Капитализм в его нынешней постиндустриальной стадии – это абсолютная власть Мамоны основанная на жестком «механизме денежного тоталитаризма», и никакая божественная власть (в лице монархии) в этих условиях невозможна… Поэтому сначала освободимся от капитализма, …а потом будем говорить о монархии. А.Е. Молотков «Миссия России» [1]
Социализм – это общественная форма осуществления любви к ближнему. А.Е. Молотков «Миссия России» (фильм) [2]
Недавно мне переслали комментарий к фильму «Миссия России»: «Это утопия, без перспектив и основания. Попытка прилепить иерархическое православие с Царем Иисусом Христом во главе к фантазии социализма, изобретённой врагами того самого Царя Иисуса Христа, как некий суррогат подобия святости, не имеет никаких перспектив» (9 сен 2018). Товарищ, переславший мне комментарий с просьбой его критического разбора, добавляет аргументы оппонентов: «многие сейчас говорят, что Православие – глубоко иерархическая религия и, следовательно, и экономический, и политический строй должны строиться исключительно на этих началах, остальное – это богоборчество. Они также клеймят за это и общественное самоуправление. Это даже для них ещё страшнее! Следовательно, единственный истинно-христианский строй – авторитарная монархия и капитализм».
Краткое возражение на критику концепции фильма «Миссия России» таково: упреки не по адресу, ибо оппонент ругает собственные фантазии о православном социализме, видя в них утопию и казарму одновременно. Собственно, эти фантазии помешали ему посмотреть фильм [2] (а тем более взять на себя труд изучить первоисточник [1]) и составить менее непредвзятое мнение. Однако сознавая, что вышеприведенное мнение достаточно типично для православных прихожан, попытаемся детально обсудить возражения наших оппонентов; тем более, что аргументы сторонников марксистского социализма для них представляются религиозно неприемлемыми.
1. Иерархично ли Православие?
Да, разумеется. Церковная иерархия – это три степени священства в их соподчиненности и степени административной иерархии священнослужителей: диаконат, иерейство и епископат. Церковная иерархия, являющаяся по Дионисию Ареопагиту продолжением небесной иерархии: трехстепенной священный строй, представители которого через богослужение сообщают божественную благодать церковному народу. В свою очередь, Небесная иерархия – совокупность небесных сил, ангелов, представленных в соответствии с их традиционной градацией в качестве посредников между Богом и людьми. «Ареопагитики» сообщают нам довольно хитроумную систему 9 ангельских чинов, организованную по принципу триадического построения сфер[3]. Протоиерей Андрей Ткачев проповедует: «Всюду должна быть иерархия, и реальность земная копирует реальность небесную. О небесной иерархии мы читаем у Дионисия Ареопагита и у апостола Павла. Ангелы не все сбиты в стадо, ангелы подобны войску, а войско имеет военачальника и потом тысячников, десятников, сотников и так далее. Армия любая – это иерархическая структура. Мы имеем небесное воинство, и Господь – Царь небесного воинства; кстати, Он так и зовется – Саваоф, то есть «Господь воинств». А если воинство, значит, воинские звания и иерархия. И есть девять ангельских чинов: Ангелы, Архангелы, Начала, Власти, Силы, Господства, Престолы, Херувимы и Серафимы. Они не меняются местами, каждые совершают свое особое служение, каждые находятся в послушании высшему и все вместе служат Богу» [4].
Казалось бы, наши оппоненты безусловно правы, и коль скоро небесная иерархия существует во главе с Господом, то естественно желать подобия оной в земном устроении, в виде сословной абсолютной монархии. И действительно, среди верующих нет недостатка в апологетах православной монархии, живописующих идиллические картинки купеческой патриархальной России в стиле «ложных воспоминаний» Ивана Шмелева: «Отходник Пахомов, большой богач, у которого бочки ночью вывозят «золото» за заставу, сам принес большущий филипповский кулич, но этот кулич поставили отдельно, никто его есть не станет, бедным кусками раздадут. Все полки густо уставлены, а пироги все несут, несут... В летней мастерской кормят обедом нищих и убогих – студнем, похлебкой и белой кашей. В зимней, где живет Горкин, обедают свои и пришлые, работавшие у нас раньше, и обед им погуще и посытней: солонинка с соленым огурцом, лапша с гусиным потрохом, с пирогами, жареный гусь с картошкой, яблочный пирог, – «царский обед», так и говорят, пива и меду вволю» [5]. Как не без иронии заметил по этому поводу Александр Халдей: «Образ идеальной монархии канонизирован во многих литературных и философских трудах монархистов, рисуя картину торжества царства справедливости, независимости и высокой религиозной нравственности» [6].
А.Е. Молотков справедливо указывает: «Монархия принципиально подразумевает социальную иерархию, и даже в идее «народной монархии», представляемой в свое время И. Солоневичем как «бессословное, бесклассовое общество», социальный вопрос не находит вразумительного ответа. Монархия (если она не бутафория) есть принцип социальной пирамиды, каждый социальный слой которой занимает строгое, единственно ему отведенное место, являясь опорой слою вышестоящему. При всей монолитности и государственной крепости подобной структуры невозможно не признать того факта, что в своей основе она подразумевает принципиальное сословное разделение на высших и низших, т.е. социальное неравенство. Но приемлемо и возможно ли для сегодняшней России, прошедшей опыт трех революций, опыт социализма и демократии, новое возвращение к какой бы то ни было юридически закрепленной форме сословного (т.е. социального) неравенства? Очевидно, что это есть выражение предельного исторического идеализма и политической мечтательности» [1].
