Убийство Государя Александра II в марте 1881 года, а затем суд над организаторами его, показали процесс вызревания в российском образованном слое целого отряда нигилистов, дошедших до крайней фазы амбициозности, лишённой какой-либо почвы. Страсти, бушевавшие среди них, описаны в русской литературе. Но более всего отразил брожение интеллигенции Фёдор Михайлович Достоевский в своём романе "Бесы". Писатель, подбирая определение для бесов революции, назвал их лидеров "передовыми", вокруг которых обретается просто "сволочь", "дряннейшие людишки", "сор".
Открывают пути заговору и террору поначалу безобидные умники, склонные к бесплодным дискуссиям. Их словоблудие подхватывают все, заразившиеся вольнодумством, - им надо всё оспорить, осудить и очернить. Наконец, "передовыми" становятся чиновники, играющие в "современность", а потом и просто уступающие инициативу "сволочи". Эти уже без всякого признака мысли, но зато с сильным чувством беспокойства и нетерпения. И вот, как писал Достоевский, "дряннейшие людишки получили вдруг перевес, стали громко критиковать всё священное, тогда как прежде и рта не смели раскрыть, а первейшие люди, до тех пор так благополучно державшие верх, стали вдруг их слушать, а сами молчать; а иные так позорнейшим образом подхихикивать". И все эти "скорбно, но надменно улыбающиеся жидишки, хохотуны, заезжие путешественники, поэты с направлением из столицы, поэты взамен направления и таланта в поддевках и смазных сапогах, майоры и полковники, смеющиеся над бессмысленностию своего звания и за лишний рубль готовые тотчас же снять свою шпагу и улизнуть в писаря на железную дорогу; генералы, перебежавшие в адвокаты; развитые посредники, развивающиеся купчики, бесчисленные семинаристы, женщины, изображающие собою женский вопрос, - все это вдруг у нас взяло полный верх и над кем же? Над клубом, над почтенными сановниками, над генералами на деревянных ногах, над строжайшим и неприступнейшим нашим дамским обществом"...
Как только среди интеллигентов-народовольцев победило направление террора (как тогда выражались, "революционная борьба по методу Вильгельма Телля и Шарлоты Корде"), всякая пропагандистская работа и проповедь социализма в крестьянской среде отошли на второй план. Народоволец Николай Морозов писал: "...подбирали мы себя совсем не спрашивая, каких кто убеждений, а исключительно по нравственным качествам и по готовности жертвовать собой против деспотизма. За все время существования "Земли и воли" и "Народной воли", я не помню даже ни одного разговора в нашей среде о социализме...". Программу "Народной воли" (которая была написана "как-то вечером" Львом Тихомировым, впоследствии отошедшим от народовольцев и ставшим одним из теоретиков самодержавной государственности) приняли, но забыли на следующий же день о её содержании. Их документы порой разительно противоречили один другому. А письмо, направленное Наследнику престола после убийства Государя, было настолько несообразно всей деятельности народовольцев, что Александр III даже не поверил в его подлинность. У народовольцев не было ни идеологии, ни ясной программы - была одна лишь ненависть к Империи.
В Программе Исполнительного комитета "Народной воли" было отмечено, что народовольцы по своим убеждениям - социалисты и народники, но они считали, что сначала необходимо совершить демократический государственный переворот, и только после этого проводить социалистические преобразования. Морозов же в своих мемуарах пишет совершенно иное. Он припоминает, что только террор казался единственно действенным способом борьбы: "Всякое другое средство борьбы представлялось мне безнадежным среди окружавшего нас произвола и насилия, и всякая другая цель нецелесообразной, так как уже в то время я пришёл к убеждению в психической неподготовленности полуграмотных масс современного мне поколения к социалистическому строю, требующему от населения высшей психики, чем существующая теперь, и надеялся только на интеллигентскую, а не демократическую республику". В программе народовольцев народ должен был лишь содействовать перевороту и тем самым склонить на его сторону общественное мнение Европы.
"Интеллигентская республика" - ни что иное, как диктатура заговорщиков. Именно в этой форме осуществилась Республика Советов в 1917 году, и "новая демократическая Россия" в 1991-м. В обоих случаях заговор и переворот не предполагали никакого "проекта России". "Психическая неготовность" масс, зафиксированная Морозовым, указывала на колоссальный разрыв между интеллигентской страстью к общественным сдвигам и спокойной размеренностью жизни подавляющего большинства подданных исполинской Империи. Интеллигенция жаждала публичных дискуссий, межпартийных дрязг, народного представительства и отчётности "верхов" Империи перед народными трибунами. А народ просто хотел благополучия и справедливости, которые надеялся получить от "верхов", ведущих непростые реформы и ограждавших страну от внешних недругов.
