Радиосводкой «От Советского Информбюро» начинается каждая глава новой повести Василия Дворцова «1943. Ковчег». Неподражаемый голос Левитана сегодня многим читателям уже не ведом. А герои повести хорошо его знают и вслушиваются не столько в слова, сколько в интонацию. То, что «на фронтах существенных изменений не произошло», – ещё ничего не значит. Когда не слышны торжественные воодушевляющие нотки, и голос диктора становится «обыденно сухим», – хорошего не жди. «Значит, отступаем»…
На протяжении многих лет пробивала себе дорогу в советской и современной литературе правда о войне. Сначала подвиг нашего народа приписывался исключительно Сталину и коммунистической партии. Влиятельные партийные функционеры буквально заставили Александра Фадеева ввести в роман «Молодая гвардия» вымышленных коммунистов как «настоящих» руководителей молодежной подпольной организации Краснодона. Потом, как откровение, пришла «литература лейтенантов» – писателей, имевший личный фронтовой опыт. В их повестях и романах герои совершали подвиги не под руководством партии, а часто вопреки ей. К сожалению, с годами исповеди писателей-ветеранов стали бессовестно искажаться и тиражироваться в произведениях эпигонов среднего уровня. «Окопная правда» тех, кто сам никогда не сидел в окопах, порой выглядела нелепо. И дело тут не только в отсутствии военного опыта авторов, а в их недобросовестном отношении к такой серьезной теме, как Великая Отечественная война. Со смертью Юрия Васильевича Бондарева у нас практически не осталось выдающихся писателей-фронтовиков, и на плечи современных прозаиков легла огромная ответственность – рассказывать о войне так, чтобы читатель не мог усомниться даже в малейших деталях. Правило тут простое: не пиши о том, чего не знаешь, а если очень хочется – тщательно изучай то, о чём пишешь.
Для Василия Владимировича Дворцова война – знакомая тема. Мы помним его повесть о чеченских событиях «Тогда, когда случится», поэму о деде «Правый мир»… Но в «Ковчеге» изображение боевых действий и раскрытие психологии человека на войне доведены до высшего уровня. Мельчайшие подробности в области техники, оружия, военного быта, особенности общения разведчиков между собой, знание природы Кубани, где происходит действие повести, распускающиеся сады, горные речушки, труднопроходимые тропы, разоренные фашистами станицы и хутора – всё это проносится перед нами, словно стремительные кадры документального кино. Нет, не кино… Реальная непридуманная жизнь предстает перед нашим мысленным взором. Радостное весеннее пробуждение природы в контрасте с мрачной действительностью военного времени…
«Процокала пара патрулей эсэсовцев-кавалеристов в коротких чёрных бурках – казаки или горцы. Ну, и местные полицаи прогнали с сотню гражданских на какую-то подёнщину.
Солнце набрало высоту, и прогревшийся ветерок принёс со стороны садов нежнейший запах цветения. Неужели это алыча? Она же первая распускается».
Очень динамичное повествование с множеством подробных реалий, яркое, детальное описание боевых действий, солдатского быта и весенней южной природы заставляет читателя буквально кожей почувствовать время и место действия повести. Но главная задача Дворцова – рассказать о человеке, поставленном войной в нечеловеческие условия.
По советским военным книгам мы знаем, что на фронт шли люди сугубо мирных профессий – журналист Синцов, герой Константина Симонова, врач Владимир Устименко из трилогии Юрия Германа, неунывающий деревенский парень в солдатской шинели – Василий Теркин из поэмы Александра Твардовского… Но не помню, чтобы когда-нибудь в произведении о Великой Отечественной войне героем стал священник. Казалось, такого не может быть: совершивший убийство, даже ненамеренно, лишается сана. Однако, вот он, перед нами: главный герой «Ковчега», Дмитрий Васильевич Благословский, с прозвищем, или как сейчас говорят – позывным Дьяк…
Заслуга и новаторство Дворцова как писателя, не только в удивительной достоверности изображения военных действий на Кубани, ужасов оккупации и героического подвига вышедшей навстречу смети разведгруппы, а прежде всего в том, что он первым среди писателей раскрыл новую тему в современной русской литературе: «Священник на войне».
