Может показаться странным, но почти все философы русского религиозного ренессанса - Петр Струве, Сергий Булгаков, Николай Бердяев, Семен Франк - прошли через искушение марксизмом. Даже Иван Ильин в юности не был чужд анархистского пафоса и, как уверяют, в свои студенческие годы прятал под кроватью бомбы. Но, пожалуй, лишь Георгий Федотов, оставаясь до конца жизни на строго православных позициях, сумел, избежав тупиковых путей в богословии, пронести в своем сердце незамутненными демократические убеждения, не съехав ни в национальную самовлюбленность (это, как писал Франк, "органическое и, по-видимому, неизлечимое нравственное заболевание русского духа, особенно усилившееся в эмиграции"), ни в косный консерватизм. Именно это позволяет тому же Франку назвать сочинения Федотова "событием в истории русской мысли", дающим оправдание "самому бытию эмиграции".
Наследию Федотова в современной России, можно сказать, повезло. Его книга "Святые Древней Руси" (с предисловием протоиерея Александра Меня), вышедшая в 1990 году стотысячным тиражом, стала первым прорывом русской религиозной философии на пространстве Советского Союза. Вскоре последовал двухтомник публицистики "Судьба и грехи России", монографии "Стихи духовные" и "Митрополит Филипп". С 1996 года начинает выходить 12-томное собрание сочинений. С другой стороны, имя Георгия Федотова остается относительно малоизвестным, а его работы - недостаточно оцененными даже коллегами. Ни Николай Лосский, ни Василий Зеньковский не нашли возможным включить его в свои "Истории русской философии". Скромный жанр публицистики, в которую зачастую заключал свои фундаментальные мысли философ, не должен, однако, обманывать. Его вышедшая в 1926 году программная статья "Трагедия интеллигенции" вряд ли уступит по значению и глубине осмысления причин русской революции знаменитым "Вехам"; его книга "Святые Древней Руси", по признанию академика Дмитрия Лихачева, предвосхитила многие собственные мысли ученого. Главная же книга мыслителя "Русская религиозность" не просто открывает новую страницу в изучении истории Церкви, но, по сути, создает новую дисциплину на стыке богословия, истории и культуры. "Созидатель богословия культуры" - так, совершенно справедливо, называлась статья, вышедшая к столетнему юбилею мыслителя в Америке.
В этом небольшом отрывке из программной статьи "В защиту этики" вполне полно отразилось кредо Федотова как мыслителя: его обращенность к русской истории через пристальное внимание к настоящему под точным прицелом этики; его всегдашняя боль о России и понимание причин русской трагедии как прежде всего помутнение нравственных оснований. "Когда на небесах стреляют мильтоновские пушки, на земле человечество сходит с ума. Где-то развенчали мораль, а на земле миллионы людей гибнут в лагерях смерти. Еще один выстрел на небесах, и здесь станут сажать на кол", - предупреждает философ и увещевает буйных: "Вместо того чтобы ссорить ангелов и ломать межевые столбы на небесах, лучше направить свои усилия на изучение карты небесного мира". В сущности, все работы философа и есть такое "изучение карты небесного мира" в отражении земной истории. И главное их содержание - возвращение этических измерений в историческое и религиозное сознание. Это также может показаться парадоксальным, но религия и этика в современном религиозном сознании самым прискорбным образом разошлись, убежден Федотов, ставя убийственный диагноз современной религиозности: "В борьбе с обезбоженным сознанием русская православная мысль попыталась создать религию без морали". И единственная надежда на возрождение - возвращение в духовный центр бытия этического императива.
Главная причина современного религиозного кризиса в том, убежден Федотов, что религиозное сознание относится к этике как "низшей сфере", этика здесь повсеместно подменена и вытеснена аскетикой: "В нравственных конфликтах от личности требуется забыть о себе, даже о своем духовном благе, чтобы выполнить то веление правды, с которым Бог обращается к ней. Аскет не привык к такой "внешней" установке. Она кажется ему слишком "мирской"... Привычка смотреть на мир глазами аскета убивает их нравственное значение. Существует тенденция уклониться от решения, уйти в тот внутренний мир, где все заранее решено. Внешние поступки признаются заранее малоценными". Во многом поэтому воспитанный на аскетическом идеале человек, сталкиваясь с конфликтами мира, предпочитает бегство. И вот результат: "дух компромисса... надо всем господствует", и христианство "оказывается совершенно бессильным перед силами зла, невероятно активировавшимися в наше время". Отсюда малодушие и симпатии к тоталитаризму, процветающие в "христианской среде": "За отсутствием привычной власти мы ищем опоры в "общественном мнении", в политических силах, если не в партиях, на каждом шагу предавая наше "свидетельство" ради национального, политического и бытового консерватизма. Живя в обстановке безмерной свободы, мы отказываемся ею пользоваться. Вместо того чтобы вести сильных, будить спящих, звать к покаянию и новой жизни, мы идем с ними, стараясь не отставать, - к общей яме".
