 |
| Генерал А.П. Кутепов |
Знал я Александра Павловича еще с юношеских лет нашей офицерской службы. Тогда встречались мы редко и имели друг о друге самые простые представления. Во время Японской войны бывали рядом, но не вместе. Не встречался я с Александром Павловичем и в период Великой войны. Зато со времени Гражданской войны наши встречи до самого похищения Александра Павловича агентами ГПУ чередовались с незначительными сравнительно промежутками. Это был период его ответственной деятельности, в течение которой он выявил свой яркий облик смелого, решительного и волевого начальника, неустанного борца за Россию и созидателя активных настроений в нашей среде.
Как только что я упомянул, с 1918 г. встреч у меня с Александром Павловичем было много, и происходили они в самых разнообразных условиях. Трудно выделить из них наиболее характерные, так как в каждой из них можно было бы найти много того, что выявило бы его облик. Но все же отберу из них те, которые оставили в моей памяти живое и яркое воспоминание.
Впервые в период Гражданской войны я встретился с Александром Павловичем в апреле 1919 года, когда дивизия, которой я командовал, была переброшена из Терской области на Царицынский фронт. Тотчас по выгрузке, на одной из станций перед Торговой, я отправился к командующему фронтом нашей армии, расположенной на левом берегу реки Маныча. Этим командующим был генерал Кутепов.
В деревенской избе одного из близких к Торговой селения я нашел Александра Павловича. После крепкого рукопожатия, последовавшего за моим докладом о прибытии дивизии в его распоряжение, Александр Павлович немедленно подвел меня к карте, изложил кратко обстановку и прочел мне проект своего боевого приказа на следующий день. По этому приказу, мне следовало уже на рассвете перейти в наступление и опрокинуть большевистские войска, переправившиеся на левый берег через Бараниновскую гать. Я взмолился и стал убеждать Александра Павловича отложить наступление на день, так как к следующему утру не успеет еще выгрузиться вся дивизия, а, кроме того, надо было дать отдых лошадям после передвижения по железной дороге. Кроме того, я хотел лично ознакомиться на месте с положением и принять вне боевой обстановки те части, которые мне передавались на усиление моей дивизии. Наконец, я не видел для нашего фронта опасности со стороны большевиков, перешедших Маныч, так как сосредоточение моей дивизии непосредственно впереди и перед обнаженным их флангом делало их дальнейшее продвижение крайне опасным.
Александр Павлович дал мне высказаться, а затем сказал, что распоряжение о наступлении на следующий день он получил от Главнокомандующего в связи с общей обстановкой и поэтому откладывать наступление не считает себя вправе.
Тут впервые я познакомился с той улыбкой Александра Павловича, которая всегда была необычайно характерна. При суровой его внешности из выразительных орбит выглядывали его веселые глаза со слегка насмешливым оттенком. Спустя много лет изменилась его улыбка, а от насмешливого оттенка складки его губ не осталось и следа. Но подкупающий характер его улыбки сохранился навсегда.
В четверть часа наш разговор о предстоящем наступлении был закончен. Получив короткие, но совершенно ясные ответы на ряд моих вопросов чисто технического характера, я стал прощаться, чтобы до темноты попасть в район сосредоточения дивизии. Александр Павлович поднялся меня проводить и помог мне спускаться по ступенькам его хаты, так как после недавнего ранения я еще передвигался с помощью двух палок. При этом он мне сказал самым простым и сердечным тоном, что, зная о моем серьезном ранении, он не ожидал, что я сам приведу дивизию.
- Теперь, - добавил Александр Павлович, - я совершенно спокоен за успех завтрашней атаки.
Хотя мы с Александром Павловичем были одних лет, но он был произведен в офицеры на несколько лет позже меня. Став теперь моим начальником, он на прощание сказал мне несколько приятных слов по поводу моего старшинства. Я их принял с большим удовлетворением и обещал ему выполнить поставленную мне боевую задачу со всем напряжением.
Я уехал отдавать распоряжения к предстоящему на следующий день наступлению, которое закончилось лихими атаками моих частей и полным поражением противника.
Моя первая встреча с генералом Кутеповым сразу установила между нами известную близость и добрые отношения.
В моей предыдущей службе мне приходилось встречаться со многими начальниками, среди них были выдающиеся, среди них был даже Врангель. Первое мое знакомство с генералом Кутеповым, почти на поле боя, дало мне о нем ясное представление, как о боевом начальнике, могущем не только приказать, но и умеющем сразу уловить для каждого своего подчиненного тот путь, которым он может добиться полного напряжения сил для выполнения отданного приказа. В моем представлении Александр Павлович - один из тех выдающихся начальников, подчинение которым всегда является исключительно ценным.
