Судьба советских военнопленных в годы Второй мировой войны составляет одну из самых трагичных страниц нашего прошлого. Многие десятилетия этот вопрос обходился молчанием или рассматривался с тенденциозных позиций, подчиненных требованиям коммунистической пропаганды. Лишь в последние двадцать лет этот вопрос стал, наконец, предметом объективного и нравственно взвешенного исследования. Одним из "белых пятен" в военной и исторической литературе остается участие Русской Православной Церкви в судьбе военнопленных. В отечественной церковно-исторической литературе эта тема не находила до последнего времени сколько-нибудь заметного отражения в связи с тем, что наибольшую помощь советским военнопленным оказывали представители Русской Православной Церкви Заграницей.
Стремительное наступление германских вооруженных сил привело уже в конце 1941 года к ситуации, когда в тылу немецко-фашистских войск оказалось около 3,5 миллионов советских военнопленных, к которым в 1942 году прибавилось еще более миллиона. Всего же за весь период войны количество советских военнопленных составило более 5 млн. 734 тыс. человек. При этом и Советский Союз, и фашистская Германия с самого начала войны фактически отказались от исполнения требований всех международных конвенций о военнопленных.
Уже 16 июня 1941 года генерал Г.Рейнеке, начальник Службы общего управления армии при Верховном командовании вооруженными силами Германии, издал директиву об обращении с попавшими в плен советскими военнослужащими. Эта директива не только подтверждала уже действовавший приказ о немедленном расстреле попадавших в плен политработников, сотрудников НКВД и военнослужащих еврейской национальности, но и подчеркивала, что "в отношении военнопленных Красной армии следует соблюдать исключительную осторожность и настороженность. Следует считаться со злонамеренным поведением особенно военнопленных азиатского происхождения. Поэтому необходимо решительное и энергичное пресечение даже малейших признаков неповиновения". Основные принципы этой политики, основывавшейся на нацистской идеологии, проводились в жизнь на протяжении всего периода войны.
Но не менее жестокой по отношению к советским военнопленным была политика советского руководства. Отказываясь от любых переговоров об оказании помощи советским военнопленным при посредничестве Международного Красного Креста, сталинский режим уже в первые месяцы войны объявил их изменниками Родины. В приказе народного комиссара обороны СССР N 270 от 16 августа 1941 года подчеркивалось: "Командиров и политработников, во время боя срывающих знаки различия и дезертирующих в тыл или сдающихся в плен врагу, считать злостными дезертирами, семьи которых подлежат аресту как родственники нарушивших присягу и предавших свою родину дезертиров... Обязать каждого военнослужащего независимо от его служебного положения потребовать от вышестоящего начальника, если часть его находится в окружении, драться до последней возможности, чтобы пробиться к своим, и если такой начальник или часть красноармейцев вместо организации отпора врагу предпочтут сдаться ему в плен - уничтожать их всеми средствами, как наземными, так и воздушными, а семьи сдавшихся в плен красноармейцев лишать государственного пособия и помощи". На протяжении всей войны коммунистическое руководство не предпринимало никаких попыток облегчить отчаянное положение советских военнопленных и всячески насаждало пропагандистское представление о них как о государственных преступниках.
В результате погибли более 3,5 миллионов советских военнопленных, смертность которых составляла в среднем 57%. Для сравнения следует указать, что смертность американских и английских военнопленных в немецких лагерях составляла 3,5%, и даже смертность американских военнопленных в считавшихся весьма жестокими японских лагерях не превышала 27%. Отметим также, что в годы Первой мировой войны, когда правительства России и Германии старались придерживаться принципов международного права, смертность среди русских военнопленных составляла в среднем 5,4%.
В этих трагических условиях единственным общественным институтом, способным отозваться на нужды советских военнопленных, оставалась Русская Православная Церковь, которая имела многовековой опыт оказания как духовной, так и материальной помощи всем пребывающим в узах.