Наши новоиспеченные монархисты, увлеченные романтическими квазивоспоминаниями, упускают из виду то, что – есть иерархия и иерархия. Есть иерархия служения, «иерархичность как функциональная социальная соподчиненность частей целому» [1], а есть иерархия, увековечивающая неравенство, угнетение одних и паразитизм других. Если первому типу иерархии соответствует иерархия небесная, то второму – иерархия инфернальная: «Демонский мир тоже иерархичен. Он является перевертышем настоящего, светлого мира. И тут есть страшные начальники – бесовские князья, которые, как, скажем, воры в законе, командуют шавками и сявками. Есть просто хулиганистые такие мелкие бесы, которые совершают всякие пакости и гадости, не способные перевернуть полмира. Так что и там есть своя гадкая иерархия – именно иерархия, причем из житий святых мы знаем, как старшие бесы, например, безжалостно избивают и наказывают младших, а те, в свою очередь, еще младших. Такая тюремная иерархичность, построенная не на любви, а на страхе наказания. Но они тоже знают своих старших. Это перевертыш ангельский» [4].
Поэтому мало констатировать иерархичность земной жизни – важно понимать, по какому типу она построена, какому закону – любви или страха – подчиняется. И как мы скоро выясним, именно этические нормы постулируют, какому закону быть, и какой тип иерархии при этом порождается.
2. Насколько иерархично Православие?
Заметим, что иерархичность не включена в 12 членов догмата «Символ веры». От верующего вовсе не требуется признание системы престолов, властей и господств. Не «вертикаль власти», хоть бы и небесная, составляет суть Православия. Суть Православия, его альфа и омега, – это Христос и вера в Него, способная преодолеть пропасть нашего грехопадения и вознести нас к Его престолу, минуя промежуточные инстанции. Но где Христос? Неужели, как повествуют гностические мифы, бесконечно и трансцедентально далеко, как звезда Плеромы, за пределами 12 эонов [7]? Отнюдь. Святое Евангелие даёт прямой и недвусмысленный ответ: «ибо, где двое или трое собраны во имя Моё, там Я посреди них» (Мф 18: 20).
Итак, Христос там, где любовью и верой преодолена ущербная человеческая индивидуальность, человек «собран» в новую – соборную личность. Возможны ли в Соборе неравенство, ревность или обида? Нет, этим отношениям и чувствам нет места там, где царят любовь и братство. Возможна ли в Соборе иерархия? Да, возможна. Иерархия пастыря и паствы, учителя и ученика, отца и чада. Но эта органическая иерархия подобно семейным узам лишь скрепляет отношения участников иерархии, которые в Литургии (надо ли напоминать, что «литургия» – это «общее дело» в переводе с древнегреческого?) подчинены прежде всего служению Богу.
Следует обратить внимание, что у Православия и светского мировоззрения разная антропология, разное понимание личности. Светские идеологии под личностью (субъектом) понимают индивида, отдельного человека. Большинство верующих, получивших светское образование, невольно унаследовали модернистскую парадигму, отождествляющую личность с индивидом. Тогда как в Православии субъектом религиозных отношений является не просто верующий, но Соборная личность, «человек собранный», соборно и литургийно преодолевающий эгоизм индивидуального тварного естества и через это преодоление обретающий сотериологическую полноту и целостность. Приходская или монастырская община, или собрание верующих в храме на время богослужения – вот примеры Соборной личности, где дух торжествует над плотью, скрепляет их в едином Христовом теле. Если Православие и исповедует иерархию, то иерархию соборных личностей: «Всё, что входит [в Церковь] … становится и личным. Всё, о чем молится Церковь, становится «кем-то», т.е. личностью. И нет оснований признавать только всеединую личность Церкви… Между единой личностью всей Церкви и индивидуальными личностями находятся еще личности, объединяющие индивидуумов… Мы называем такие личности соборными или симфоническими личностями… Такими соборными личностями будут, например, поместные национальные церкви… Всеединая личность Церкви предстает нам как иерархия личностей, в порядке убывания их соборности нисходящая от самой единой Церкви до индивидуумов… Соборная личность иерархически выше индивидуальной, и есть соборные личности разной степени. Тем не менее все личности и равноценны, а высшая никак не ограничивает низших и не стесняет их свободы. Ибо она не что-то отдельное, вне их сущее, но – само их единство и все они в каждой из них» [8].
Если в светском мировоззрении индивид помещен в центр мироздания, то в христианской антропологии в центре – Христос (Церковь), а индивид удален на самую далекую периферию системы соборных личностей. Христианская иерархия в этом смысле обратна либеральной иерархии И.Канта, где центром является Я (познающий субъект), а Бог изгнан в трансцедентальное далёко (в ожидании смертного приговора от Ф. Ницше).
Если же мы будем чересчур настаивать на иерархичности мироздания, абсолютизируя схоластический момент «небесной канцелярии», мы рискуем впасть в гностическую прелесть Василида и дуалистов-неоплатоников, развивших изощренную систему 365 эманаций иерархически вложенных сфер (стереом) с верховным главой Абраксасом во главе всей конструкции [9]. Православие считает иерархию вспомогательным инструментом, имеющим скорее пропедевтическую, а не метафизическую самоценность, – чем она выгодно отличается от гностических и теософских ересей.
Понимание условности небесной иерархии, ее подчиненности первопринципу Литургии во славу Христа даёт нам понимание условности земных иерархий: они имеют значение для православного человека ровно в той степени, в каковой они самиявляются образом и подобием небесных иерархий. Напротив, христианин, видящий в иерархии мерзость инфернальной воронки, должен избегать или активно противодействовать ей, ища альтернативные пути социального взаимодействия.
3. Так ли «плоско» социалистическое общество, как утверждают его критики?
С точки зрения консерватора уже либеральное, т.н. «гражданское общество» «плоское», эгалитарное, поскольку оно, упразднив сословную иерархию, заявило о политическом равенстве граждан. Тем не менее в либеральном обществе не только сохранилось социальное неравенство, – оно периодически усиливается в кризисные времена, когда экономические трудности ложатся главным образом на плечи неимущих.
