Впервые имя оптинского старца Илия я услышал в Высоцком мужском монастыре города Серпухова.
Дело было так. Я попал на исповедь к игумену монастыря отцу Кириллу, который долго и внимательно слушал мои слова, а затем сказал: "Лучше всех тебе ответил бы духоносный старец. Я боюсь повредить. У меня нет такого духовного опыта. Есть старец - отец Илий в Оптиной пустыни, к нему езжай. Не знаю, сможешь ли пробиться - к нему много людей притекает".
Сказано - сделано. Вот я в Оптиной - стою в Казанском соборе, благоговейно замирая, слушаю звонкие переливы двух монашеских хоров стоящих на левом и правом клиросах. У кого-то из поющей братии такой сильный и густой бас, что у меня внутри, там, где предположительно должна находиться душа, что-то начинает трепетать.
Один богомолец указал, по моей просьбе, на отца Илия. Я представлял его совсем по-другому. Богатырем, типа Ильи Муромца, и имя у него схожее. А тут? "нет в нем ни вида, ни величия". Маленького роста, тщедушный, длинная седая борода. Служба закончилась. Отца Илия обступили такой плотной толпой люди, что оставалось только удивляться, как его не сбили с ног и не затоптали.
Тогда для меня, только идущего ко храму, это было в диковину - фу, как не культурно, не вежливо, какой фанатизм - так набрасываться на пожилого человека! В то время я не очень понимал различие между старым человеком и старцем молитвенником - богатырем Духа.
Постой-ка рядом, послушай, о чем говорят, о чем просят старца паломники. Сколько горя - с ума сойдешь!
Грузная тетка с почерневшим от свалившейся на нее беды лицом цепляется за отца Илия: "Батюшка, сын человека убил. Скоро суд будет. Помолись! Что делать не знаю!".
Старушка с заплаканными, выцветшими от боли глазами вопиет: "Батюшка, у невестки рак, с кулак шишку на голове надуло, трое деток малых останутся без матери, помолись за нас, родимый, погибаем!"
Со всех сторон звучит как стон: "Батюшка! Батюшка! Батюшка!"
После всего услышанного, мои вопросы, с которыми я приехал к отцу Илию, показались мне ничтожными и как-то сами собой прояснились у меня в голове.
Второй раз я увидел отца Илия, когда приехал в Оптину в числе таких же, как и я, новоначальных христиан. Нас по одному подводили к батюшке под благословение. Не знаю, что он говорил моим предшественникам, но мне слово его попало не в лоб, а прямо в глаз.
Я подбежал к батюшке, сложил ладони лодочкой и молодцевато, как на плацу генералу, гаркнул: "Раб Божий такой то". Отец Илия устало взглянул на меня и слабым голосом произнес: "Да... Русский язык мы знаем..."
Кровь бросилась мне в лицо - я с особой ясностью осознал смысл привычных русских слов, которыми мы козыряем по много раз в день. "В самом деле, ну, какой ты раб Божий? Ты есть раб греха и порока", - словно со стороны подумал я о себе во втором лице.
Батюшка сходу обличил меня: произнес, прикровенно, невеселую правду обо мне. Пожалел он меня, сказал в необидной форме, с горечью, как бы внутренне сокрушаясь обо мне, что я такой непутевый.
Я вспомнил старый фильм "Бен-Гур", где показана жизнь работ на римских галерах. Одна радость у прикованных за ногу людей - когда надсмотрщик с кнутом отойдет в сторонку воды попить или малую нужду справить - можно поработать в полсилы, а все остальное время вкалывай. Не хочешь служить хозяину - налегать на весло, сначала крепко накажут, а не поймешь вразумления, так чикаться не станут - выкинут за борт рыбам на пропитание.
А мы? Разве мы как рабы работаем Господу? В лучшем разе как больные, капризные, неумелые дети.
Я поцеловал батюшкину руку, неожиданно крупную для его комплекции и, понурив голову, отошел, освободив место другому "рабу Божиему".
Третья встреча с отцом Илием состоялась в братском корпусе, за закрытыми дверями. Нас, паломников, было трое и каждый мог сравнительно спокойно поговорить с батюшкой. Я заранее подготовил в уме слова о своих внутренних нестроениях и житейских бедах, которые в тот период моей жизни особо одолевали меня, рождая в душе ледяное уныние и безразличие ко всему. Мне хотелось попросить святых молитв батюшки (ведь много может молитва сильного) и узнать - как жить дальше.
Когда подошла моя очередь, я, стесняясь своего физического превосходства, встал перед отцом Илием на колени и неожиданно для себя сказал: "Батюшка, умножь во мне веру!"
"Веру?", - нараспев произнес батюшка. Удивился. Затем хорошо, так ласково улыбнулся, что сразу угрел мне сердце.
Слова и время потеряли значение. Все, кроме одного, утратило смысл - вот так стоять бы до конца жизни рядом с батюшкой на коленях, да греться в его лучах - на греческом языке его имя значит Солнце.
Сколько же это длилось? Может быть, десять минут, а может быть и вечность. С того дня я стал живее понимать слова Апостола - "покрывайте любовью", испытав на себе тепло настоящей любви.
Батюшка Илий! Пожалуйста, помолись Богу о нас, грешниках!
