"...И было тогда такое лютое время Божия гнева, что люди не чаяли впредь спасения себе; чуть не вся земля Русская опустела; и прозвали старики наши это лютое время - лихолетье, потому что тогда была на Русскую землю такая беда, какой не бывало от начала мира: великий гнев Божий на людях, глады, моры... звери поедали живых людей, и люди людей ели; и пленение было великое людям! Жигимонт, польский король, велел все Московское государство предать огню и мечу и ниспровергнуть всю красоту благолепия земли Русской за то, что мы не хотели признать царем на Москве некрещеного сына его Владислава... Но Господь услышал молитву людей Своих... и послал к ним ангела Своего, да умирит всю землю и соймет тягость со всех людей Своих".
26 октября 1612 года польский гарнизон Кремля сложил оружие. С правлением оккупантов на Руси было покончено...
Все было как всегда: все та же мягкая шелковая ряса, привычная тяжесть патриаршей панагии на толстой золотой цепи, благоговейная внимательность слуг, иереев и диаконов. Ермоген по-прежнему жил в патриарших кремлевских палатах, среди любимых икон и привычного дорогого убранства. Он был умерен в еде, но для гостей еще пышнее и богаче стал его патриарший стол во время трапез - поляки и новоявленные бояре, получившие титул от Лжедмитрия Второго, набиваясь на дружбу, чуть не каждый день присылали бочонки токайского и рейнского вина, кадки волжской икры и копченых целиковых осетров.
Распоряжения Ермогена по-прежнему почтительно выслушивали, записывали и исполняли еще реже, чем раньше. Так уж повелось на Руси в начале XVII века, начиная с последних лет царствования Бориса Годунова, что у каждого завелось свое мнение, исчез страх Божий в людях и подчиняться духовной и светской власти стало считаться глупым и едва ли не постыдным. Теперь, когда развал страны дошел до логичного завершения, Кремль и столицу оккупировали поляки и изменники - его, русского патриарха, только выслушивали, а все дела всегда вершили по-своему.
Вечерами и по утрам воскресений, в часы, не занятые службой, слух Ермогена терзал отдаленный гул органа и нестройное хоровое пение на латыни. Выстроив костел в Кремле, на месте запустевшего двора усопшего государя Бориса Годунова, поляки специально не закрывали двери во время месс и орали гимны во всю мощь отполированных горилкой глоток. Но что мог поделать он один, пожилой, содержавшийся фактически под домашним арестом, со всех сторон окруженный предателями православный патриарх, когда разбито и разбежалось русское войско, нет на престоле царя, изменила знать, всяк думает лишь о своей голове и кармане, оккупированы иноземцами приграничные города - Новгород, Смоленск, отделились земли Украины и порубежных казаков?
Насчет власти "цивилизованной" Польши Ермоген не обольщался, он помнил слова понаехавших оттуда иудеев-к
упцов: "Дайте нам контроль за деньгами страны, и нам не важно, кто будет сидеть на троне!" На троне в Польше сидел король Жигимонт (Сигизмунд по-латыни), а всей казной Руси распоряжался пока "возлюбленный друг великого Короля Польского Федька Андронов со товарищами". Только вот надолго ли?
Но его, патриарха Ермогена, пока ведь никто не трогал! Коль есть шанс спастись самому, может, так и надо, как предыдущий русский царь Василий Шуйский - тихо сидеть в Кремле, молиться по возможности Богу, спокойно наблюдать, как отпадают от Руси область за областью, город за городом, как жгут и превращают в костелы храмы и церкви на Украине, как души людские одну за другой улавливают в сети католики? Ведь при первой же попытке сопротивления его и немногих верных иноков просто уморят. Так не лучше ли уцелеть, чтоб хоть молитвой и утешением облегчить участь гибнущего народа?