Народовольцы говорили, что переворот нужен ради ликвидации гнёта государства и свободного развития народа сообразно его воле и наклонностям, а наклонности эти, как ожидалось, имеют в основе социалистическую направленность. Разумеется, никакой такой направленности в народе не было, народ не хотел жить неприкаянным, подбирая путь в бурях политических страстей. Этим он и не угодил "народникам". Чтобы понудить людей к "свободному выбору своего пути", народовольцы в конце концов пришли к идее цареубийства. Обезглавить государство, полагали они, стоит именно для того, чтобы народ отказался от тех табу, которые делали Империю несокрушимой. Устоявшееся престолонаследие превращало самодержцев в бесспорных правителей, для народа - в помазанников Божиих. Убийство царя означало, что "все позволено", что "Бога нет". И тогда вместо воли Божией, вместо богоданной власти народ должен был начать управлять собой сам - посредством интеллигенции.
"Перепроизводство" интеллигенции пополняло общество "дряннейшими людишками". Они захватывали внимание публики и претендовали на определение направления общественной дискуссии. Наглость этого племени, порождённого разбойничьими ухватками вчерашних сельских бузотёров, создавала им ореол героев. Причем, если в начале XIX века мода на "страдание от начальства" в лице гоголевского Чичикова была карикатурной, то в конце XIX века подобные карикатурные персонажи стали уже восприниматься всерьёз. Пострадавшие "за правду", разжалованные, сосланные становились уважаемыми гостями на уездных посиделках "лучших людей" (о чём написал Достоевский в своём романе "Бесы").
Русская натура всегда склонна сочувствовать схваченным разбойникам. Их душегубство, будучи пресечённым, кажется русскому человеку уже не опасным. Остается только сожаление о горькой судьбе "несчастненького". Русский человек часто ищет в разбойниках некоего "благородства". Участие в политике поднимало статус разнородной публики, претендующей быть "солью соли земли", новыми "сливками общества". И потому власть также считала схваченных народовольцев скорее военнопленными, чем уголовниками. Кроме того, у них появлялась публичная трибуна в ходе судебного разбирательства, а власть не имела такой трибуны.
Как только сельский душегуб, подстерегавший барина на большой дороге с кистенем и за обиду подпаливавший его усадьбу, обратился в полуобразованного разночинца, его преступная натура возжелала мстить не столько непосредственному обидчику, сколько общественному устройству, власти, государству. И уже одно то, что вся эта злоба как бы теряла признаки личной корысти и мести, превращало её в модное общественное поветрие.
Империя боролась с нигилистами виселицей и кандалами, но чаще - сажала их в казематы, где помилованные душегубы могли спокойно размышлять о революции. Но часто "высшая психика" интеллигенции не выдерживала прямых следствий политической борьбы - тюремного заключения. Значительная часть арестованных народовольцев в тюрьме сошли с ума, покончили жизнь самоубийством, бросались на надзирателей с целью получить смертный приговор.
Большинство приговорённых к пожизненным срокам соучастников подготовки убийства Александра II не выдержали заключения в Алексеевском равелине. Среди немногих выживших оказался Николай Морозов - своеобразный рекордсмен тюремной жизни, отсидевший в тюрьме 28 лет. Морозов спасся от собственной "высшей психики" только увлечением науками. Во время заточения и после тюрьмы его уже мало занимала революционная деятельность. Он стремился разработать свои научные идеи и издать то, что было написано им за время сидения за решёткой. Он сформулировал несколько продуктивных гипотез в химии и астрономии. Его семитомный труд "Христос", написанный в заключении, нашёл своего читателя только в наши дни. Морозов стал предтечей ревизионистов истории Фоменко и Носовского, засыпавших Россию своими псевдонаучными опровержениями всех исторических хроник.