С первых дней, едва враг переступил границы нашей Родины, православные священники, забыв жестокости и обиды, нанесенные советской властью, призывали к борьбе против фашистских захватчиков. Местоблюститель патриаршего престола митрополит Сергий (Страгородский) первым обратился к своей пастве 22 июня, и затем писал послания всему православному русскому народу, в котором призывал встать на защиту Отечества, вспоминал святых вождей Руси – Александра Невского, Дмитрия Донского и благословлял на ратный труд, предрекая, что "Господь дарует нам победу».
В годы Великой Отечественной войны священники не только молились о победе русской армии и собирали пожертвования на нужды Красной Армии, но и отважно защищали Родину, проявляя при этом беспримерное мужество. Так бывало во все войны – полковой священник выносил с поля боя раненых и ухаживал за ними, принимал исповеди умирающих, отпевал убитых, а порой вдохновлял солдат своим личным примером, идя в бой впереди атакующих с Крестом в руках. И в этот раз священники защищали свою Родину, несмотря на то, что до самого начала Отечественной войны Советская власть безжалостно расправлялась с ними, расстреливала, гноила в тюрьмах и лагерях.
Протоиерей Николай Агафонов, член Союза писателей России, собрал свидетельства того, что сотни служителей Православной церкви были награждены медалями "За Отвагу", "За оборону Ленинграда", "За оборону Москвы", "За доблестный труд в Великой Отечественной войне", "Партизан Великой Отечественной войны"… Нет никаких сомнений в том, что герой повести дьякон Русской Православной церкви Дмитрий Благословский («Дьяк») – правдивый художественный образ: он вполне мог существовать в действительности.
В отличие от других героев, чьи биографии достаточно пунктирно обозначена в диалогах, в письмах к родным, жизнь Благословского прописана в повести подробно. Писателю важно было показать, что его герой принял сан по убеждению, а не как продолжатель династии, что свой духовный выбор он сделал сознательно, вопреки воле отца, ученого-интеллигента, «гордящегося научным атеизмом» и, в конце концов, принявшего идеологию советского строя. Более, чем авторитет отца и лютеранки-матери, значил для Димы пример его крестного, профессора богословия иереея, а после вдовства – епископа Димитрия Беликова. Он-то и стал для своего маленького тёзки истинным духовным наставником, указавшим ему путь к Вере. Не следует забывать, какой смертельной опасности подвергались в двадцатые-тридцатые годы священнослужители. И помогавший им Дима тоже изрядно рисковал. «Зато, какой же мальчишеский восторг – как настоящему разведчику, незаметно кому-то что-то передать, записку или на словах, через чердак – как бы за голубями – проникнуть в запечатанный храм. Ну, иной раз провести через огороды каких-то богомолок. Или богомольцев. И молчать, молчать об увиденном и увиденных».
Зная, что у Дворцова ни одно слово не произносится всуе, и одна мысль тянет за собой другую, невольно подумаешь: «А ведь не случайно Благословский стал разведчиком. Пригодился детский опыт конспирации».
Но это будет после. А пока – мирная, хотя и беспокойная жизнь: самообразование с религиозными книгами, взросление, тайные богослужения, угроза ареста, любовь, семья…
Когда началась война, и опять нависла угроза ареста, из следственного изолятора Дмитрию передали «скрученную в спичку» записочку от рукополагавшего его архиепископа Варлаама: «Благословляю на фронт. Объяви, что в сане, не сможешь убивать. Возьмут связистом». И на словах: «Прошу молитв, брат ваш и соучастник в скорби и в царстве, и в терпении».
Большая часть повести Дворцова – это постоянное, бесконечное движение: разведчики карабкаются по горным тропам, переходят реки вброд, прячутся, уходят от погони; то они разбиваются на группы, потом снова встречаются в условленном месте, помогают попавшим в засаду товарищам… Но несмотря на усталость, жажду, боль от травм, с их губ не срывается ни одного слова жалобы: воины молча выполняют свою мужскую работу.