Ермоген уж раз чуть не погиб, ввязавшись в политику. Спас, не выдал на пытке посланный к русским повстанцам с грамотами верный батюшка. Но, догадываясь, "откуда ветер дует", снаряжая гонца к королю Жигимонту, засевшие в Кремле поляки дали патриарху прочесть свое донесение. "А в том же часе... поймали попа-лазутчика. Попа пытали, не тайно, но созвав много дворян, и гостей, и старост, и соцких, и тот поп в расспросе и на пытке сказывал... что по ссылке со многими московскими людьми умыслил: пришед войском под Москву, войти в Кремль-город от реки Водяными воротами и тайниками, которые там вымурованы суть, и... людей польских и литовских, кои вместе стояли... побить... И поп за то по приговору боярскому на кол посажен, и тую мову свою смертию окончил и закрепил".
Конечно, Ермоген понимал, что глупо браться не за свое дело. Во-первых, не должно Церкви вмешиваться в мирские дела. Во-вторых, не ему, бесхитростному и прямому, сговариваться с людьми, посылать тайные грамоты, скрытно сбирать деньги на православное войско. Не ему! Но тогда кому же?
Он знал, что свершат оккупанты, если их не остановить, уже в ближайшие годы. Точно так же действовали католики в когда-то православно-языческой Литве, на Западной Украине и в Молдове (бывшей Красной Руси, Великом княжестве Галицком).
О нет, никто не будет людей насильно перекрещивать в католичество, расказачивать и ополячивать (хоть и такое возможно!). Просто объявят свободу совести, понастроят на папские деньги костелов, с красивой органной музыкой, с прельстительными картинами, нарисованными несравненными итальянскими живописцами. Пригласят из Европы деятельных ксендзов, всегда готовых помочь, материально - бедным, советом и рекомендацией к власть имущим - богатым, станут бесплатно учить русских детей в воскресных католических школах (количество-то сребреников у папы немереное!). Воеводами и боярами станут назначать впредь только нехристей, католиков и приспособленцев, которым лишь бы набить карман, а там хоть трава не расти. Постепенно станет иноверной вся русская знать, понаедут на Русь другие народы и русские, православные люди исчезнут, как исчезли в Литве, как исчезли на Красной Руси, превращенной католиками в Молдову и Западную Украину.
Будут другие люди, другие города и, может быть, другая речь. И не будет больше никогда ни золотых куполов церквей, ни икон, ни колокольного звона, ни бородатых степенных мужиков, ни русоголовых детей, ни добрых молодцев - косая сажень в плечах, ни катающихся с ними на Масленицу в санях розовощеких смеющихся русских девушек. Исчезнет все, что любим мы, русские!
Со стен, со старинных икон, писанных русскими изографами, и Спас Ярое Око, и скорбная Богоматерь, и добрый Никола как бы говорили Ермогену: "Нет! Этого нельзя допустить!"
Потому во все концы необъятной Руси полетели его патриаршии грамоты. Ермоген призывал русских людей "целовать крест, стоять за Дом Пречистой Богородицы и за чудотворные мощи, за святые Божии церкви и за православную христианскую веру... не целовать креста польскому королю, не служить ему и очистить Московское царство от всех поляков и литовцев".
Потому восстали города, пропадали на русских дорогах гонцы и фуражиры поляков. Потому в марте 1611 года русское ополчение по трем дорогам надвигалось на захваченный оккупантами стольный город Москву.
В Кремле перепуганные изменники-бояре, подбиваемые поляками, приступили к Ермогену. Михаил Салтыков говорил патриарху: "Ты писал по городам, велел им собираться да идти под Москву; теперь отпиши им, чтоб не ходили!"
Мужественный патриарх так отвечал предателям: "Коли ты и все изменники, что с тобою, а с вами и королевские люди, коли все вы выйдете из Москвы вон, я отпишу к ним, чтоб воротились назад... Я, смиренный Ермоген, благословляю их, чтоб они совершили начатое непременно, не уставали бы, пока увидят желаемое: уже я вижу, что истинная вера попирается от еретиков и от вас, изменников, и приходит Москве конечное разорение и запустение святых Божиих церквей; не могу слышать латинского пения, а латины костел устроили на дворе Бориса".
В ответ на слова владыки предатель Мишка Салтыков закричал: "Я убью тебя!" - выхватил из-за пояса нож и замахнулся на Ермогена. Патриарх осенил его крестом и спокойно произнес: "Не страшусь ножа твоего, но вооружаюсь силою Креста Христова..."