Социалистическое общество эгалитарно в той степени, что заявляет об экономическом равенстве всех граждан. В таком обществе нет экономического расслоения на богатых и бедных, достаток и нужда разделяются всеми членами общества в равной степени. Социальные отношения, не будучи раздираемы имущественными или классовыми противоречиями, становятся по-настоящему братскими, в наибольшей степени соответствуя семейным узам. Социализм – «плоское» общество» в оптике экономического агента, смотрящего на мир сквозь призму товарно-денежных транзакций. Для кого богатство – мерило талантов («если ты такой умный, то почему ты такой бедный?»), для того экономическое равенство – верный признак того, что обществом правит тиран Фразибул, набалдашником трости приводящий таланты и гении к «общему знаменателю». Они насмешливо кривятся от всякого упоминания о моральном поощрении, не говоря уже о гражданском долге: «Фи-и, пАчётная грамота!»
Даже недолгая история социализма в СССР показала, что советское общество отнюдь не было плоским, что оно весь свой «домещанский» период пестовало и культивировало таланты, отыскивая их по городам и весям детскими конкурсами, олимпиадами и викторинами. В СССР существовала меритократическая пирамида, навеки прославившая таланты гениев и подвиги героев. В советском обществе подспудно, но безотказно действовал христианский принцип самоотдачи, афористично сформулированный К.Г. Юнгом: «Если Вы одарённый человек, это не значит, что Вы что-то получили. Это значит, что Вы можете что-то отдать».
Если капитализм – это экономика наживы, то социализм – это экономика дара, добровольной жертвы. Каждый несет свою лепту во благо общества, а общество старается всем дать равный доступ к базовым экономическим благам, воспитывая творцов, а не потребителей.
В социалистическом обществе, разумеется, существует антропологическое неравенство: люди не равны по своим физическим возможностям, интеллектуальным способностям, различаются по психотипу. Известно, что индоевропейское общество делится на «варны», социальные группы со специфическим «модусом сознания»: «жрецы», «воины» и «купцы»[10]. В раннефеодальных обществах эта стратификация примерно соответствовала сословному (духовенство, аристократия, крестьянство), в буржуазном обществе проявлялась при выборе профессиональных предпочтений (где возник спрос на «купцов», людей с явно выраженным материальным, экономическим интересом). Очевидно, что эти «антропологические константы» сохранятся и в социалистическом обществе, – хотелось бы только, чтобы «купцы» некоторое время были частично поражены в политических правах, не допускаясь на пушечный выстрел к органам государственной власти и социального управления. Эта мера позволила бы выдавить из страты «купцов» часть граждан с лабильным модусом сознания, тем самым заметно улучшив моральную обстановку в обществе. Ведь не секрет, что советское общество сгубило мещанство, когда социально поощряемый тип «советского потребителя» превысил критическую массу, запустив цепную реакцию стяжательства и частнособственнического интереса.
Мотором в социалистическом обществе является иерархия развития, совершенствования, задаваемая накалённым градиентом восхождения. Нетрудно в этом восхождении увидеть аналогию с «Лествицей» преп. Иоанна Лествичника, описывающей «ступени» добродетелей, по которым христианин должен восходить на пути к духовному совершенству. В случае модернистского социализма в таком восхождении таится опасный богоборческий титанический вызов, неизбежно заканчивающийся низвержением участников Титаномахии в бездны Тартара. В случае православного социализма «Лествица» является чуть ли не моральным кодексом строителя православного социализма.
В капиталистическом обществе главным драйвером является стяжательство. Отцы-основатели капитализма вместе с Мефистофелем были свято уверены, что корысть – это «часть той Силы, что вечно хочет Зла и вечно совершает Благо», что зло, подобно мирному атому, можно обуздать конституциями и поставить на службу прогрессивному человечеству. И только теперь, спустя пять столетий с начала этой безумной затеи, стало очевидно, что градиент любостяжания формирует иерархию нисхождения в «царство количества». Об этом прямо заявили не только социалисты, но и традиционалисты: «пример денег хорошо показывает, что эта «профанизация», если можно использовать подобный неологизм, принципиально совершается через сведение вещей к одному лишь их количественному аспекту… Это качественное вырождение всех вещей, кроме того, тесно связано с вырождением денег, что видно из того факта, что уже дошли до того, что вещь обычно «уважают» за ее цену, понимаемую только как «число», «сумма прописью» или нумерическое денежное количество; действительно, у большинства наших современников всякое суждение, выносимое относительно какой-либо вещи, основывается почти всегда на том, что она стоит» [11].
А.Г. Дугин колоритно дорисовывает картину инволюции денежной цивилизации (капитализма), начатую Рене Геноном: «Деньги есть процесс энтропии, получивший социально-экономическое выражение… Деньги – это субстанция зла. Они не нейтральны. Они в каком-то смысле живые, но темной титанической жизнью. Это предел энтропии… Так проникает в нас бессмертный обитатель вечного ада»[12].
Социализм и капитализм – отнюдь не «плоские» уклады, но оба порождают иерархии духовного путешествия своих обитателей: один ведет ввысь, другой – вниз. А теперь вопрос на «засыпку»: какой из путей должно благословить Православие?
4. Каково соотношение этики и общественного уклада?
Поговорим теперь об этике, точнее о двух этиках – коммунистической и либеральной, – порождающих социалистический и капиталистический уклад соответственно. Наше принципиальное отличие от экономикоцентризма модернистских воззрений (равно марксизма или либерализма) состоит в том, что мы считаем этику базисом, социальную психологию – первым этажом надстройки, экономику – вторым этажом надстройки. Подобно тому как в христианской антропологии имеется иерархия нисхождения Божьей благодати: «дух → душа → тело», – в социологии можно зафиксировать трехзвенную поэтапную материализацию общественного идеала: «этика→ социальная психология → экономика»[13].
Этика дает человеку способность отличать добро и зло: альтруистическая этика провозглашает, что «человек человеку брат», эгоистическая этика заявляет, что «человек человеку волк». Указанные этики учреждают в социуме два аспекта социально-психологической коммуникации: «деловой» и «коммунальный»[14].