Плывет по бушующим волнам маленький ковчег… Грозное море – великая война, ковчег – группа резерва дивизионной разведки. В ковчеге, как и положено, «на семь чистых, пара – нечистых». Только вот, поди, разберись, кто чистый, а кто нечистый? Поначалу без вопросов: нечистые – бывшие зэки: Копоть и Живчик – существа из преступного мира, где свои правила, свой блатной язык, где живут по своим понятиям. Уголовники в разведке, как ни странно, не такая уж редкость. На третий год войны армейская разведка остро нуждалась в восполнении личного состава. А поскольку на смертельно опасную службу шли только добровольно, желательно физически крепкие, с навыками рукопашного боя, с отличной памятью, наблюдательные, умеющие быстро принимать нужные решения, то мрачный рецидивист Копоть и вертлявый вор Живчик тоже оказались зачислены в разведку.
По причине постоянной нехватки кадров в том же подразделении оказались и два верующих, православных: Дьяк и Лютый – дьякон Благословский и попович Лютиков. Эти уж точно чистые… Или нет? Зачем пошли на войну, если им нельзя убивать? Значит, они будут соблюдать заповедь Иисуса Христа «Не убий», а проливают человеческую кровь пусть другие? Вот Ислам благословляет уничтожать врагов. А может быть, главные нечистые – атеисты лейтенант Смирнов и переводчик Пичугин? Вопросы, вопросы…
Московский студент-филолог, а теперь разведчик-переводчик Клим Пичугин никак не может понять, как сын профессора Дмитрий Благословский, которого он уважает и считает образованнее всех в отряде, может верить в Бога?
«– Вот я сам вижу: вы очень непростой человек, много знаете. Более того – многое понимаете. А это уже высшая форма разума. И – верующий? Двадцатый век, техника везде, наука открыла все законы. Молния, землетрясение, нефть – чудеса разоблачены. И во что верить теперь? В страхи, которые по ночам случаются? В подсознание? Гипноз? Так на это психология есть.
- В совесть».
Ответ явно не удовлетворяет студента, но полнее и понятнее Дьяк ему ответить не может. Во-первых, опасается вести «религиозную пропаганду», а во-вторых, он и так сказал всё, что хотел. Совесть – это Бог внутри нас. Поступая по совести, мы поступаем по-божески. Просто и ясно.
В разведгруппе, кроме Дьяка и Лютого, открыто верующий ногаец Ильяс Азаткулов, позывной Кырдык. Но у него свой Бог – Аллах, поэтому к мусульманину и простому пастуху у Пичуги нет никаких вопросов. А вообще, «стукачей в разведке не заводилось, а к личным убеждениям – точно личным, никак не влияющим на выживание группы, все относились спокойно».
Человек – непостижимо сложное создание, об этом не раз задумываешься, читая произведения Дворцова. Так и в этой повести: Копоть и Живчик поначалу вызывают резкое неприятие жаргоном, мародерством, бессмысленной жестокостью. Вот в плен захвачен немецкий капрал Пауль, которого, ввиду ничтожности его персоны, не имеет смысла тащить с собой. После допроса прикончить немца поручают Копоти, который его «не просто зарезал, а перед этим поглумился». Издеваются блатные и над семьей священника, отсидевшего три года на Соловках, пять лет на поселении в Караганде, и сейчас оказавшегося на территории захваченной врагом. Живчик и Копоть демонстрируют своё уголовное превосходство перед антисоветчиком, некогда осужденным по 58-ой статье. Достаётся и подросткам детям, которых отправляют в станицу за разведданными, пока родители находятся в заложниках:
«- Ша, поц! Тебе кто базлать позволил? Обнаглели при фашистах. А теперя к вам родная советская власть возвратилась!»
Раздражение вызывает и командир разведчиков, лейтенант Смирнов, никогда не ведающий сомнений. Он убеждённый коммунист, и на всё у него готовый ответ: «Общее всегда над личным!». Когда Пичуга спрашивает его, бывают ли у него «обычные человеческие ошибки», и что он при этом испытывает, лейтенант без колебаний объясняет, что руководствоваться надо разумом и логикой, «как товарищ Сталин». Тогда и ошибок не будет, а чувства – это удел Благословского.
Но видно, какая-то неотвязная мысль всё-таки беспокоила непробиваемого коммуниста. И он признаётся:
« – Если ты про этого капрала сомневаешься, то, поверь, мне пленных тоже убивать… неприятно».