Несомненно, и сегодня эти наблюдения и оценки остаются сверхактуальными. И сам Федотов, как защитник этики и демократических идеалов, оказывается самым актуальным и важным для нас философом.
Конфликт вокруг демократических взглядов Федотова в эмигрантской среде стал очередным историческим эпицентром извечного русского спора западников и славянофилов, демократии и авторитаризма, империи и свободы. Обстановка вокруг Федотова начала накаляться в 1936 году после его статьи, посвященной испанской революционерке Долорес Ибаррури, Пассионарии, как называли ее газеты. Франко и Пассионария, как персонализации белого и красного террора, одинаково отвратительны Федотову, и все же в последнем выборе он становится на сторону последней. "Холодная и организованная жестокость генералов" хуже "ярости безумной черни", ибо в ней "больше сознания и ответственности... А когда я узнаю, что эти палачи, убивающие врагов даже в церквах, выдают себя за защитников христианства, мой выбор окончательно сделан: я предпочитаю им одержимых, которые жгут монахинь и ругаются над трупами. Те по крайней мере не знают, что творят", - заявляет Федотов со всей прямотой. "Я с Пассионарией, потому что я с демократией. Эта позиция морально чрезвычайно облегчается сознанием обреченности Пассионарии и ее дела. Быть с побежденными - это завет русской интеллигенции".
Сравнение Сталина с петербургскими императорами окончательно взбесило правых. Даже митрополит Евлогий, человек широких взглядов, выразил осуждение философу. За Федотова вступился лишь Бердяев, который всегда с отвращением относился к эмигрантским склокам и вообще был очень скептически настроен к умонастроениям этой среды. "Тип "белого" эмигранта вызывал во мне скорее отталкивание, - вспоминал Бердяев свои первые впечатления от эмиграции. - В нем была каменная нераскаянность, отсутствие сознания своей вины и, наоборот, гордое сознание своего пребывания в правде... Свобода мысли в эмигрантской среде признавалась не более, чем в большевистской России. На меня мучительно действовала злобность настроений эмиграции. Было что-то маниакальное в этой неспособности типичного эмигранта говорить о чем-либо, кроме большевиков, в этой склонности повсюду видеть агентов большевиков. Это настоящий психопатологический комплекс, и от этого не излечились и поныне". Защищая Федотова в статье "Существует ли в Православии свобода мысли и совести?" Бердяев писал: "Правые православные все ждут "кесаря", который будет их защищать и будет им покровительствовать, истребляя мечом их врагов. Это ожидание губит православие. Ждут "кесаря" не во имя царства Божьего, а во имя царства Кесаря, которому давно поклонились вместо Бога. Пусть успокоятся, желанный "кесарь" может явиться, если христианские духовные силы не будут этому противиться, но он будет предшественником антихриста. Тогда пожалеют о свободолюбивых демократиях. Ложное, рабье учение о грехе, ложное понимание смирения, послушанья и приведут к окончательному царству зла, торжеству антихристова духа в мире".
Характерно, что сам Федотов отказался участвовать в полемике. "Мстить за свои обиды мне кажется низким. У меня другие формы реакции: я мщу той подлой экклезиологии, которая приводит к таким поступкам. Я считаю, моя статья об этом в "Пути" (статья "В защиту этики") и моя печатающаяся книга ("Русская религиозность") достаточно мстят за меня..." - объяснял он свою реакцию.
Скандалу положила конец и во многом разрешила его Вторая мировая война. Многие из гнавших Федотова приняли участие в ней на стороне Гитлера, а некоторые его друзья (как монахиня в миру Мария Скобцова) окончили жизнь в немецких концлагерях. По сути, этот конфликт стал эпицентром драмы всей жизни философа, личной голгофой, поверяющей прочность его мыслей и убеждений.