Субъект деловой коммуникации – индивид или бизнес-структура. Деловой субъект стремится выстроить цепочки коммуникаций как обмен с положительной суммой; таким образом, чтобы оказываться в выигрыше или в более выгодном положении. Успех – важнейший показатель результата коммуникаций, которые, как правило, носят конкурентный, соревновательный характер. Формула: «Ничего личного – только бизнес» – как нельзя точно отражает суть и характер деловой коммуникации.
Напротив, коммунальный аспект интересы общества (вернее, общины – коллектива, в который личность включена) ставит выше интересов личности. Между членами общины устанавливаются отношения братства, взаимопомощи и соучастия, они заняты общим делом во имя единой задачи. Интерес индивида удовлетворяется в той мере, пока и если он не противоречит интересам большинства членов общины и не мешает достижению общей цели. Наивысшим воплощением коммунального аспекта является девиз: «Раньше думай о Родине, а потом о себе».
Деловой и коммунальный аспекты коммуникации порождают два уклада, два типа экономики. Конкуренция учреждает господство капиталистических отношений, имеющих целью «зафиксировать успех» в материальных «пряниках» с неизбежным установлением института частной собственности и даже его… освящением. Взаимопомощь и работа на общий результат институируют социалистические экономические отношения с общественным (распределительным) характером присвоения прибавочного продукта.
В свою очередь, по принципу положительной обратной связи установившийся уклад влияет на моральную обстановку в обществе, требует ту этику, которая наиболее полно отвечает характеру сложившихся производственных отношений. Социалистические отношения культивируют добродетели (так обстояло дело даже в атеистическом советском обществе!), капитализм культивирует грех (как приносящий наибольшую прибыль). В теле, отвратившемся от греха, расцветает душа и поселяется дух; в теле, открывшемуся греху, черствеет душа, его покидает дух. Также и в обществе, социализм апеллирует к совести, капитализм опирается на закон и страх (наказания или голодной смерти).
Еще раз зададимся вопросом: какой уклад более отвечает Православию: социализм, строгостью нравов напоминающий монастырь, или капитализм, даже в Храме норовящий открыть если не контору быстрого займа, то лавку?
5. Почему капитализм – фабрика греха?
А.Е. Молотков в книге «Миссия России» приводит замечательный тезис Ф. Карелина: «основное нравственное различие между капитализмом и социализмом как раз в том и состоим, что капиталистический способ производства экономически нуждается в грехе (алчности предпринимателей и развращенности потребителей), а социалистический способ производства экономически нуждается в добродетели (честность, бескорыстие, справедливость). В принципе, капиталистический способ производства ставит ставку на самые темные стороны человеческой природы, социалистический – на самые светлые» [1].
Многим верующим поборникам капитализма, воспитанных на чопорных образцах протестантской литературы – один «Атлант расправил плечи» Айн Рэнд чего стоит! –(заметим, что в русской литературе апологетику капитализма отыскать несравненно труднее: кроме уже упомянутого «Лета Господня» ничего не приходит на ум), тезис Феликса Карелина покажется по меньшей мере парадоксом. Поэтому за разъяснениями обратимся к недавно вышедшему политэкономическом трактату Михаила Хазина «Воспоминания о будущем».
М. Хазин пишет: «В XVI веке, после катастрофического «золотого» кризиса, случившегося в результате резкого падения цены на золото, игравшего тогда (да и почти всю писаную историю) роль Единой меры стоимости, и последующего разрушения системы натурального феодального хозяйства, в Европе начал развиваться новый, Капиталистический проект, идейной базой которого стала Реформация. В доктринальном плане этот проект отошел от идейной базы библейской системы ценностей, отказавшись от одного из догматов – запрета на ростовщичество, поскольку экономической базой Капиталистического ГП [глобального проекта – А.К.] стал ссудный процент. Запрет, разумеется, не мог быть отменен в догматике (и в тезисах Мартина Лютера, например, он присутствует в полном объеме), но был снят в мифе о т.н. «протестантской этике». Отметим, что Капиталистический проект принципиально изменил базовую цель в рамках проектной системы ценностей. Если в Христианском проекте, во всех его вариациях, даже не принявших форму ГП, основой является справедливость, то для Капиталистического таковой является корысть, нажива. Этот пример показывает, что библейская система догматов, являющаяся базой практически всех ГП на территории Европы, не является механической суммой запретов и ограничений, а существенно взаимозависимой системой норм и правил, причем эта зависимость проявляется через всю жизнедеятельность людей. С точки зрения верующего христианина (да и иудея, и мусульманина) это естественно, иначе и быть не может, поскольку даны эти догматы были Богом и ревизии человеком не подлежат. Но и чисто материалистический анализ показывает, что отказ только от одного из догматов неминуемо привел к радикальному и принципиальному изменению жизненных целей и принципов!» [15].