Тяжкие дни путешествия в «ковчеге», постоянные испытания, которые приходится преодолевать во время спецоперации, потеря братьев по оружию, и взаимовыручка, общее стремление выполнить боевое задание – всё это сплачивает. Даже уголовники выказывают понимание, что в жизни есть нечто поважнее «понтов» и жратвы. И вот уже Живчик с интересом расспрашивает Лютикова о старике-монахе, который, рискуя жизнью, прятал их от фашистов: «Что за масть такая – отшельник»? Тот объясняет, как можно понятнее для него:
«– Это как бы зэк наоборот.
– Чего-чего?!
– Ну, представь: всё, абсолютно всё, что урке в лом, то отшельнику в кейф. И от чего юрок тащится, то у монаха западло.
- А самое главное: вор среди всех для себя живёт. А инок отдельно, но для других. Для всех».
Не только зэки, но и все обитатели ковчега через постоянное соприкосновение со смертью и болью переживают обновление, очищение, и становятся настоящей семьей. Не тем безликим «идеальным коллективом», который превозносил командир Александр Смирнов, а братьями по духу, подтверждая слова Николая Гоголя, о том, что «породниться родством по душе, не по крови, может один человек».
А может быть, они и не перерождаются, а изначально были такими? Может, где-то в глубине души, у каждого из них было спрятано светлое зернышко, которое теперь проросло, когда пришло его время?
Вспомним письма, которые в начале повести писали герои своим родным и близким. Сколько любви и нежности вкладывали они в солдатские треугольники – весточки надежды! Эти письма – словно мостик в их прошлую мирную жизнь. Каждый написал, как умел, некоторые не очень складно… Кому-то повезло: у него большая семья, и всех можно долго с любовью перечислить поименно. А вот у снайпера Семы Калужного из близких людей – только учительница, ей он и пишет своё письмо. Сдержанный лейтенант Смирнов как обычно держит себя в руках, но оказывается, и для него не всегда общее превыше личного. Из письма мы узнаем, что во время войны от него ушла жена, но он ни в чем не упрекает ее, и винит только себя: «…со мной, действительно, трудно. Если уж встретила другого и полюбила, главное, если ты счастлива, я всё переживу». Между сухими официальными строчками о долге перед Армией и Коммунистической партией прорывается скрытая боль и тревога за сына Вилена.
Все письма разведчиков, отправленные домой, оказались последними…
Убит Азаткулов. Убит Калужный. Убит Пичугин… Смертельно раненный Живчик-Гаркуша успевает признаться Шигирёву-Копоти, что пожалел продавшуюся немцам женщину:
«- Я… ту бабу… Наталью… отпустил».
Вскоре вслед за ним погибает и Копоть… За ним распят преследующими разведгруппу горными егерями Лютый-Лютиков.
На войне трудно остаться «чистым». Не убьешь врага – он убьёт тебя, или того хуже: погибнет товарищ. В роковой час, когда сражавшиеся в неравном бою разведчики один за другим приняли героическую или мученическую смерть, Благословский получает приказ смертельно раненного командира перейти через линию фронта с захваченным немецким полковником. Взять «языка» из старших офицеров-штабистов в глубоком тылу врага – таково было главное задание разведгруппы. Выполняя приказ, пали смертью храбрых почти все, кого в спецотделе дивизии так метко прозвали – «Ковчег».
Вложив в руку умирающего взведённый пистолет, а под плечо гранату с вынутой чекой, Дьяк, прощаясь, наклоняется над командиром и слышит его последние слова:
«– Спасибо, Дима. … В пулемётчика … не стрелял?.. Вера не позволила?
– Думал, он убит. Не шевелился.
– Мы … могли уйти. Как дальше … жить будешь?..
Дьяк поцеловал его в лоб.
– Не знаю. Ничего – теперь – не знаю».
Под моросящим дождем, «вжимаясь в ледяную грязь» ползут через минное поле к линии фронта двое: раненный, почти теряющий сознание Дьяк и вконец обессиливший страхом, теряющий рассудок немец. Безумный полковник мажет лицо грязью и повторяет: «Tod... Tod... Tod...» (Смерть). «Дьяк был совершенно уверен: врёт. Фашист врёт – нет смерти…. Почему же нет?.. Почему?..»
«И он вспомнил, вспомнил! – Христос воскресе! Сегодня Христос воскресе!!»
Героическая повесть «Ковчег» пронизана высокой идеей о силе человеческого духа, превозмогающего самые тяжкие испытания, о любви к своему народу, ради которого герои идут на смерть, и торжестве Бога над смертью.