Вместе с тем, возрождение церковной жизни на оккупированных территориях ставило перед духовенством задачи первостепенного пастырского окормления гражданского населения. Тем не менее, уже в ноябре 1941 года Псковская духовная миссия призывала свою паству оказывать материальную помощь советским военнопленным.
Представители Русской Православной Церкви Заграницей уже в первые месяцы войны откликнулись на духовные и материальные нужды советских военнопленных, прибывавших в Германию и в оккупированные страны Европы. Уже 21 июля 1941 года возглавлявший Германскую епархию РПЦЗ архиепископ Серафим (Ляде) обратился к германскому командованию с письмом, в котором просил предоставить русскому духовенству возможность "организовать православное душепопечение пленных красноармейцев" и "посылать священников с целью совершения богослужений в лагерях военнопленных". Однако это предложение не получило поддержки, поскольку существовал соответствующий приказ начальника Имперской службы безопасности Гейдриха. В этом приказе подчеркивалось, что "религиозную опеку военнопленных не следует особо стимулировать и поддерживать. Там, где среди военнопленных имеются священнослужители, последние могут... осуществлять религиозную деятельность. Привлечение священников из Генерал-губернаторства или с территории Рейха для религиозной опеки советско-русских военнопленных исключается". По замечанию М.В. Шкаровского, "фактически этот приказ был близок к полному запрету, так как священники среди военнопленных, естественно, являлись редчайшим исключением".
Однако исполнение приказа далеко не всегда было безусловным, и некоторые коменданты лагерей разрешали духовенству вести пастырскую деятельность. Например, уже в сентябре-октябре 1941 года в лагере города Судауена в Восточной Пруссии священник Владимир Жеромский провел несколько богослужений, на которых присутствовало до полутора тысяч военнопленных. Священнику даже удалось составить хор в 50 человек, сумевших по памяти пропеть необходимые церковные песнопения. Подобные случаи известны не только в лагерях в Германии, но и на всей оккупированной территории.
В связи с этим в январе 1942 года собрание духовенства Германской епархии уполномочило архиепископа Серафима вновь обратиться к германскому военному руководству с просьбой о разрешении осуществлять систематическую пастырскую деятельность по отношению к советским военнопленным. Однако весной 1942 года последовал очередной отрицательный ответ. Такая же реакция была и по отношению к инициативам представителей Московской Патриархии, действовавших на оккупированной территории.
Пастырскую деятельность среди военнопленных вели и священнослужители Западно-Европейского Экзархата Вселенской Патриархии. Архимандрит Иоанн (Шаховской) позднее так описывал свое посещение в 1942 году лагеря в окрестностях Бад-Киссингена. "В нем содержалось около трех тысяч советских командиров, главным образом, молодых лейтенантов; но были и штаб-офицеры - в особом здании... Можно представить мое удивление, когда среди этих советских офицеров, родившихся после Октября, сразу же организовался церковный хор, спевший без нот всю литургию. Приблизительно половина пленных захотели принять участие в церковной службе и общей исповеди и причастились Святых Тайн. В этой поездке меня сопровождал о. Александр Киселев... Мы остались под огромным впечатлением от этой встречи с несчастными, раздавленными и войной, и лишениями, и унижениями русскими людьми".
Регулярные попытки православного духовенства осуществлять церковную деятельность среди военнопленных на основе частных договоренностей с отдельными представителями лагерной администрации подчас приводили к весьма значительным результатам. Так 2 августа 1943 года в лагере для военнопленных в Луккенвальде епископ Потсдамский Филипп совершил освящение храма во имя св. равноапостольного князя Владимира, устроенного в специально отведенном для этого бараке. Еженедельные воскресные богослужения в этом храме стали совершаться одним из узников, священником Михаилом Поповым.
Необходимо подчеркнуть, что богослужения в лагерях для военнопленных часто сопровождались оказанием узникам и материальной помощи в виде передачи продовольствия и одежды, которые собирались среди прихожан православных храмов.