На примере Капиталистического проекта мы стали свидетелями поучительной эволюции (вернее, деградации) христианских нравов. Отмена одной заповеди (запрет на ссудный процент) привела к разрушению всей библейской ценностной базы! Оправдание одного греха, любостяжания, привело к тому, что стало возможным оправдание любого греха – вопрос лишь в цене. Однако было ли это открытие новостью для святых отцов раннехристианской церкви? Нет. Свт. Иоанн Златоуст не жалеет эпитетов и красноречия, изобличая сребролюбца буквально во всех смертных грехах: «Посрами твою душу, говорят они, без нужды и причины; оскорбляй Бога; не знай самой природы; будет ли это отец, или мать, – отложи всякий стыд, восстань против них. Таковы повеления сребролюбия. Приноси мне в жертву, говорит оно, не тельцов, а людей… приноси в жертву людей; приноси в жертву не сделавших никакой неправды; убей и того, кто оказал тебе благодеяние. И опять: будь враждебен ко всем, будь общим врагом всех –и самой природы, и Бога; собирай золото – не для наслаждения, а для того, чтобы беречь его и испытывать чрез него большее мучение. Ведь невозможно сребролюбцу быть вместе и преданным наслаждению, потому что он боится, чтобы не уменьшилось золото, чтобы не оскудели сокровищницы. Бодрствуй, говорит оно, всех подозревай – и рабов, и друзей; будь стражем чужого. Если увидишь, что бедный умирает с голоду, не давай ему ничего, но, если возможно, сними с него даже самую кожу. Нарушай клятвы, лги, клянись, обвиняй, клевещи и, хотя бы надлежало идти в огонь, подвергнуться тысяче смертей, умереть от голода, бороться с болезнью, – не отказывайся. Разве не такие законы предписывает сребролюбие? Будь дерзким и бесстыдным, наглым и грубым, преступным и бесчестным, неблагодарным, бесчувственным, недружелюбным, непримиримым, безжалостным, отцеубийцею, больше зверем, нежели человеком. Превзойди всякого змия суровостью, всякого волка хищностью; превзойди жестокость животной природы. Хотя бы надлежало тебе сделаться настолько злобным, как демон, не отказывайся; не знай благодеяния. Разве не это вещает оно? И мы слушаемся его! Но Бог дает противоположные заповеди» [16].
Вердикт сребролюбцу из уст Иоанна Златоуста беспощаден: «душа богатого исполнена всех зол: гордости, тщеславия, бесчисленных пожеланий, гнева, ярости, корыстолюбия, неправды и тому подобного» (цит. по [17]).
Что, говорите, в заповедях: «не укради»? Так со времен Иоанна Златоуста известно, что частная собственность есть вид кражи: «ведь мы видим и то, что большое богатство многими собрано путем хищения, или обманом погребения, или колдовством, или прочими подобными способами, видим и то, что имеющие его недостойны даже жить» (цит. по [18]).
Но то, что при Златоусте считалось смертным грехом, при капитализме чуть не особый вид добродетели. Отныне кража институциализирована и освящена законом, на службе у грабителей в «белых воротничках» приставы и коллекторы, отбирающие последнее у несчастных, попавших в финансовую кабалу. Грабители XXI века: финансовые спекулянты и банкиры, олигархи, получившие несметные достояния на залоговых аукционах, – уважаемые люди, сливки российского капиталистического общества… Славой Жижек справедливо задается вопросами: «Что такое ограбление банка в сравнении с основанием банка? Что такое насилие, которое совершается с нарушением закона, в сравнении с насилием, которое поддерживается и освящается именем закона?» [19]. Однако на новые «проклятые» вопросы мы не получаем ответа, потому что мы настолько смирились с институциональным системным насилием, что не только не замечаем его, но средний класс даже ощущает в нем некоторую… защиту. Надолго ли?
Писатель и публицист Герман Садулаев ещё в 2012 г. в статье «Закабаление среднего класса» обрисовал нерадужную судьбу среднего класса, только-только появившегося в стране в «тучные нулевые». И за прошедшую пятилетку его положение только ухудшилось. Г. Садулаев отмечает, что капитализм фактически легализовал еще один смертный грех, дезавуировав запрет «не убий»: «Считается, что капитализм принципиально изменил мотивацию людей. Внеэкономическое принуждение уступило место экономическому принуждению, которое не только более эффективно, но и более гуманно. То есть, при рабовладении и феодализме эксплуатируемые классы принуждались работать простым насилием, а при капитализме каждый человек лично свободен, а работает для того, чтобы обеспечить себе хороший (или хоть какой-нибудь) уровень жизни. И хотя разница не так уж существенна (если внеэкономическое принуждение – это страх смерти, то экономическое принуждение – это страх голодной смерти), но осадок гуманизма остаётся»[20]. Убивать разрешено в розницу и оптом: выселяя ипотечных рабов в лютую стужу, моря голодом и безработицей моногорода с разрушенной промышленностью, уничтожая сельскую медицину, бросая соотечественников Донбасса под бомбежками бандеровцев… «Где стол был яств, там гроб стоит»: от былого торжества Православия остался«осадок гуманизма». А в Европе тем временем «британские ученые» на полном серьезе «рекомендуют» … каннибализм! Ну что там, какая ещё заповедь не растабуирована?
Почему это происходит, в принципе должно быть понятно даже «топящим» за «православный капитализм». Эгоизм подобен сорняку или раковой опухоли, одною ложкой портит бочки меда. Евангельские заповеди запрещают эгоизм (и только эгоизм), разъясняя формы его проявления. Некоторые грехи указаны явно, другие подразумеваются. Но если любостяжания нет в шорт-листе смертных грехов, то это не значит, что он таковым не является. Любостяжание абсолютизирует личный интерес, который в свою очередь становится не только фундаментом хозяйственной деятельности, но и основополагающим принципом этики эгоизма: «вопрос о природе человеческого эгоизма оказывается ключевым как в контексте христианской сотериологии, так и в вопросах социальной самоорганизации общества. И там, и здесь эгоистическое начало в человеке (гордыня, самость, эго, собственное Я) оказываются главным препятствием на путях гармонизации как духовного внутреннего мира человеческой личности, так и внешних форм межчеловеческих отношений. Однако, если светская социология пытается лечить данный изъян человеческой натуры внешними методами социальной педагогики и психологии, или вообще пытается обойти данное обстоятельство как неизменный, естественный факт человеческой природы, то христианство, озабоченное полным исцелением человеческой души и нравственности, пытается в корне победить это древнее «семя дьявола» на онтологическом уровне, считая его корнем человеческого греха и порока. И действительно, если мы пристально посмотрим на основные формы человеческого греха с точки зрения христианства, то увидим, что все они являются прямым проявлением эгоизма (или самости), того темного метафизического начала, которое присутствует как некий самоуверенный господин в глубинах каждой человеческой личности. Это именно самость превозносится и гневается, осуждает и ненавидит, предает и убивает, чревоугодничает и прелюбодействует, лукавит и злорадствует, гордится и богохульствует, предается унынию и любостяжанию… и т.д. Само метафизическое начало греха – диавольская гордость есть по существу высшая ступень эгоизма, толкнувшая в свое время родоначальника мирового зла к Богопротивлению» [1].
