В марте двадцатисемилетний житель штата Алабама выстрелом из винтовки убил родную мать, а заодно и четырех ее собак, поджег родной дом, отправился на автомобиле в соседний городок, где открыл беспорядочную стрельбу по еще десятку человек, случайно встретившихся на его пути. Днем позже ничем не примечательный семнадцатилетний школьник из небольшого немецкого города Лойтенбах взял из оружейного шкафа отца пистолет и, отправившись в свою бывшую школу, открыл прицельный огонь. Застрелив девятерых учеников, троих учителей и ранив еще десять человек, он вышел на улицу, убил трех случайно встретившихся прохожих и ранил еще нескольких. Угрожая пистолетом, он взял в заложники водителя припаркованной неподалеку машины и заставил его отвезти себя в соседний населенный пункт, где расстрелял двоих и ранил пятерых посетителей супермаркета. После этого оттесненный полицейскими в тупик обезумевший подросток застрелился. Следом за этим в Интернете о желании поступить подобным же образом заявили еще несколько молодых людей.
Первое впечатление от этих новостей: ну, слава Богу, это — не у нас, у них, да и где она — эта Алабама? И действительно, подобные вспышки немотивированной агрессии на Западе происходят с удручающей регулярностью. В свое время об этом в рубрике «Их нравы» с известной долей злорадства писала советская пресса.
Но только ли Западу угрожает эпидемия массовых убийств, совершенных, по сути, детьми? Все ли в порядке с нашими российскими подростками? Застрахованы ли наши школьники от подобной беды? Думается, нет. То тут, то там глухо проскальзывают новости о жутких по своей жестокости расправах, которые наши дети, в том числе и девочки, совершают над своими сверстниками. Только вот настоящее оружие в России пока еще, к счастью, достать непросто, поэтому в ход идут железные прутья, кухонные ножи, отвертки и прочие подручные средства. Понятно, что обрезком трубы так просто не убьешь несколько человек кряду. Масштабы не те, поэтому и шуму меньше.
Не следует забывать и о другой стороне вопроса. Выместить свое чувство на всех сразу не удается из-за невозможности достать оружие. Что ж, в этом случае агрессия замыкается на себя, и мы получаем очередное сообщение о тупом, отчаянном суициде, для которого не отыскивается никаких адекватных причин.
Кажется, к случаям подобного ряда относится и серия бессмысленных поджогов автомобилей в Москве, так напугавшая жителей столицы прошлым летом. Наверное, к этому же можно отнести и лесные пожары, устроенные в то же время греческими анархистами.
Сейчас, после случая с несчастным школяром из Лойтенбаха, лучшие европейские психологи бьются над вопросом: отчего молодому человеку из обеспеченной семьи, не страдавшему от одиночества и насилия, коммуникабельному, психически уравновешенному, увлеченному всем, чем увлекаются его сверстники, весь белый свет стал не мил?
Психология — такая наука, которая на один вопрос может дать сколько угодно ответов. Кто-то указывает на спонтанное раздвоение личности подростка, кто-то ссылается на латентную депрессию и не выявленное чувство одиночества, кто-то говорит о завышенной самооценке. Есть и более простые решения. По мнению некоторых, преступление было спровоцировано культом оружия, которое коллекционировал отец убийцы. Еще проще решает проблему российский обыватель: с жиру бесятся! И конечно, в ход идет извечный советский аргумент: куда смотрели семья и школа?! Но на каждый довод нетрудно найти возражение. И одиноким подросток не был, и родительским вниманием не был обижен… В чем же дело? Можно ли найти рациональное объяснение поступку, который явно имеет иррациональную природу?
Об этой иррациональности, способной породить чудовищное насилие, писал Достоевский в повести «Записки из подполья». Лирический герой рассуждает о будущем царстве рациональности, когда «настанут новые экономические отношения, совсем уж готовые и тоже вычисленные с математическою точностью, так что в один миг исчезнут всевозможные вопросы, собственно потому, что на них получатся всевозможные ответы. Тогда выстроится хрустальный дворец… когда все будет расчислено по табличке… все будет чрезвычайно благоразумно».
Заметим, что гипотетическое для Достоевского общество в современной Европе и Америке стало реальностью. Однако положение этого постиндустриального рая русскому писателю представляется очень непрочным. «Ведь я, например, нисколько не удивлюсь,— говорит Достоевский,— если вдруг ни с того ни с сего среди всеобщего будущего благоразумия возникнет какой-нибудь джентльмен с неблагородной или, лучше сказать, с ретроградной и насмешливою физиономией, упрет руки в боки и скажет нам всем: а что, господа, не столкнуть ли нам все это благоразумие с одного разу, ногой, прахом, единственно с тою целью, чтоб все эти логарифмы отправились к черту и чтоб нам опять по своей глупой воле пожить! Это бы еще ничего, но обидно то, что ведь непременно последователей найдет: так человек устроен».
Нетрудно догадаться, что желание «столкнуть разом ногой все логарифмы» может возникнуть не только в обществе всеобщего благоденствия, но и среди самой отчаянной нищеты. «Подпольный человек» Достоевского вполне готов для исполнения этой роли.