Впоследствии с Александром Павловичем у меня было много встреч, особенно за Крымский период, когда наши личные отношения сильно укрепились.
Хорошо помню Александра Павловича при эвакуации, во время его кратковременных приездов в Константинополь, а затем по встречам в Болгарии, Сербии и Париже.
Со времени оставления Галлиполи он не находил достаточного удовлетворения только в руководстве своим корпусом, особенно со времени перехода его на трудовое положение. Он все время мечтал приложить свои силы к активной деятельности против большевиков.
Наконец эта возможность ему представилась. С принятием Великим Князем Николаем Николаевичем верховного возглавления нами он поручил Александру Павловичу руководство работой в России.
Если я останавливаюсь на этом обстоятельстве, то потому, что хорошо помню одну совершенно случайную с ним встречу в Париже.
Это было в 1924 году, когда Александр Павлович во второй раз приехал из Сербии в Париж. Прибыл он по желанию Великого Князя.
Как-то вечером я зашел в кафе около Камеди Франсе и увидел за столиком Александра Павловича. Перед ним стояла нетронутая чашка кофе, а он сидел, наклонившись над ней и уперши голову руками. Было ясно видно, что он глубоко задумался над чем-то очень важным. Общий вид его фигуры говорил о каком-то его переживании. Лицо Александра Павловича имело грустное и сосредоточенное выражение.
Подойдя к нему, я спросил, что его озабочивает. Он ответил мне не сразу. Он настолько глубоко ушел своими мыслями далеко в сторону от окружающей его обстановки, что не сразу мог приступить к тому, чтобы поделиться ими со мною.
Оказалось, что он только что вернулся от Великого Князя, который предложил ему руководить активной работой против большевиков. Так как ответа Александр Павлович еще не дал, то он и обдумывал, какое решение он должен принять. При этом он мне сказал, что испытывает большие колебания. С одной стороны, ему было грустно расставаться с непосредственным руководством своими соратниками - галлиполийцами, с другой стороны, он сомневался в своих способностях успешно вести поручаемое ему дело, наконец, он не был уверен в достаточности тех возможностей, которые будут ему предоставлены.
- Как будто бы все за то, - говорил мне Александр Павлович, - чтобы не принимать предложения.
Но, вместе с тем, на него влияло чувство долга, которое ему говорило о том, что, раз он признается Великим Князем наиболее подходящим лицом для той трудной задачи, которая на него возлагалась, то вправе ли он отклонить даваемое ему поручение. Это время, как мы знаем, оказалось для него одним из самых решительных часов его жизни, от которых зависела его судьба...
Должен при этом добавить, что мне казалось тогда, что Александр Павлович не только не испытывал удовлетворения по поводу сделанного ему предложения, но что он был бы, быть может, доволен таким стечением обстоятельств, которое отвело бы от него этот тяжелый крест.
Скоро наш разговор перешел на другие вопросы, уже только косвенно касающиеся принятия решения о возглавлении им активной работы. Он говорил о своем желании продолжать числиться командиром своих частей, рассказал мне о некоторых его встречах с такими лицами, которые могли бы ему помочь в новой его деятельности, делился некоторыми своими проектами о выполнении той работы, которая ему, быть может, предстоит.
Характерно то, что он ни разу не спросил моего совета относительно того, следует ли ему соглашаться на предложение Великого Князя или нет. Видно было, что он сам хотел продумать вопрос до конца и совершенно самостоятельно принять решение.
В конце нашего разговора Александр Павлович оживился. Мне стало ясно, что он чувствовал потребность высказаться. В Париже тогда, вероятно, я был тем единственным лицом, с которым он готов был быть откровенным. Думаю, что разговор со мною его значительно облегчил.
Когда мы стали выходить из кафе, Александр Павлович сказал, что, несмотря на свои сомнения, он все же решает принять предложение, руководствуясь чувством долга. На его лице я опять увидел его подкупающую улыбку, но с оттенком глубокой серьезности.
Как он не стал похож на ту нерешительную и сумрачную фигуру, которую час тому назад я внезапно увидел за столиком кафе.
На следующий день Александр Павлович проехал к Великому Князю и доложил ему о своем согласии. Александр Павлович стал на путь активной борьбы в эмиграции.