Мишка Салтыков упал на колени, взревел в голос от ярости, предчувствия расплаты, страха и бессилия, затем несколько раз ножом ударил в деревянные доски пола. Подхватив обезумевшего боярина под руки, ни с чем ушли от Ермогена изменники. После свершилось невиданное на Руси - патриарх был заключен предателями под стражу.
Но и из заточения тайно рассылались Ермогеном по русским городам грамоты, призывавшие не признавать католическую девку Маринку Мнишек и сына ее от Тушинского вора, Лжедмитрия Второго. Одинаково отвергались притязания короля польского и всех самозванцев, домогавшихся царского престола без законного на то права. Говорилось, что только вся Русская земля, правильно и полно представленная выборными на Земском Соборе, сможет выбрать законного государя, "кого нам Бог даст". А пока нужно соединиться против поляков, бунтовщиков и предателей Отечества.
Призыв был услышан. Из Рязани, Коломны, с Украины и Владимирщины шли и шли к Москве русские воины, в числе их опытные в бою, хорошо вооруженные дворяне и казаки. Из Нижнего Новгорода вели ополчение страшный для поляков князь Пожарский и великодушный гражданин Козьма Минин.
Напуганный таким развитием событий, польский гетман Гонсевский явился к заключенному в Кремле патриарху Ермогену и грубо сказал: "Ты - первый зачинщик измены и всего возмущения. По твоему письму ратные люди идут к Москве!.. Отпиши им теперь, чтобы отошли, а то мы велим уморить тебя злою смертью".
Но мужественный старец так отвечал оккупанту: "Да будет над ними милость от Бога и от нашего смирения благословение, а на изменников да излиется от Бога гнев, а от нашего смирения да будут прокляты в сем веке и в будущем".
За такие речи Ермогена еще крепче заперли в подземелье Чудова монастыря, но на все увещевания и угрозы старец отвечал твердо: "Что вы мне угрожаете? Боюсь одного Бога".
17 февраля 1612 года смиренный старец, несломленный и не покорившийся неприятелю, умер, заморенный голодом. А 26 октября 1612 года голод и безнадежность положения заставили польский гарнизон Кремля сложить оружие. С правлением оккупантов на Руси было покончено.
Из газеты "Голос совести"
http://www.zaistinu.ru/articles/?aid=856
26 октября 1612 года польский гарнизон Кремля сложил оружие. С правлением оккупантов на Руси было покончено...
Все было как всегда: все та же мягкая шелковая ряса, привычная тяжесть патриаршей панагии на толстой золотой цепи, благоговейная внимательность слуг, иереев и диаконов. Ермоген по-прежнему жил в патриарших кремлевских палатах, среди любимых икон и привычного дорогого убранства. Он был умерен в еде, но для гостей еще пышнее и богаче стал его патриарший стол во время трапез - поляки и новоявленные бояре, получившие титул от Лжедмитрия Второго, набиваясь на дружбу, чуть не каждый день присылали бочонки токайского и рейнского вина, кадки волжской икры и копченых целиковых осетров.
Распоряжения Ермогена по-прежнему почтительно выслушивали, записывали и исполняли еще реже, чем раньше. Так уж повелось на Руси в начале XVII века, начиная с последних лет царствования Бориса Годунова, что у каждого завелось свое мнение, исчез страх Божий в людях и подчиняться духовной и светской власти стало считаться глупым и едва ли не постыдным. Теперь, когда развал страны дошел до логичного завершения, Кремль и столицу оккупировали поляки и изменники - его, русского патриарха, только выслушивали, а все дела всегда вершили по-своему.
Вечерами и по утрам воскресений, в часы, не занятые службой, слух Ермогена терзал отдаленный гул органа и нестройное хоровое пение на латыни. Выстроив костел в Кремле, на месте запустевшего двора усопшего государя Бориса Годунова, поляки специально не закрывали двери во время месс и орали гимны во всю мощь отполированных горилкой глоток. Но что мог поделать он один, пожилой, содержавшийся фактически под домашним арестом, со всех сторон окруженный предателями православный патриарх, когда разбито и разбежалось русское войско, нет на престоле царя, изменила знать, всяк думает лишь о своей голове и кармане, оккупированы иноземцами приграничные города - Новгород, Смоленск, отделились земли Украины и порубежных казаков?