Мы одинаково далеки как от марксистского тезиса, что капитализм есть неизбежный этап развития производительных сил, так и от конспирологической идеи, что капитализм есть заговор. В каком-то смысле капитализм – это… случайность! Ссудный процент был легализован не от хорошей жизни, а как способ выживания Северной Европы (Голландии и Англии) в период т.н. «малого ледникового периода» и многолетних неурожаев. Массовый переход к «вовремя» возникшему протестантизму позволил «законно» экспроприировать богатства католических монастырей, а ссудный процент (пришедший через кальвинизм, иудаизированную версию протестантизма) запустил механизм индустриализации и перехода на новый технологический уклад. Когда же кризис был преодолён, климат потеплел, отцы-основатели Реформации облегченно вздохнули и… не решились отменять ссудный процент. Капитализм вошел в силу, за короткий срок успев показать своё явное экономическое превосходство над «застойным» феодализмом, а Ротшильды и Барухи усадили на трон златого тельца: «Дайте мне контролировать выпуск денег в государстве и мне нет дела, кто пишет его законы». Нет, капитализм – не случайность, это акт грандиозной духовной катастрофы. Человечество во второй раз совершило грехопадение (гениально зафиксированное в «Фаусте»), – только теперь не антропологическим, а социальным образом, отказавшись от Христианского проекта в угоду Западному, сулящему прогресс и его блага.
6. Возможна ли монархия при капитализме?
Прежде всего, заметим, что монархия – это способ социального управления (уровень политики), тогда как капитализм – способ ведения хозяйства (уровень экономики). По идее монархия может быть при любом способе хозяйствования, обретая лишь те или иные специфические черты. Но насколько естественна монархия при капитализме, и не вырождается ли буржуазная монархия в нечто ублюдочное и отталкивающее, имеющее мало общего с «классическими» аристократическими монархиями?
Если мы непредвзято посмотрим на социальную мировую историю, то увидим, что монархическая система управления и капиталистический уклад редко уживались друг с другом. И это не случайно. Монархия имеет вертикальную структуру, она грезит о Божьем Промысле, монарх экзистирует себя как Божий помазанник. Капитализм имеет плоскую горизонтальную структуру, он предельно заземлён и прагматичен; все религиозные вопросы для него в лучшем случае личное дело каждого, а худшем – предрассудки и пережиток прошлого. Важно понимать, что эпохи Традиции и Модерна – не просто разные уклады или политические формы правления. Это принципиально важные цивилизационные парадигмы, враждующие и несовместимые, разные культуры и способы взаимодействия с миром. Мир Традиции наполнен религиозным смыслом и тайной, мир Модерна расколдован и рационализирован. Мир Постмодерна циничен и глумлив, он идет еще дальше, сметая остатки Традиции и «осадки гуманизма» везде, куда не дотянулся Модерн (семья, народ, культура, пол).
Когда монархия была в зените славы она или громила зарождавшиеся очаги капиталистического городского уклада, или изгоняла их на периферию империи. Весь «длинный XVI век» (условно период с 1453-го по 1648 год[21]) – век бесконечных религиозных войн, крестьянских восстаний и «славных революций» – это век борьбы уходящих со сцены монархий с присущим им феодальным укладом и приходящего на смену капитализма с республиками, парламентами и избирательными урнами.
В стане православных монархистов принято брать русское самодержавие как высочайший образец имперского правления. Мы не будем уклоняться от этой традиции и рассмотрим взаимоотношения русской монархической государственности с капитализмом.
На одном из ключевых этапов становления русской государственности (т.н. период «удельной Руси») А.Г. Дугин выделяет 4 историала (историал, по А. Корбену, – это последовательность смыслов, тогда как история – последовательность фактов и событий), маркируя их по сторонам света. Нам сейчас важны два историала: 1) Русский Север (включающий в себя Новгородские земли и Псков); 2) Русский Восток (Ростово-Суздальская и Муромо-Рязанская земли) [22].
Историал «Русский Восток» в контексте русской геополитики воплощён не просто в продвижении границ русского контроля в направлении географического востока, но и в установлении особой социологической модели общества, где чрезвычайно сильная монархическая власть, а значение феодалов и народного вече второстепенно и ослаблено. Этому геополитическому вектору развития в русской истории суждено сыграть ведущую роль. Именно во Владимир будет перенесен великокняжеский престол Андреем Боголюбским, на территории Владимиро-Суздальского княжества возникнет Москва, и Владимиро-Суздальское княжество станет позднее ядром будущей Московской Руси. Все эти особенности русского востока обозначают не просто географическую зону, где будут проходить события, центральные для определения путей русской истории, но и несут в себе особое социологическое содержание. Этот геополитический «восток» тождественен монархическому, самодержавному началу и резонирует с той ролью, которую император играет в православном учении о симфонии властей. Следовательно, именно «восток» теснее всего сопряжен собственно с византизмом и его социологическим и социально-политическим содержанием. В этом монархическом начале состоит пространственный смысл русского востока.
Историал «Русский Север» – это, главным образом, модель устройства новгородского общества, сопряженная с геополитической ориентацией на пространство европейского севера (Балтики и Скандинавии), Ганзейского союза. В эпоху раздробленности Новгородская республика тяготеет к обособлению от других центров древнерусской государственности, стремится укрепить и сделать автономной свою собственную социально-политическую в полном смысле слова «республиканскую модель». Можно назвать этот культурный тип «Остзейской парадигмой». Можно говорить о Новгородской республике как об особом типе северорусской политии, где три властные инстанции – боярство (тимократия), купечество (олигархия) и народное вече (демократия) – были существенно сильнее, чем в других русских политиях, а вес княжеской власти, напротив, значительно слабее. Понятие «север» в геополитическом и социологическом смысле применительно к древнерусскому государству приобретает конкретное содержание: речь идёт о «протокапиталистической» модели республиканско-демократического купеческого строя, ориентированного на развитие интенсивных отношений с пространством Балтии и Северной Европы.