Вся его дальнейшая деятельность, даже в период принятия им, после кончины Верховного Главнокомандующего, обязанностей Великого Князя, протекала на условиях исключительного внимания, которое он уделял активизму. Эта его деятельность дала совершенно определенное направление настроениям и действиям всех тех, кто в эмиграции ставил своей целью борьбу с красной властью в Москве. Он погиб на своем посту в самых трагических условиях, которые только могут произойти вне Советской России... Но он, создатель активизма в эмиграции, выполнил и здесь, вне нашей Родины, громаднейшей важности задачу по направлению нашей деятельности в борьбе с большевиками. Если мы еще не ощущаем ее проявлений в полной мере, то не потому, что завещанные Кутеповым пути действия оставлены в стороне, а только потому, что они сопряжены с такими необычайными трудностями, побороть которые не под силу иногда самым решительным людям.
Перехожу теперь к моей последней встрече с Александром Павловичем. Она была за два дня до его похищения. Он недавно вернулся из Берлина. Я к нему зашел на квартиру вечером. Вспоминая эту последнюю встречу, я поневоле сопоставляю ее с той нашей встречей, о которой только что писал. Александра Павловича я нашел в таком же мрачном, скажу даже, в жутком состоянии, в каком много лет тому назад увидел в кафе "Ренессанс". Ясно было, что результаты поездки в Берлин его угнетали. Я почувствовал это с первых же его слов. Он хорошо понял, что один из тех путей, которым он хотел пользоваться для проникновения в России в среду красной армии, оказался, как он сам выразился, вторым трестом. Первый трест, т.е. та организация, созданная ГПУ в России для улавливания нашей агентуры и для проникновения в нашу разведку, несколько лет тому назад причинила Александру Павловичу много затруднений, разрушила часть его связей с Россией, привела к выступлениям против него на страницах одного из парижских русских изданий и вынудила даже просить об освобождении его от ведущейся им работы. Отставка его Великим Князем не была принята. Деятельность свою Александр Павлович продолжал вести с полным напряжением, но обнаружение у себя на путях новой провокационной организации, несомненно, сильно повлияло на его внутреннее состояние.
В разговоре со мной Александр Павлович сказал, что он вообще не доверял и раньше этой организации, но что теперь для него стало ясно, что его надежды использовать ее хоть как-нибудь для борьбы с большевиками совершенно неосуществимы. О деталях моего разговора с Александром Павловичем при этом свидании мне приходилось делиться на страницах печати в период розысков его похитителей, поэтому возвращаться к ним я не буду. Хочу только высказать свое впечатление о том внутреннем переживании, которое, как мне казалось, испытывал Александр Павлович в то время.
Для меня совершенно ясно, что в период между его последней поездкой в Берлин и его похищением он переживал очень мрачные для него дни. Делясь, вполне естественно, о своих целях секретного порядка только с теми, кого ему, по каждому отдельному случаю, приходилось ставить о них в известность, он испытывал естественное одиночество. Он не мог, поэтому, найти в дни наступившего разочарования ни сочувствия, ни моральной поддержки. Он должен был сам находить в себе моральные силы, чтобы дать ответ на те сомнения, которые в нем зарождались. Его внутренний мир не должен был, по характеру его деятельности, выходить из рамок его души. Все мы знаем, как иногда трудно человеку в такие минуты разочарования одному разобраться в своих настроениях, в своих чувствах, в своих мыслях. Особенно тогда, когда эти действия не касаются только себя, но связаны с общим делом, а особенно с таким, в котором на карту ставится жизнь не одного смелого и преисполненного жертвенности русского патриота-офицера.
Мне не раз приходилось задумываться над тем, каким образом Александр Павлович через несколько дней после того, как ему пришлось реально убедиться в том, какими огромными и разнообразными действиями обставляют большевики слежку за его работой, после того, как он сам видел много раз тех агентов-филеров, которые следили за каждым его шагом, как мог он, именно в это время быть таким неосторожным, чтобы оказаться во власти ГПУ, и в такой обстановке, при которой нельзя было оказать никакого сопротивления,
Я находил только один ответ на собственные вопросы. Только чувство ответственности за то дело, которое он взял на свои плечи, заставляло его после неудачи в одном направлении не отказываться от всякой новой линии, которая давала ему надежду на установление связей в самой России.
Может быть, не за горами то время, когда раскроется правда его похищения. Одновременно мы, может быть, узнаем немало еще скрытых от нас обстоятельств, связанных с его работой. Многое для нас может оказаться неожиданным, но что будет несомненно - это выявление его смелости, решительности, неугасимой активности и личного мужества, которые Александр Павлович проявлял в эмиграции в своей работе за Россию и которые совершенно такие же, какие он выявлял на полях боев в Великую и Гражданскую войну.
Генерал Кутепов. Сборник статей. Париж, 1934; Новосибирск, 2005.