Во-первых, на протяжении всей Второй мировой войны Православная Церковь являлась единственным общественным институтом, пытавшимся последовательно и бескорыстно оказывать моральную и материальную помощь советским военнопленным, действуя в условиях господства фашистского и коммунистического режимов.
Во-вторых, несмотря на все попытки придать этой помощи организованный характер, русское духовенство было обречено ограничивать эту помощь лишь отдельными мероприятиями, масштаб и продолжительность которых зависели от расположения представителей немецкой лагерной администрации.
В-третьих, в оказании помощи советским военнопленным стремились принять участие представители духовенства всех основных юрисдикций Русской Православной Церкви. Но в силу пребывания большинства советских военнопленных на территории, где осуществляли свою деятельность приходы Русской Православной Церкви Заграницей, и в силу наибольшего доверия немецких властей к этой юрисдикции Русской Православной Церкви, именно "карловацкому" духовенству суждено было сыграть наиболее заметную роль в пастырском окормлении и гуманитарной помощи советским военнопленным.
В-четвертых, в этой беспрецедентной для русской истории ситуации представители Русской Православной Церкви обрели уникальный опыт преодоления юрисдикционно-политических разделений в совместном служении сострадания и любви по отношении к пребывавшим в узах русским воинам.
Патриарх Московский и всея Руси Алексий:
С самого начала гитлеровской оккупации на территории Эстонии появились концлагеря. Гитлеровцы не препятствовали деятельности православных священников на оккупированных территориях. Они действовали так, чтобы представить себя защитниками веры, хотя, конечно, таковыми не являлись. Епископ Нарвский Павел добился согласия немцев на духовное окормление заключенных и помощь им продуктами и одеждой. Даже когда в одном из концлагерей вспыхнула эпидемия тифа, епископ Павел не изменил себе и продолжил там пастырское служение с риском для собственного здоровья. Мой отец горячо поддержал Владыку и едва ли не ежедневно стал бывать в лагерях. В бараке нам выделяли комнату или просто отгораживали закуток. Там ставили переносной престол, на котором и совершались богослужения. Многие пленные просили их окрестить, никому из них не отказывали.
В качестве псаломщика отец брал с собой будущего митрополита Таллинского и всей Эстонии Корнилия (Якобса), а мальчиком-прислужником - меня. Ездила с нами по лагерям и мама, но ей это давалось слишком тяжело - после увиденного она несколько дней не могла прийти в себя. Да и я никогда в своей жизни больше не видел столько горя, страданий и трагедий, сосредоточенных на одном пятачке земли. Заключенных содержали в нечеловеческих условиях. Обращение к вере, духовная поддержка священнослужителей им были крайне необходимы. Кроме того, мы собирали продукты, одежду, лекарства для этих забитых, голодных людей. В лагере Палдиски мы использовали пустующий храм. Там размещали привозной престол и совершали богослужения. Многих крестили. В этих лагерях я впервые начал читать Шесто-псалмие.
Особенно жалко было детей - перепуганных, голодных. С одним из них, Василием Ермаковым, я познакомился ближе. Мальчик попал в лагерь вместе с младшей сестренкой Варварой. Они были
детьми священника Василия Веревкина, также оказавшегося в плену. Правда,
детьми духовными. Но для администрации лагеря отец Василий эту деталь не уточнял, что в конечном итоге и спасло ребят. Родом все они были из Орловской области. В разгар битвы на Курской дуге попали в гитлеровскую облаву и оказались в концлагере. Мой отец и другие таллинские священники, узнав о трагической судьбе собрата, начали хлопотать об освобождении его семьи, приписав к ней на свой страх и риск брата и сестру Ермаковых. Чтобы спасти Васю с сестренкой, подделали документы, приписав Ермаковых к семье Веревкиных. Рисковали, конечно. Но Господь явил Свое покровительство, и 14 октября, на Покров, наши подопечные были освобождены. После войны вместе с Василием Ермаковым мы учились в Ленинградской духовной семинарии, потом в Духовной академии. Сегодня настоятель храма Серафима Саровского протоиерей Василий - один из самых почитаемых священнослужителей в Санкт-Петербурге.