Насчет власти "цивилизованной" Польши Ермоген не обольщался, он помнил слова понаехавших оттуда иудеев-к
упцов: "Дайте нам контроль за деньгами страны, и нам не важно, кто будет сидеть на троне!" На троне в Польше сидел король Жигимонт (Сигизмунд по-латыни), а всей казной Руси распоряжался пока "возлюбленный друг великого Короля Польского Федька Андронов со товарищами". Только вот надолго ли?
Но его, патриарха Ермогена, пока ведь никто не трогал! Коль есть шанс спастись самому, может, так и надо, как предыдущий русский царь Василий Шуйский - тихо сидеть в Кремле, молиться по возможности Богу, спокойно наблюдать, как отпадают от Руси область за областью, город за городом, как жгут и превращают в костелы храмы и церкви на Украине, как души людские одну за другой улавливают в сети католики? Ведь при первой же попытке сопротивления его и немногих верных иноков просто уморят. Так не лучше ли уцелеть, чтоб хоть молитвой и утешением облегчить участь гибнущего народа?
Ермоген уж раз чуть не погиб, ввязавшись в политику. Спас, не выдал на пытке посланный к русским повстанцам с грамотами верный батюшка. Но, догадываясь, "откуда ветер дует", снаряжая гонца к королю Жигимонту, засевшие в Кремле поляки дали патриарху прочесть свое донесение. "А в том же часе... поймали попа-лазутчика. Попа пытали, не тайно, но созвав много дворян, и гостей, и старост, и соцких, и тот поп в расспросе и на пытке сказывал... что по ссылке со многими московскими людьми умыслил: пришед войском под Москву, войти в Кремль-город от реки Водяными воротами и тайниками, которые там вымурованы суть, и... людей польских и литовских, кои вместе стояли... побить... И поп за то по приговору боярскому на кол посажен, и тую мову свою смертию окончил и закрепил".
Конечно, Ермоген понимал, что глупо браться не за свое дело. Во-первых, не должно Церкви вмешиваться в мирские дела. Во-вторых, не ему, бесхитростному и прямому, сговариваться с людьми, посылать тайные грамоты, скрытно сбирать деньги на православное войско. Не ему! Но тогда кому же?
Он знал, что свершат оккупанты, если их не остановить, уже в ближайшие годы. Точно так же действовали католики в когда-то православно-языческой Литве, на Западной Украине и в Молдове (бывшей Красной Руси, Великом княжестве Галицком).
О нет, никто не будет людей насильно перекрещивать в католичество, расказачивать и ополячивать (хоть и такое возможно!). Просто объявят свободу совести, понастроят на папские деньги костелов, с красивой органной музыкой, с прельстительными картинами, нарисованными несравненными итальянскими живописцами. Пригласят из Европы деятельных ксендзов, всегда готовых помочь, материально - бедным, советом и рекомендацией к власть имущим - богатым, станут бесплатно учить русских детей в воскресных католических школах (количество-то сребреников у папы немереное!). Воеводами и боярами станут назначать впредь только нехристей, католиков и приспособленцев, которым лишь бы набить карман, а там хоть трава не расти. Постепенно станет иноверной вся русская знать, понаедут на Русь другие народы и русские, православные люди исчезнут, как исчезли в Литве, как исчезли на Красной Руси, превращенной католиками в Молдову и Западную Украину.
Будут другие люди, другие города и, может быть, другая речь. И не будет больше никогда ни золотых куполов церквей, ни икон, ни колокольного звона, ни бородатых степенных мужиков, ни русоголовых детей, ни добрых молодцев - косая сажень в плечах, ни катающихся с ними на Масленицу в санях розовощеких смеющихся русских девушек. Исчезнет все, что любим мы, русские!