Великий русский писатель не только описывает феномен иррациональной агрессивности. Он называет и его причину, которая заключается в болезненном повреждении человеческой воли: «…Все это от самой пустейшей причины, об которой бы, кажется, и упоминать не стоит: именно оттого, что человек, всегда и везде, кто бы он ни был, любил действовать так, как хотел, а вовсе не так, как повелевали ему разум и выгода; хотеть же можно и против собственной выгоды…. Свое собственное, вольное и свободное хотенье, свой собственный, хотя бы самый дикий каприз, своя фантазия, раздраженная иногда хоть бы даже до сумасшествия, — вот это-то все и есть та самая, пропущенная, самая выгодная выгода, которая ни под какую классификацию не подходит и от которой все системы и теории постоянно разлетаются к черту. И с чего это взяли все эти мудрецы, что человеку надо какого-то нормального, какого-то добродетельного хотения? С чего это непременно вообразили они, что человеку надо непременно благоразумно выгодного хотенья? Человеку надо — одного только самостоятельного хотенья, чего бы эта самостоятельность ни стоила и к чему бы ни привела».
Феномен повреждения человеческой воли исчерпывающим образом был описан преподобным Максимом Исповедником. Подвижник и богослов, живший в VII столетии, считал, что воля в человеке представляет собой равнодействующую двух сил. Одна из них — врожденная, естественная воля, которая является свойством образа Божия в человеке и всегда направлена на благо. Другая — воля приобретенная, являющаяся результатом личного выбора, жизненного опыта, неизбежно связанного с грехом.
Если применить эту модель к подростку из Лойтенбаха, то становится ясно, откуда вытекает иррациональная агрессивность. Ее источник — тотальное неприятие реальности, тотальная ненависть не только к окружающему миру, но и к самому себе. Впрочем, ненависть, наверное, слишком сильное слово для состояния, которое характеризуется скорее вялостью, чем энергичностью. Конечно, это не активная ненависть, а пассивная, но тотальная нелюбовь, от которой устаешь, от которой становится тошно и, несмотря на видимое благополучие, весь белый свет становится не мил. Эта становящаяся деятельной нелюбовь и порождает волю даже не к убийству, а к тотальному уничтожению действительности.
Достоевский описал своего «подпольного человека» в средине XIX столетия. Это означает, что душевное состояние, похожее на состояние подростка-убийцы не является феноменом современного мира. Однако только в XXI веке, точнее, начиная с 1950-х годов, случаи бессмысленных массовых убийств становятся привычной частью жизни экономически развитых стран.
Согласимся и с тем, что чувство внутренней опустошенности, абсолютного отчуждения от окружающего мира случается пережить очень многим людям. Возможно, на границе юности и взросления его переживает почти каждый. Однако далеко не каждый берет оружие и проливает кровь. Значит, есть выход? Значит, есть способ пережить это отчаяние от бессмысленности существования, увидеть, отыскать смысл, найти опору, дающую силу жить дальше?
Одним из самых трудных мест Евангелия являются слова Христа о ненависти к миру как условии обретения веры: «Если кто приходит ко Мне и не возненавидит отца своего и матери, и жены и детей, и братьев и сестер, а притом и самой жизни своей, тот не может быть Моим учеником; и кто не несет креста своего и идет за Мною, не может быть Моим учеником» (Лк. 14, 26). Но как же это так? Неужели для того, чтобы обрести веру, самым совершенным выражением которой является любовь, необходимого кого-то возненавидеть? Разумеется, нет. Христос вообще не ставит никаких условий для приходящих к нему людей, говоря: «Приходящего ко Мне не изгоню вон» (Ин. 6, 37).
Речь идет об обретении веры в таких условиях, когда она является не одной из нескольких альтернатив, а единственно возможной ценностью среди того, что ценность потеряло. Христос говорит о духовном кризисе, который может случиться у человека, не равнодушного к тому, что происходит в мире. А в молодости это происходит почти с каждым. Несовершенство и слабость добра, глобальная несправедливость, «мировое зло» могут настолько поразить думающего человека, что ему становится жить не под силу. Ему становится все не мило, он ненавидит всех: и мать, и отца, и саму земную жизнь, и даже самого себя, потому что не надо иметь семи пядей во лбу, чтобы убедиться в том, что сам-то ты ничем не лучше остальных. Такое состояние становится точкой экстремума в духовном развитии человека. Он либо ломается, соглашаясь с неизбежностью зла и компенсируя его разрушением собственной личности, либо находит в себе силы жить достойно вопреки всему ужасу, который его окружает. Но этот второй выход как раз и предполагает парадоксальную, абсурдную, как говорил Тертуллиан, нелогичную, превышающую всякое разумение и потому невероятно сильную веру в Абсолютное Добро, в Абсолютную Любовь, Которая и есть Бог (см.: 1 Ин. 4, 8). Верить, жить в соответствии с принципами безусловного добра в мире, который «лежит во зле» (1 Ин. 5, 19), — это настоящий подвиг, это самый настоящий крест, без которого, по словам Иисуса Христа, невозможно спастись.
Тим Кречмер, несчастный, обезумевший тинейджер из маленького немецкого городка Лойтенбах, не сумел сделать единственного спасительного для себя шага к вере. Евангелия ли не оказалось под рукой, христиане ли, которых он встречал в своей недолгой жизни, не внушали уважения и доверия? Кто знает, насколько вообще современная европейская действительность располагает к вере? Случилось то, что случилось…
Только не следует забывать, что и наше Отечество становится частью общеевропейского пространства. Пресловутая глобализация давно уже стала реальностью. И духовная ситуация в России все меньше отличается от таковой же в Германии или в той же Алабаме. И очень бы не хотелось, чтобы в наших школах, в наших супермаркетах, на наших улицах звучали выстрелы и наши дети почем зря проливали бы свою и чужую кровь.
http://www.eparhia-saratov.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=6493&Itemid=4