Установки народовольцев позднее были подхвачены большевиками: земля - народу (крестьянам), фабрики - рабочим. Интеллигенции, согласно их призывам, доставались все преимущества водителей общества, использующих политические свободы и всеобщее и равное избирательное право и народное представительство. Но этот багаж большевики переосмыслили по-своему и не желали выводить пролетарскую революцию из народовольческих заговоров и помыслов о народной демократии. От своих последователей народовольцы удостоились лишь забвения, а от истинно русских людей - презрения.
http://www.russdom.ru/2006/200608i/20060821.shtml
Открывают пути заговору и террору поначалу безобидные умники, склонные к бесплодным дискуссиям. Их словоблудие подхватывают все, заразившиеся вольнодумством, - им надо всё оспорить, осудить и очернить. Наконец, "передовыми" становятся чиновники, играющие в "современность", а потом и просто уступающие инициативу "сволочи". Эти уже без всякого признака мысли, но зато с сильным чувством беспокойства и нетерпения. И вот, как писал Достоевский, "дряннейшие людишки получили вдруг перевес, стали громко критиковать всё священное, тогда как прежде и рта не смели раскрыть, а первейшие люди, до тех пор так благополучно державшие верх, стали вдруг их слушать, а сами молчать; а иные так позорнейшим образом подхихикивать". И все эти "скорбно, но надменно улыбающиеся жидишки, хохотуны, заезжие путешественники, поэты с направлением из столицы, поэты взамен направления и таланта в поддевках и смазных сапогах, майоры и полковники, смеющиеся над бессмысленностию своего звания и за лишний рубль готовые тотчас же снять свою шпагу и улизнуть в писаря на железную дорогу; генералы, перебежавшие в адвокаты; развитые посредники, развивающиеся купчики, бесчисленные семинаристы, женщины, изображающие собою женский вопрос, - все это вдруг у нас взяло полный верх и над кем же? Над клубом, над почтенными сановниками, над генералами на деревянных ногах, над строжайшим и неприступнейшим нашим дамским обществом"...
Как только среди интеллигентов-народовольцев победило направление террора (как тогда выражались, "революционная борьба по методу Вильгельма Телля и Шарлоты Корде"), всякая пропагандистская работа и проповедь социализма в крестьянской среде отошли на второй план. Народоволец Николай Морозов писал: "...подбирали мы себя совсем не спрашивая, каких кто убеждений, а исключительно по нравственным качествам и по готовности жертвовать собой против деспотизма. За все время существования "Земли и воли" и "Народной воли", я не помню даже ни одного разговора в нашей среде о социализме...". Программу "Народной воли" (которая была написана "как-то вечером" Львом Тихомировым, впоследствии отошедшим от народовольцев и ставшим одним из теоретиков самодержавной государственности) приняли, но забыли на следующий же день о её содержании. Их документы порой разительно противоречили один другому. А письмо, направленное Наследнику престола после убийства Государя, было настолько несообразно всей деятельности народовольцев, что Александр III даже не поверил в его подлинность. У народовольцев не было ни идеологии, ни ясной программы - была одна лишь ненависть к Империи.
В Программе Исполнительного комитета "Народной воли" было отмечено, что народовольцы по своим убеждениям - социалисты и народники, но они считали, что сначала необходимо совершить демократический государственный переворот, и только после этого проводить социалистические преобразования. Морозов же в своих мемуарах пишет совершенно иное. Он припоминает, что только террор казался единственно действенным способом борьбы: "Всякое другое средство борьбы представлялось мне безнадежным среди окружавшего нас произвола и насилия, и всякая другая цель нецелесообразной, так как уже в то время я пришёл к убеждению в психической неподготовленности полуграмотных масс современного мне поколения к социалистическому строю, требующему от населения высшей психики, чем существующая теперь, и надеялся только на интеллигентскую, а не демократическую республику". В программе народовольцев народ должен был лишь содействовать перевороту и тем самым склонить на его сторону общественное мнение Европы.
"Интеллигентская республика" - ни что иное, как диктатура заговорщиков. Именно в этой форме осуществилась Республика Советов в 1917 году, и "новая демократическая Россия" в 1991-м. В обоих случаях заговор и переворот не предполагали никакого "проекта России". "Психическая неготовность" масс, зафиксированная Морозовым, указывала на колоссальный разрыв между интеллигентской страстью к общественным сдвигам и спокойной размеренностью жизни подавляющего большинства подданных исполинской Империи. Интеллигенция жаждала публичных дискуссий, межпартийных дрязг, народного представительства и отчётности "верхов" Империи перед народными трибунами. А народ просто хотел благополучия и справедливости, которые надеялся получить от "верхов", ведущих непростые реформы и ограждавших страну от внешних недругов.