Неверно смотреть на историю удельной Руси как на череду братоубийственных междоусобиц, бессмысленных и беспощадных. За междоусобицей стояла непримиримая борьба историалов, формировавших каждый свою историческую «столбовую дорогу». Борьба Русского Востока с Русским Западом была упорной, многовековой и непримиримой, накал которой не утихал даже в течение всего татаро-монгольского ига. Русский Восток, в лице Юрия Долгорукого, Андрея Боголюбского, Александра Невского вплоть до Ивана Грозного распространял византийскую монархическую модель, – Русский Север отстаивал европейскую республиканскую модель. Борьба становящегося самодержавия с зарождавшимся торговым капитализмом не нашла компромисса и закончилась жестоким подавлением Иваном Грозным очередного мятежа в Новгороде. Монархия ясно, хоть и неосознанно видела опасность, идущую с северо-запада – опасность куда более грозную, чем от орд Батыя и Тохтамыша.
Капитализм, проиграв в прямом столкновении с самодержавием, взял реванш позднее, в эпоху петровской модернизации, когда монархия добровольно подчинилась европейским лекалам. Итог этого довольно нелепого симбиоза – археомодерн, который определит на три века двусмысленное, невротическое, подчиненное культурно-цивилизационное положение России: «После церковного раскола и реформ Петра Первого Московская идея полностью отвергается. Над русско-московским пластом надстраивается заимствованный с Запада довольно чуждый Руси социокультурный пласт. Элиты вестернизируются и европеизируются. Складывается то, что мы называем «археомодерн». Смысл археомодерна состоит в том, что над русской структурой (самой по себе состоящей, как мы видели, из различных пластов) надстраивается уже не русский, но заимствованный и относящийся к совершенно иному типу общества «этаж», взятый где-то вовне инородный «логос». В этой ситуации социальная стратификация массы-элиты дублируется культурным различием – русские массы (русская структура) / нерусская элита (нерусский логос). Крестьянство, староверы и редкие традиционалисты среди бояр составляют одну часть общества, птенцы гнезда Петрова и продолжатели их дела в течение всего XVIII века – другую. Между ними складывается патологический социальный симбиоз. С социологической точки зрения русское общество перестаёт быть русским. Не в смысле этнической составляющей (как мы видели, на всех этапах «русское» означало структурное социокультурное единство, а не этническую принадлежность), но в смысле социальной природы – под влиянием чуждой социальной, культурной и политической модели»[23].
7. Каков социальный идеал РПЦ?
Ответ на поставленный вопрос кажется сам собой разумеющимся: «Конечно же, монархия!»
Вот что пишет прот. Владимир Цыпин в статье «Апология монархии»: «Ущербность демократического правления в сравнении с монархией обозначена в «Основах социальной концепции Русской Православной Церкви» так: «При монархии власть остается богоданной… Современные демократии, в том числе монархические по форме, не ищут Божественной санкции власти»[24].
Казалось бы, вопрос исчерпан. Но давайте обратимся к первоисточнику, к тексту «Основ социальной концепции РПЦ»: «Форма и методы правления во многом обусловливаются духовным и нравственным состоянием общества. Зная это, Церковь принимает соответствующий выбор людей или по крайней мере не противится ему. При судействе – общественном строе, описанном в Книге Судей, – власть действовала не через принуждение, а силой авторитета, причем авторитет этот сообщался Божественной санкцией. Чтобы такая власть действенно осуществлялась, вера в обществе должна быть весьма сильной. При монархии власть остается богоданной, но для своей реализации использует уже не столько духовный авторитет, сколько принуждение. Переход от судейства к монархии свидетельствовал об ослаблении веры, отчего и возникла потребность заменить Царя Незримого царем видимым. Современные демократии, в том числе монархические по форме, не ищут божественной санкции власти. Они представляют из себя форму власти в секулярном обществе, предполагающую право каждого дееспособного гражданина на волеизъявление посредством выборов. Изменение властной формы на более религиозно укорененную без одухотворения самого общества неизбежно выродится в ложь и лицемерие, обессилит эту форму и обесценит ее в глазах людей. Однако нельзя вовсе исключить возможность такого духовного возрождения общества, когда религиозно более высокая форма государственного устроения станет естественной. В условиях же рабства, в соответствии с советом апостола Павла, «если и можешь сделаться свободным, то лучшим воспользуйся» (1Кор. 7:21)»[25].
К чести протоиерея, он сам признает недостаточность первоначальной аргументации, и в статье «Республика и монархия» Владимир Цыпин более точен и осторожен: «В «Основах социальной концепции Русской Православной Церкви» сопоставляются три формы государственного правления – библейская теократия, монархия и демократия, – которые не равнозначны с высшей духовной точки зрения: подобно тому, как прямое богоправление, существовавшее в Древнем Израиле до поставления царем Саула, выше монархии, так и монархия, основанная на народной вере в богопоставленность правителя, царя, выше демократии, опирающейся, по крайней мере доктринально, исключительно на волеизъявление самого народа. И хотя, как утверждается в этом документе, искусственно стимулированная замена низшего по своей духовной природе государственного строя на более высокий строй – актуально: демократии на монархию – не может принести добрых плодов, если подобная трансформация не будет соответствовать религиозно-нравственному состоянию общества, сама возможность такой перемены «Основами социальной концепции» не исключается и расценивается как благо – в том случае, если она будет востребована народом, готовым принять ее»[26].
Итак, не монархии должна чаять РПЦ, если хочет установления действительно боговдохновенной власти, но – судейства, формы духовного авторитета Церкви. Однако духовенство под предлогом того, что общество «недостаточно одухотворено», берет самоотвод и считает монархию самым «благоприятным» способом правления. Но почему хотя бы не поставить судейство как идеал, как конечную цель и высший смысл земной власти?