http://tserkov.info/numbers/history/?ID=1419
Стремительное наступление германских вооруженных сил привело уже в конце 1941 года к ситуации, когда в тылу немецко-фашистских войск оказалось около 3,5 миллионов советских военнопленных, к которым в 1942 году прибавилось еще более миллиона. Всего же за весь период войны количество советских военнопленных составило более 5 млн. 734 тыс. человек. При этом и Советский Союз, и фашистская Германия с самого начала войны фактически отказались от исполнения требований всех международных конвенций о военнопленных.
Уже 16 июня 1941 года генерал Г.Рейнеке, начальник Службы общего управления армии при Верховном командовании вооруженными силами Германии, издал директиву об обращении с попавшими в плен советскими военнослужащими. Эта директива не только подтверждала уже действовавший приказ о немедленном расстреле попадавших в плен политработников, сотрудников НКВД и военнослужащих еврейской национальности, но и подчеркивала, что "в отношении военнопленных Красной армии следует соблюдать исключительную осторожность и настороженность. Следует считаться со злонамеренным поведением особенно военнопленных азиатского происхождения. Поэтому необходимо решительное и энергичное пресечение даже малейших признаков неповиновения". Основные принципы этой политики, основывавшейся на нацистской идеологии, проводились в жизнь на протяжении всего периода войны.
Но не менее жестокой по отношению к советским военнопленным была политика советского руководства. Отказываясь от любых переговоров об оказании помощи советским военнопленным при посредничестве Международного Красного Креста, сталинский режим уже в первые месяцы войны объявил их изменниками Родины. В приказе народного комиссара обороны СССР N 270 от 16 августа 1941 года подчеркивалось: "Командиров и политработников, во время боя срывающих знаки различия и дезертирующих в тыл или сдающихся в плен врагу, считать злостными дезертирами, семьи которых подлежат аресту как родственники нарушивших присягу и предавших свою родину дезертиров... Обязать каждого военнослужащего независимо от его служебного положения потребовать от вышестоящего начальника, если часть его находится в окружении, драться до последней возможности, чтобы пробиться к своим, и если такой начальник или часть красноармейцев вместо организации отпора врагу предпочтут сдаться ему в плен - уничтожать их всеми средствами, как наземными, так и воздушными, а семьи сдавшихся в плен красноармейцев лишать государственного пособия и помощи". На протяжении всей войны коммунистическое руководство не предпринимало никаких попыток облегчить отчаянное положение советских военнопленных и всячески насаждало пропагандистское представление о них как о государственных преступниках.
В результате погибли более 3,5 миллионов советских военнопленных, смертность которых составляла в среднем 57%. Для сравнения следует указать, что смертность американских и английских военнопленных в немецких лагерях составляла 3,5%, и даже смертность американских военнопленных в считавшихся весьма жестокими японских лагерях не превышала 27%. Отметим также, что в годы Первой мировой войны, когда правительства России и Германии старались придерживаться принципов международного права, смертность среди русских военнопленных составляла в среднем 5,4%.
В этих трагических условиях единственным общественным институтом, способным отозваться на нужды советских военнопленных, оставалась Русская Православная Церковь, которая имела многовековой опыт оказания как духовной, так и материальной помощи всем пребывающим в узах.
Вместе с тем, возрождение церковной жизни на оккупированных территориях ставило перед духовенством задачи первостепенного пастырского окормления гражданского населения. Тем не менее, уже в ноябре 1941 года Псковская духовная миссия призывала свою паству оказывать материальную помощь советским военнопленным.