Со стен, со старинных икон, писанных русскими изографами, и Спас Ярое Око, и скорбная Богоматерь, и добрый Никола как бы говорили Ермогену: "Нет! Этого нельзя допустить!"
Потому во все концы необъятной Руси полетели его патриаршии грамоты. Ермоген призывал русских людей "целовать крест, стоять за Дом Пречистой Богородицы и за чудотворные мощи, за святые Божии церкви и за православную христианскую веру... не целовать креста польскому королю, не служить ему и очистить Московское царство от всех поляков и литовцев".
Потому восстали города, пропадали на русских дорогах гонцы и фуражиры поляков. Потому в марте 1611 года русское ополчение по трем дорогам надвигалось на захваченный оккупантами стольный город Москву.
В Кремле перепуганные изменники-бояре, подбиваемые поляками, приступили к Ермогену. Михаил Салтыков говорил патриарху: "Ты писал по городам, велел им собираться да идти под Москву; теперь отпиши им, чтоб не ходили!"
Мужественный патриарх так отвечал предателям: "Коли ты и все изменники, что с тобою, а с вами и королевские люди, коли все вы выйдете из Москвы вон, я отпишу к ним, чтоб воротились назад... Я, смиренный Ермоген, благословляю их, чтоб они совершили начатое непременно, не уставали бы, пока увидят желаемое: уже я вижу, что истинная вера попирается от еретиков и от вас, изменников, и приходит Москве конечное разорение и запустение святых Божиих церквей; не могу слышать латинского пения, а латины костел устроили на дворе Бориса".
В ответ на слова владыки предатель Мишка Салтыков закричал: "Я убью тебя!" - выхватил из-за пояса нож и замахнулся на Ермогена. Патриарх осенил его крестом и спокойно произнес: "Не страшусь ножа твоего, но вооружаюсь силою Креста Христова..."
Мишка Салтыков упал на колени, взревел в голос от ярости, предчувствия расплаты, страха и бессилия, затем несколько раз ножом ударил в деревянные доски пола. Подхватив обезумевшего боярина под руки, ни с чем ушли от Ермогена изменники. После свершилось невиданное на Руси - патриарх был заключен предателями под стражу.
Но и из заточения тайно рассылались Ермогеном по русским городам грамоты, призывавшие не признавать католическую девку Маринку Мнишек и сына ее от Тушинского вора, Лжедмитрия Второго. Одинаково отвергались притязания короля польского и всех самозванцев, домогавшихся царского престола без законного на то права. Говорилось, что только вся Русская земля, правильно и полно представленная выборными на Земском Соборе, сможет выбрать законного государя, "кого нам Бог даст". А пока нужно соединиться против поляков, бунтовщиков и предателей Отечества.
Призыв был услышан. Из Рязани, Коломны, с Украины и Владимирщины шли и шли к Москве русские воины, в числе их опытные в бою, хорошо вооруженные дворяне и казаки. Из Нижнего Новгорода вели ополчение страшный для поляков князь Пожарский и великодушный гражданин Козьма Минин.
Напуганный таким развитием событий, польский гетман Гонсевский явился к заключенному в Кремле патриарху Ермогену и грубо сказал: "Ты - первый зачинщик измены и всего возмущения. По твоему письму ратные люди идут к Москве!.. Отпиши им теперь, чтобы отошли, а то мы велим уморить тебя злою смертью".
Но мужественный старец так отвечал оккупанту: "Да будет над ними милость от Бога и от нашего смирения благословение, а на изменников да излиется от Бога гнев, а от нашего смирения да будут прокляты в сем веке и в будущем".
За такие речи Ермогена еще крепче заперли в подземелье Чудова монастыря, но на все увещевания и угрозы старец отвечал твердо: "Что вы мне угрожаете? Боюсь одного Бога".
17 февраля 1612 года смиренный старец, несломленный и не покорившийся неприятелю, умер, заморенный голодом. А 26 октября 1612 года голод и безнадежность положения заставили польский гарнизон Кремля сложить оружие. С правлением оккупантов на Руси было покончено.
Из газеты "Голос совести"
http://www.zaistinu.ru/articles/?aid=856