Говоря о способности Федотова "видеть и бесстрашно высказать горькую правду", Семен Франк ставит его в ряд таких мыслителей, как Чаадаев, Герцен, Владимир Соловьев и Струве, умов, "знающих, что единственный путь спасения лежит через любовь к истине, как бы горька она ни была". "Роковая судьба таких умов, - замечает Франк, - вызывать против себя "возмущение", которое есть не что иное, как обида людей, которым напомнили об их грехах или приятные иллюзии которых разрушены". И ныне мысли и книги Федотова остаются, пожалуй, самым мощным противоядием против большевизма любого окраса - коммунистического, либерального или консервативного. И, возможно, в пристальном внимании к ним - наша единственная надежда от сползания к новому авторитаризму.
http://religion.ng.ru/history/2009-10-07/6_fedotov.html
Богословие культуры
 |
| В эмигрантской среде демократические взгляды Федотова были причиной споров и даже конфликтов |
Этика или аскетика
Осмысление Федотовым причин русской революции удивительно точно и глубоко передает драму русской истории и русской интеллигенции: "В течение столетия, точнее, с 30-х годов русская интеллигенция жила, как в Вавилонской печи, охраняемая Христом, в накаленной атмосфере нравственного подвижничества, - писал Федотов. - В жертву морали она принесла все: религию, искусство, культуру, государство - и, наконец, и самую мораль..." И как русская литература (быть может, единственная христианская литература нового времени) кончается с Чеховым и декадентами, так интеллигенция кончается с Лениным. "Грех интеллигенции в том, что она поместила весь свой нравственный капитал в политику, поставила все на карту, в азартной игре, и проиграла. Грех не в политике, конечно, а в вампиризме политики, который столь же опасен, как вампиризм эстетики или любой ограниченной сферы ценностей. Политика есть прикладная этика. Когда она потребовала для себя суверенитета и объявила войну самой этике, которая произвела ее на свет, все было кончено. Политика стала практическим делом, а этика умерла, была сброшена, как змеиная шкурка, никому не нужная".В этом небольшом отрывке из программной статьи "В защиту этики" вполне полно отразилось кредо Федотова как мыслителя: его обращенность к русской истории через пристальное внимание к настоящему под точным прицелом этики; его всегдашняя боль о России и понимание причин русской трагедии как прежде всего помутнение нравственных оснований. "Когда на небесах стреляют мильтоновские пушки, на земле человечество сходит с ума. Где-то развенчали мораль, а на земле миллионы людей гибнут в лагерях смерти. Еще один выстрел на небесах, и здесь станут сажать на кол", - предупреждает философ и увещевает буйных: "Вместо того чтобы ссорить ангелов и ломать межевые столбы на небесах, лучше направить свои усилия на изучение карты небесного мира". В сущности, все работы философа и есть такое "изучение карты небесного мира" в отражении земной истории. И главное их содержание - возвращение этических измерений в историческое и религиозное сознание. Это также может показаться парадоксальным, но религия и этика в современном религиозном сознании самым прискорбным образом разошлись, убежден Федотов, ставя убийственный диагноз современной религиозности: "В борьбе с обезбоженным сознанием русская православная мысль попыталась создать религию без морали". И единственная надежда на возрождение - возвращение в духовный центр бытия этического императива.
Главная причина современного религиозного кризиса в том, убежден Федотов, что религиозное сознание относится к этике как "низшей сфере", этика здесь повсеместно подменена и вытеснена аскетикой: "В нравственных конфликтах от личности требуется забыть о себе, даже о своем духовном благе, чтобы выполнить то веление правды, с которым Бог обращается к ней. Аскет не привык к такой "внешней" установке. Она кажется ему слишком "мирской"... Привычка смотреть на мир глазами аскета убивает их нравственное значение. Существует тенденция уклониться от решения, уйти в тот внутренний мир, где все заранее решено. Внешние поступки признаются заранее малоценными". Во многом поэтому воспитанный на аскетическом идеале человек, сталкиваясь с конфликтами мира, предпочитает бегство. И вот результат: "дух компромисса... надо всем господствует", и христианство "оказывается совершенно бессильным перед силами зла, невероятно активировавшимися в наше время". Отсюда малодушие и симпатии к тоталитаризму, процветающие в "христианской среде": "За отсутствием привычной власти мы ищем опоры в "общественном мнении", в политических силах, если не в партиях, на каждом шагу предавая наше "свидетельство" ради национального, политического и бытового консерватизма. Живя в обстановке безмерной свободы, мы отказываемся ею пользоваться. Вместо того чтобы вести сильных, будить спящих, звать к покаянию и новой жизни, мы идем с ними, стараясь не отставать, - к общей яме".
