и журнал. Имена папиных благодетелей мы узнали много позже, когда они умерли в один день,- супруги Лозинские, Михаил Леонидович, известный многим как переводчик Данте, и Татьяна Борисовна. После их смерти обнаружился список из семнадцати репрессированных семей, которым они помогали: посылали посылки ссыльным, выплачивали собственные «стипендии» учащимся детям и так далее. О судьбе моего отца Татьяна Борисовна узнала через свою подругу, мамину старшую сестру Надежду Васильевну Холодовскую. Святое дело свое Лозинские делали тайно, так как связь между семьями репрессированных не приветствовалась, а Михаил Леонидович и сам был в свое время репрессирован.
Летом 1951 года, когда мы с мамой собирали очередную посылку отцу, неожиданно приехал Николай Александрович - теперь уже отец Николай - и привез маленькое к ней дополнение. Это были отдельные, разнокалиберные листки чистой бумаги и не новые, но очень аккуратно заточенные карандаши. От кого Николай Александрович узнал о сборе посылки, мы так и не выяснили. Именно этой части посылки папа обрадовался больше всего, так как на эти вещи в то время был острый голод. После этого отец Николай опять исчез, а я закрутилась и больше никогда его не видела, и даже не сразу узнала о его кончине.
И вот только сейчас книга Ольги Вышеславцевой вызвала острое чувство потери: от того, что мало пришлось общаться с Николаем Александровичем - отцом Николаем - и от того, что я так поздно пришла к Богу - только в старости. У нас есть нравственный долг перед памятью людей, которые освещали нашу жизнь, и мне захотелось хоть как-то искупить свою вину: написать о некоторых из них. К сожалению, сейчас, когда освобождается хоть какое-то время, обнаруживается, что нет уже той свободы обращения со словом, которая дала бы возможность написать о них так, как они того заслуживают. Но я обязательно оставлю своим потомкам память о них, светильниках добра.
Среди нас так много жаждущих и неухоженных душ, которым нужно тепло и участие. Важно, не жалея себя, как делали это члены семьи Голубцовых, отдавать тепло своих душ другим. Мы видим, как добро прорастает и множится в памяти и делах людей, как создается цепь любящих рук, поддерживающих не одно поколение, не дающих злу захватить власть над душами. На фоне падения нравов, бездуховности, наркомании, сквернословия и прочего особенно важно дать людям целебный хлеб добра и любви, победить распространяющееся в обществе уныние, апатию и цинизм.
В слове, произнесенном на панихиде по отцу Николаю Голубцову 19 сентября 1968 года (на пятой годовщине после смерти) митрополит Антоний Сурожский сказал: «И когда мы теперь стоим и молимся об упокоении, о радости, о свете для этой души человеческой... Мы приходим свидетельствовать о том, что он не напрасно жил. Во-первых, свидетельствовать о том, что он посеял в сердца наши любовь. Любовь неумирающую, любовь, которая все углубляется, все растет, все очищается, все светлеет и объемлет не только его память, но всех вокруг.
Свидетельствовать пришли мы тоже о том, что жил он, посеял доброе семя, и вот поле, которое он засеял; а какое мы поле?.. Если это поле доброе, богатое, тогда жизнь, которая как будто прекратилась на земле, оказывается, никогда не прекращалась; эти плоды растут, охватывают все новые и новые души; и жизнь и свидетельство пастырства и апостольства отца Николая продолжаются во имя Христово в вас, и через вас - все далее» (Антоний Сурожский, митрополит. Любовь всепобеждающая. Проповеди, произнесенные в России. М., 2001. С. 61-63.)
СПРАВКА
Протоиерей Николай Голубцов родился в 1900 году в Сергиевом Посаде, в семье профессора литургики и церковной археологии Московской Духовной Академии Александра Голубцова. Мать будущего пастыря - Ольга Сергеевна, урожденная Смирнова, дочь ректора Московской Духовной Академии и духовная дочь иеромонаха Алексия Зосимовского (Соловьева); иеромонах Алексий в дальнейшем был духовником всей семьи. Ольга Сергеевна вела истинно подвижническую жизнь, она умерла во время Гражданской войны, заразившись черной оспой - от больных крестьянских детей, за которыми ухаживала.
Детей в семье Голубцовых было десять, четверо из них посвятили себя служению Церкви: братья Николай и Серафим стали священниками, Павел - в монашестве Сергий - архиереем, Наталья Голубцова приняла постриг с именем Сергия.
Николай Голубцов окончил Тимирязевскую академию, работал агрономом-полеводом; с 1937 по 1949 год местом его работы была сельскохозяйственная библиотека при ВАСХНИЛ. К тому времени он уже принял решение стать священником и готовился к этому, неся послушание чтеца и пономаря Измайловского Христорождественского храма в Москве. Экзамен за курс семинарии Николай Голубцов сдал экстерном. Рукоположен в сентябре 1949 года. Служил в храме Ризположения на Шаболовке и в Малом соборе Донского монастыря.
За 14 лет священнического служения (до скоропостижной смерти в 1963 году) отец Николай стал одним из самых известных и любимых духовников Москвы. За духовными советами к нему обращались пианистка Мария Юдина, писатели Даниил Андреев и Андрей Синявский.
Священник Николай Голубцов был женат на Марии Гринкевич - лютеранке по происхождению, принявшей Православие под его влиянием; в тяжелые военные и послевоенные годы супруги Голубцовы усыновили двоих детей, но приют и пропитание в доме Голубцовых находили многие.
http://www.eparhia-saratov.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=8571&Itemid=5