Представители Русской Православной Церкви Заграницей уже в первые месяцы войны откликнулись на духовные и материальные нужды советских военнопленных, прибывавших в Германию и в оккупированные страны Европы. Уже 21 июля 1941 года возглавлявший Германскую епархию РПЦЗ архиепископ Серафим (Ляде) обратился к германскому командованию с письмом, в котором просил предоставить русскому духовенству возможность "организовать православное душепопечение пленных красноармейцев" и "посылать священников с целью совершения богослужений в лагерях военнопленных". Однако это предложение не получило поддержки, поскольку существовал соответствующий приказ начальника Имперской службы безопасности Гейдриха. В этом приказе подчеркивалось, что "религиозную опеку военнопленных не следует особо стимулировать и поддерживать. Там, где среди военнопленных имеются священнослужители, последние могут... осуществлять религиозную деятельность. Привлечение священников из Генерал-губернаторства или с территории Рейха для религиозной опеки советско-русских военнопленных исключается". По замечанию М.В. Шкаровского, "фактически этот приказ был близок к полному запрету, так как священники среди военнопленных, естественно, являлись редчайшим исключением".
Однако исполнение приказа далеко не всегда было безусловным, и некоторые коменданты лагерей разрешали духовенству вести пастырскую деятельность. Например, уже в сентябре-октябре 1941 года в лагере города Судауена в Восточной Пруссии священник Владимир Жеромский провел несколько богослужений, на которых присутствовало до полутора тысяч военнопленных. Священнику даже удалось составить хор в 50 человек, сумевших по памяти пропеть необходимые церковные песнопения. Подобные случаи известны не только в лагерях в Германии, но и на всей оккупированной территории.
В связи с этим в январе 1942 года собрание духовенства Германской епархии уполномочило архиепископа Серафима вновь обратиться к германскому военному руководству с просьбой о разрешении осуществлять систематическую пастырскую деятельность по отношению к советским военнопленным. Однако весной 1942 года последовал очередной отрицательный ответ. Такая же реакция была и по отношению к инициативам представителей Московской Патриархии, действовавших на оккупированной территории.
Пастырскую деятельность среди военнопленных вели и священнослужители Западно-Европейского Экзархата Вселенской Патриархии. Архимандрит Иоанн (Шаховской) позднее так описывал свое посещение в 1942 году лагеря в окрестностях Бад-Киссингена. "В нем содержалось около трех тысяч советских командиров, главным образом, молодых лейтенантов; но были и штаб-офицеры - в особом здании... Можно представить мое удивление, когда среди этих советских офицеров, родившихся после Октября, сразу же организовался церковный хор, спевший без нот всю литургию. Приблизительно половина пленных захотели принять участие в церковной службе и общей исповеди и причастились Святых Тайн. В этой поездке меня сопровождал о. Александр Киселев... Мы остались под огромным впечатлением от этой встречи с несчастными, раздавленными и войной, и лишениями, и унижениями русскими людьми".
Регулярные попытки православного духовенства осуществлять церковную деятельность среди военнопленных на основе частных договоренностей с отдельными представителями лагерной администрации подчас приводили к весьма значительным результатам. Так 2 августа 1943 года в лагере для военнопленных в Луккенвальде епископ Потсдамский Филипп совершил освящение храма во имя св. равноапостольного князя Владимира, устроенного в специально отведенном для этого бараке. Еженедельные воскресные богослужения в этом храме стали совершаться одним из узников, священником Михаилом Поповым.
Необходимо подчеркнуть, что богослужения в лагерях для военнопленных часто сопровождались оказанием узникам и материальной помощи в виде передачи продовольствия и одежды, которые собирались среди прихожан православных храмов.
* * *
Намеченная тема нуждается в глубоком и всестороннем изучении, однако некоторые предварительные выводы можно сформулировать уже сейчас.Во-первых, на протяжении всей Второй мировой войны Православная Церковь являлась единственным общественным институтом, пытавшимся последовательно и бескорыстно оказывать моральную и материальную помощь советским военнопленным, действуя в условиях господства фашистского и коммунистического режимов.