Дело было так. Я попал на исповедь к игумену монастыря отцу Кириллу, который долго и внимательно слушал мои слова, а затем сказал: "Лучше всех тебе ответил бы духоносный старец. Я боюсь повредить. У меня нет такого духовного опыта. Есть старец - отец Илий в Оптиной пустыни, к нему езжай. Не знаю, сможешь ли пробиться - к нему много людей притекает".
Сказано - сделано. Вот я в Оптиной - стою в Казанском соборе, благоговейно замирая, слушаю звонкие переливы двух монашеских хоров стоящих на левом и правом клиросах. У кого-то из поющей братии такой сильный и густой бас, что у меня внутри, там, где предположительно должна находиться душа, что-то начинает трепетать.
Один богомолец указал, по моей просьбе, на отца Илия. Я представлял его совсем по-другому. Богатырем, типа Ильи Муромца, и имя у него схожее. А тут? "нет в нем ни вида, ни величия". Маленького роста, тщедушный, длинная седая борода. Служба закончилась. Отца Илия обступили такой плотной толпой люди, что оставалось только удивляться, как его не сбили с ног и не затоптали.
Тогда для меня, только идущего ко храму, это было в диковину - фу, как не культурно, не вежливо, какой фанатизм - так набрасываться на пожилого человека! В то время я не очень понимал различие между старым человеком и старцем молитвенником - богатырем Духа.
Постой-ка рядом, послушай, о чем говорят, о чем просят старца паломники. Сколько горя - с ума сойдешь!
Грузная тетка с почерневшим от свалившейся на нее беды лицом цепляется за отца Илия: "Батюшка, сын человека убил. Скоро суд будет. Помолись! Что делать не знаю!".
Старушка с заплаканными, выцветшими от боли глазами вопиет: "Батюшка, у невестки рак, с кулак шишку на голове надуло, трое деток малых останутся без матери, помолись за нас, родимый, погибаем!"
Со всех сторон звучит как стон: "Батюшка! Батюшка! Батюшка!"
После всего услышанного, мои вопросы, с которыми я приехал к отцу Илию, показались мне ничтожными и как-то сами собой прояснились у меня в голове.
Второй раз я увидел отца Илия, когда приехал в Оптину в числе таких же, как и я, новоначальных христиан. Нас по одному подводили к батюшке под благословение. Не знаю, что он говорил моим предшественникам, но мне слово его попало не в лоб, а прямо в глаз.
Я подбежал к батюшке, сложил ладони лодочкой и молодцевато, как на плацу генералу, гаркнул: "Раб Божий такой то". Отец Илия устало взглянул на меня и слабым голосом произнес: "Да... Русский язык мы знаем..."
Кровь бросилась мне в лицо - я с особой ясностью осознал смысл привычных русских слов, которыми мы козыряем по много раз в день. "В самом деле, ну, какой ты раб Божий? Ты есть раб греха и порока", - словно со стороны подумал я о себе во втором лице.
Батюшка сходу обличил меня: произнес, прикровенно, невеселую правду обо мне. Пожалел он меня, сказал в необидной форме, с горечью, как бы внутренне сокрушаясь обо мне, что я такой непутевый.
Я вспомнил старый фильм "Бен-Гур", где показана жизнь работ на римских галерах. Одна радость у прикованных за ногу людей - когда надсмотрщик с кнутом отойдет в сторонку воды попить или малую нужду справить - можно поработать в полсилы, а все остальное время вкалывай. Не хочешь служить хозяину - налегать на весло, сначала крепко накажут, а не поймешь вразумления, так чикаться не станут - выкинут за борт рыбам на пропитание.
А мы? Разве мы как рабы работаем Господу? В лучшем разе как больные, капризные, неумелые дети.
Я поцеловал батюшкину руку, неожиданно крупную для его комплекции и, понурив голову, отошел, освободив место другому "рабу Божиему".
Третья встреча с отцом Илием состоялась в братском корпусе, за закрытыми дверями. Нас, паломников, было трое и каждый мог сравнительно спокойно поговорить с батюшкой. Я заранее подготовил в уме слова о своих внутренних нестроениях и житейских бедах, которые в тот период моей жизни особо одолевали меня, рождая в душе ледяное уныние и безразличие ко всему. Мне хотелось попросить святых молитв батюшки (ведь много может молитва сильного) и узнать - как жить дальше.
Когда подошла моя очередь, я, стесняясь своего физического превосходства, встал перед отцом Илием на колени и неожиданно для себя сказал: "Батюшка, умножь во мне веру!"
"Веру?", - нараспев произнес батюшка. Удивился. Затем хорошо, так ласково улыбнулся, что сразу угрел мне сердце.
Слова и время потеряли значение. Все, кроме одного, утратило смысл - вот так стоять бы до конца жизни рядом с батюшкой на коленях, да греться в его лучах - на греческом языке его имя значит Солнце.
Сколько же это длилось? Может быть, десять минут, а может быть и вечность. С того дня я стал живее понимать слова Апостола - "покрывайте любовью", испытав на себе тепло настоящей любви.
Батюшка Илий! Пожалуйста, помолись Богу о нас, грешниках!
 СПЖ кв.jpg)