Несомненно, и сегодня эти наблюдения и оценки остаются сверхактуальными. И сам Федотов, как защитник этики и демократических идеалов, оказывается самым актуальным и важным для нас философом.
Быть с побежденными
Федотов родился 1 октября 1886 года в Саратове в семье мелкого чиновника. Отец умер, когда мальчику было 11 лет, и семья сполна испытала все тяготы бедности. Своими демократическими убеждениями будущий философ во многом обязан своей первой любви - Татьяне Дмитриевой, познакомившей его с саратовскими социал-демократами. Она же, как он позже признавался, открыла ему "красоту мира", помогла преодолеть "душевную ненависть" радикальных революционеров. Впоследствии этот период своей жизни Федотов описывал как борьбу в его душе "двух женщин": Тани ("синее небо, полное покоя и кротости") и революции (она как женщина-вампир, полная особенной, пламенно-иссушающей красоты). В 1910-х годах, в годы учебы в Петербургском университете и работе на кафедре средневековой истории, в его душе совершается перелом - возвращение к христианству. Февральскую революцию он встречает уже без иллюзий, провидя за ней катастрофу Октября. В 1925 году Федотов покидает Россию и примыкает к кругу философов, группирующихся вокруг Свято-Сергиевского Богословского института в Париже. В это время выходят в свет его главные книги. Здесь же разворачивается и главная жизненная драма, связанная с конфликтом в Богословском институте.Конфликт вокруг демократических взглядов Федотова в эмигрантской среде стал очередным историческим эпицентром извечного русского спора западников и славянофилов, демократии и авторитаризма, империи и свободы. Обстановка вокруг Федотова начала накаляться в 1936 году после его статьи, посвященной испанской революционерке Долорес Ибаррури, Пассионарии, как называли ее газеты. Франко и Пассионария, как персонализации белого и красного террора, одинаково отвратительны Федотову, и все же в последнем выборе он становится на сторону последней. "Холодная и организованная жестокость генералов" хуже "ярости безумной черни", ибо в ней "больше сознания и ответственности... А когда я узнаю, что эти палачи, убивающие врагов даже в церквах, выдают себя за защитников христианства, мой выбор окончательно сделан: я предпочитаю им одержимых, которые жгут монахинь и ругаются над трупами. Те по крайней мере не знают, что творят", - заявляет Федотов со всей прямотой. "Я с Пассионарией, потому что я с демократией. Эта позиция морально чрезвычайно облегчается сознанием обреченности Пассионарии и ее дела. Быть с побежденными - это завет русской интеллигенции".