Во-вторых, несмотря на все попытки придать этой помощи организованный характер, русское духовенство было обречено ограничивать эту помощь лишь отдельными мероприятиями, масштаб и продолжительность которых зависели от расположения представителей немецкой лагерной администрации.
В-третьих, в оказании помощи советским военнопленным стремились принять участие представители духовенства всех основных юрисдикций Русской Православной Церкви. Но в силу пребывания большинства советских военнопленных на территории, где осуществляли свою деятельность приходы Русской Православной Церкви Заграницей, и в силу наибольшего доверия немецких властей к этой юрисдикции Русской Православной Церкви, именно "карловацкому" духовенству суждено было сыграть наиболее заметную роль в пастырском окормлении и гуманитарной помощи советским военнопленным.
В-четвертых, в этой беспрецедентной для русской истории ситуации представители Русской Православной Церкви обрели уникальный опыт преодоления юрисдикционно-политических разделений в совместном служении сострадания и любви по отношении к пребывавшим в узах русским воинам.
Патриарх Московский и всея Руси Алексий:
С самого начала гитлеровской оккупации на территории Эстонии появились концлагеря. Гитлеровцы не препятствовали деятельности православных священников на оккупированных территориях. Они действовали так, чтобы представить себя защитниками веры, хотя, конечно, таковыми не являлись. Епископ Нарвский Павел добился согласия немцев на духовное окормление заключенных и помощь им продуктами и одеждой. Даже когда в одном из концлагерей вспыхнула эпидемия тифа, епископ Павел не изменил себе и продолжил там пастырское служение с риском для собственного здоровья. Мой отец горячо поддержал Владыку и едва ли не ежедневно стал бывать в лагерях. В бараке нам выделяли комнату или просто отгораживали закуток. Там ставили переносной престол, на котором и совершались богослужения. Многие пленные просили их окрестить, никому из них не отказывали.
В качестве псаломщика отец брал с собой будущего митрополита Таллинского и всей Эстонии Корнилия (Якобса), а мальчиком-прислужником - меня. Ездила с нами по лагерям и мама, но ей это давалось слишком тяжело - после увиденного она несколько дней не могла прийти в себя. Да и я никогда в своей жизни больше не видел столько горя, страданий и трагедий, сосредоточенных на одном пятачке земли. Заключенных содержали в нечеловеческих условиях. Обращение к вере, духовная поддержка священнослужителей им были крайне необходимы. Кроме того, мы собирали продукты, одежду, лекарства для этих забитых, голодных людей. В лагере Палдиски мы использовали пустующий храм. Там размещали привозной престол и совершали богослужения. Многих крестили. В этих лагерях я впервые начал читать Шесто-псалмие.
Особенно жалко было детей - перепуганных, голодных. С одним из них, Василием Ермаковым, я познакомился ближе. Мальчик попал в лагерь вместе с младшей сестренкой Варварой. Они были
детьми священника Василия Веревкина, также оказавшегося в плену. Правда,
детьми духовными. Но для администрации лагеря отец Василий эту деталь не уточнял, что в конечном итоге и спасло ребят. Родом все они были из Орловской области. В разгар битвы на Курской дуге попали в гитлеровскую облаву и оказались в концлагере. Мой отец и другие таллинские священники, узнав о трагической судьбе собрата, начали хлопотать об освобождении его семьи, приписав к ней на свой страх и риск брата и сестру Ермаковых. Чтобы спасти Васю с сестренкой, подделали документы, приписав Ермаковых к семье Веревкиных. Рисковали, конечно. Но Господь явил Свое покровительство, и 14 октября, на Покров, наши подопечные были освобождены. После войны вместе с Василием Ермаковым мы учились в Ленинградской духовной семинарии, потом в Духовной академии. Сегодня настоятель храма Серафима Саровского протоиерей Василий - один из самых почитаемых священнослужителей в Санкт-Петербурге.
http://tserkov.info/numbers/history/?ID=1419