Народовольцы говорили, что переворот нужен ради ликвидации гнёта государства и свободного развития народа сообразно его воле и наклонностям, а наклонности эти, как ожидалось, имеют в основе социалистическую направленность. Разумеется, никакой такой направленности в народе не было, народ не хотел жить неприкаянным, подбирая путь в бурях политических страстей. Этим он и не угодил "народникам". Чтобы понудить людей к "свободному выбору своего пути", народовольцы в конце концов пришли к идее цареубийства. Обезглавить государство, полагали они, стоит именно для того, чтобы народ отказался от тех табу, которые делали Империю несокрушимой. Устоявшееся престолонаследие превращало самодержцев в бесспорных правителей, для народа - в помазанников Божиих. Убийство царя означало, что "все позволено", что "Бога нет". И тогда вместо воли Божией, вместо богоданной власти народ должен был начать управлять собой сам - посредством интеллигенции.
"Перепроизводство" интеллигенции пополняло общество "дряннейшими людишками". Они захватывали внимание публики и претендовали на определение направления общественной дискуссии. Наглость этого племени, порождённого разбойничьими ухватками вчерашних сельских бузотёров, создавала им ореол героев. Причем, если в начале XIX века мода на "страдание от начальства" в лице гоголевского Чичикова была карикатурной, то в конце XIX века подобные карикатурные персонажи стали уже восприниматься всерьёз. Пострадавшие "за правду", разжалованные, сосланные становились уважаемыми гостями на уездных посиделках "лучших людей" (о чём написал Достоевский в своём романе "Бесы").
Русская натура всегда склонна сочувствовать схваченным разбойникам. Их душегубство, будучи пресечённым, кажется русскому человеку уже не опасным. Остается только сожаление о горькой судьбе "несчастненького". Русский человек часто ищет в разбойниках некоего "благородства". Участие в политике поднимало статус разнородной публики, претендующей быть "солью соли земли", новыми "сливками общества". И потому власть также считала схваченных народовольцев скорее военнопленными, чем уголовниками. Кроме того, у них появлялась публичная трибуна в ходе судебного разбирательства, а власть не имела такой трибуны.
Как только сельский душегуб, подстерегавший барина на большой дороге с кистенем и за обиду подпаливавший его усадьбу, обратился в полуобразованного разночинца, его преступная натура возжелала мстить не столько непосредственному обидчику, сколько общественному устройству, власти, государству. И уже одно то, что вся эта злоба как бы теряла признаки личной корысти и мести, превращало её в модное общественное поветрие.
Империя боролась с нигилистами виселицей и кандалами, но чаще - сажала их в казематы, где помилованные душегубы могли спокойно размышлять о революции. Но часто "высшая психика" интеллигенции не выдерживала прямых следствий политической борьбы - тюремного заключения. Значительная часть арестованных народовольцев в тюрьме сошли с ума, покончили жизнь самоубийством, бросались на надзирателей с целью получить смертный приговор.
Большинство приговорённых к пожизненным срокам соучастников подготовки убийства Александра II не выдержали заключения в Алексеевском равелине. Среди немногих выживших оказался Николай Морозов - своеобразный рекордсмен тюремной жизни, отсидевший в тюрьме 28 лет. Морозов спасся от собственной "высшей психики" только увлечением науками. Во время заточения и после тюрьмы его уже мало занимала революционная деятельность. Он стремился разработать свои научные идеи и издать то, что было написано им за время сидения за решёткой. Он сформулировал несколько продуктивных гипотез в химии и астрономии. Его семитомный труд "Христос", написанный в заключении, нашёл своего читателя только в наши дни. Морозов стал предтечей ревизионистов истории Фоменко и Носовского, засыпавших Россию своими псевдонаучными опровержениями всех исторических хроник.
Установки народовольцев позднее были подхвачены большевиками: земля - народу (крестьянам), фабрики - рабочим. Интеллигенции, согласно их призывам, доставались все преимущества водителей общества, использующих политические свободы и всеобщее и равное избирательное право и народное представительство. Но этот багаж большевики переосмыслили по-своему и не желали выводить пролетарскую революцию из народовольческих заговоров и помыслов о народной демократии. От своих последователей народовольцы удостоились лишь забвения, а от истинно русских людей - презрения.
http://www.russdom.ru/2006/200608i/20060821.shtml