Споры о Сталине
Быть с побежденными После этой статьи против мыслителя поднялся шквал негодования правых. Но особой остроты конфликт достиг в 1939 году после новой статьи, в которой Федотов дал парадоксальные оценки сталинской диктатуре. Сталин никакой не интернационалист, не революционер, он, "как немецкие императоры в Петербурге XVIII века, прежде всего хозяин России. Но хозяин хищнический, варвар, которым движет страх и борьба за личную безопасность, за сохранение власти". Но "Россия устала от чекистов... она не хочет видеть в Кремле специалистов застеночного цеха. Ради России мы должны желать в настоящий момент, чтобы власть перешла в руки честных и беспартийных людей, специалистов государственной работы, а не расправы. Правительство красных командиров и инженеров, отдавших все силы обороне и хозяйству страны, - вот о чем мы должны просить Бога для России... От нас потребуется усилие ума и воли, чтобы признать желанное воплощение национальной России в новой форме "советской власти", - писал Федотов.Сравнение Сталина с петербургскими императорами окончательно взбесило правых. Даже митрополит Евлогий, человек широких взглядов, выразил осуждение философу. За Федотова вступился лишь Бердяев, который всегда с отвращением относился к эмигрантским склокам и вообще был очень скептически настроен к умонастроениям этой среды. "Тип "белого" эмигранта вызывал во мне скорее отталкивание, - вспоминал Бердяев свои первые впечатления от эмиграции. - В нем была каменная нераскаянность, отсутствие сознания своей вины и, наоборот, гордое сознание своего пребывания в правде... Свобода мысли в эмигрантской среде признавалась не более, чем в большевистской России. На меня мучительно действовала злобность настроений эмиграции. Было что-то маниакальное в этой неспособности типичного эмигранта говорить о чем-либо, кроме большевиков, в этой склонности повсюду видеть агентов большевиков. Это настоящий психопатологический комплекс, и от этого не излечились и поныне". Защищая Федотова в статье "Существует ли в Православии свобода мысли и совести?" Бердяев писал: "Правые православные все ждут "кесаря", который будет их защищать и будет им покровительствовать, истребляя мечом их врагов. Это ожидание губит православие. Ждут "кесаря" не во имя царства Божьего, а во имя царства Кесаря, которому давно поклонились вместо Бога. Пусть успокоятся, желанный "кесарь" может явиться, если христианские духовные силы не будут этому противиться, но он будет предшественником антихриста. Тогда пожалеют о свободолюбивых демократиях. Ложное, рабье учение о грехе, ложное понимание смирения, послушанья и приведут к окончательному царству зла, торжеству антихристова духа в мире".
Характерно, что сам Федотов отказался участвовать в полемике. "Мстить за свои обиды мне кажется низким. У меня другие формы реакции: я мщу той подлой экклезиологии, которая приводит к таким поступкам. Я считаю, моя статья об этом в "Пути" (статья "В защиту этики") и моя печатающаяся книга ("Русская религиозность") достаточно мстят за меня..." - объяснял он свою реакцию.
Скандалу положила конец и во многом разрешила его Вторая мировая война. Многие из гнавших Федотова приняли участие в ней на стороне Гитлера, а некоторые его друзья (как монахиня в миру Мария Скобцова) окончили жизнь в немецких концлагерях. По сути, этот конфликт стал эпицентром драмы всей жизни философа, личной голгофой, поверяющей прочность его мыслей и убеждений.
Мечта о вечевой республике
Много размышляя о будущем России, центром русского возрождения Федотов видел Церковь, при этом резко выступая против ее политического господства. "Всякая теократия, - писал он, - таит в себе опасность насилия над совестью меньшинства. Раздельное, хоть и дружеское сосуществование Церкви и государства является лучшим решением для сегодняшнего дня". Лучшим решением "вечно волнующего вопроса об отношениях между государством и Церковью" в пределах восточноправославного мира Федотов считал опыт Новгородской республики, где "вече выбирало все свое правительство, не исключая архиепископа". Не случайно последней работой мыслителя стала статья о новгородской демократии "Республика Святой Софии". Сравнивая Новгородскую республику с античными демократиями и средневековыми торговыми городами, Федотов называл Новгород подлинным русским окном в Европу. "Прорубая вторично это окно, Петр сознавал, что возвращает Россию на старые новгородские рубежи... Новгород не курьезный нарост на русской жизни, но наиболее русское в ней явление, наиболее чистое от татарской примеси и вместе с тем как будто таившее в себе возможности будущего свободного культурного развития". Таким стало духовное завещание мыслителя, полное горечи и надежд на демократическое будущее России.Говоря о способности Федотова "видеть и бесстрашно высказать горькую правду", Семен Франк ставит его в ряд таких мыслителей, как Чаадаев, Герцен, Владимир Соловьев и Струве, умов, "знающих, что единственный путь спасения лежит через любовь к истине, как бы горька она ни была". "Роковая судьба таких умов, - замечает Франк, - вызывать против себя "возмущение", которое есть не что иное, как обида людей, которым напомнили об их грехах или приятные иллюзии которых разрушены". И ныне мысли и книги Федотова остаются, пожалуй, самым мощным противоядием против большевизма любого окраса - коммунистического, либерального или консервативного. И, возможно, в пристальном внимании к ним - наша единственная надежда от сползания к новому авторитаризму.
http://religion.ng.ru/history/2009-10-07/6_fedotov.html