Вспомним лозунг студенческих волнений в Париже 1968 г.: «Будьте реалистами – требуйте невозможного!» Достичь по-настоящему значимых результатов можно, только берясь за неразрешимую задачу. Хороший спортсмен никогда не мечтает о 2-м, а тем более о 10-м месте. Почему же РПЦ ставит перед собой и обществом заведомо заниженную планку? Щадит чад своих? А может, было бы куда полезнее мобилизовать чада строить максимально одухотворенное общество, а не беспомощно разводить руками: «Апостасия…»?
Есть ли примеры такой формы правления в новейшей истории? К счастью, есть, но к сожалению, не в христианстве. Иран учредил у себя именно такую форму правления, когда над демократически избираемым президентом стоит институт аятолл, осуществляющий духовную и концептуальную власть в стране. В исламе, очевидно, нет апостасии…
В трехзвенной формуле «судейство – монархия – демократия» «Основ социальной концепции» нетрудно уловить традиционалистскую парадигму регресса, последовательной социальной деградации человеческих обществ: 1) Золотой век, век судейств, где правят жрецы и философы; 2) Серебряный век, век монархий, где правят цари и воины; 3) Железный век, век республик, где правят купцы и ремесленники.
С этой схемой тесно сопряжена концепция социокультурной динамики Питирима Сорокина, где общество также последовательно деволюционирует в форме трех типов культуры: 1) идеациональная фаза, фаза наивысшего подъема идеального; 2) идеалистическая фаза, фаза равновесия между идеальными и материальными смыслами; 3) чувственная фаза, фаза доминации прагматических и материальных смыслов[27].
Если следовать социологической топике П. Сорокина, то за чувственной фазой следует идеациональная – и только она! Переход от чувственной фазы к идеалистической принципиально невозможен. Чувственная фаза должна довести общество до состояния максимальной деградации и упадка, возрождением из которой возможно только на пике идеационального, религиозного накала. Выход из упадка Римской империи произошел через пусть и кратковременный, но чудесный взлет патристики, когда Священная Римская империя духовно окормлялась у святых отцов раннехристианской апостольской церкви.
РПЦ хочет не просто монархии, но реставрации дореволюционного периода с призванием на царство какого-нибудь из романовских отпрысков. Как будто бы Церковь хочет загладить свой иудин грех, обожествляя царя Николая II и проклиная большевиков (а почему не февралистов?). Как будто бы недостаточно было покаяния и всенародного искупления за прошедший период. Как будто таким чудесным, почти фокусническим жестом в России воцарится «лето Господне».
8. Есть ли у РПЦ «образ будущего» для России?
Мы с сожалением наблюдаем, что взор Церкви обращен или строго вверх, или строго назад. Если православные проповедники и обращаются к будущему, то исключительно в эсхатологическо-апокалиптическом ключе. Всё лучшее, что было с Россией, уже случилось, и максимум, что мы можем сделать – реконструировать дореволюционный стиль. Александр Молотков по этому поводу замечает: «К сожалению, нынешнее «репринтное» переиздание социальной позиции Церкви по образцу XIX века – грозит её окончательной национально-исторической маргинализацией как неактуального общественного института. Острота ситуации, которую так часто не замечают благодушные апологеты нынешнего «церковного возрождения», состоит в том, что ныне, как и в начале XX века, социальный выбор Церкви предопределяет историческую судьбу России XXI века. Если Церковь вновь повторит свою социальную ошибку по отношению к обществу, то Россию (а с ней и Церковь!) ожидают ничуть не меньшие катаклизмы, чем пришлось пережить русскому народу в прошлом веке – и эти катастрофические процессы уже начались» [1].
Церковь исполнена глубокого пессимизма и социальной апатии, призывов к полной покорности и социальному подчинению князю мира сего, что нередко можно услышать в проповедях. Приведем мнение прот. Андрея Ткачева, характерное для многих батюшек: «Нужно занять свое место и не выходить за пределы его. Поверьте, Божия десница поднимет вас на нужные места, из тьмы на свет, как Давида Господь забрал и поставил на царство. Богу интересно забирать от овец и козлищ человека, способного править государством, и Он это делает. Только ты сам не лезь туда. Жди, когда попросят» [4].
Вот такой «дельный» совет мы получили от батюшки: сиди на месте, жди, когда попросят, не лезь, не рыпайся! Мол, Господь сам управит. Вот только Господь не может идти против нашей воли, да и как Он сможет нам помочь, если мы не будем «рыпаться», учиться сами отделять овец от козлищ? И насколько же далеки советы современного батюшки «не рыпаться» от почти «экстремистского» совета апостола Павла рабу: «Если и можешь сделаться свободным, то лучшим воспользуйся» (1Кор. 7: 21)!
За социальной апатией РПЦ, граничащей с социопатией, кроется откровенное нежелание что-либо менять в обществе. Н.В. Сомин диагностировал в такой позиции два опасных феномена, уранополитизм и капиталофилию: «Капиталофилия имеет … глубинные причины. Они сконцентрированы в старинном и хорошо известном понятии, хотя и получившем своё название лишь недавно – в уранополитизме. Это означает, что для христианина единственным отечеством является Небо, Царство Небесное, а единственным отцом – Отец Небесный. Все остальное – дом, семья, община, нация, родина, общество и вообще земной мир – лишь временные пункты проживания, и отдавать сердце их обустройству не следует. В общем, уранополитизм исповедует отказ от любых социальных методов устроения мира… Собственно, вся система подготовки священников и вся их деятельность на приходе направлена на решение одной задачи: спасения душ своих прихожан. Причём, спасение мыслится сугубо в индивидуальном порядке и для его осуществления используются традиционные церковные средства: молитва, соборная и личная, таинства, включая покаяние и евхаристию, церковные службы, послушания, милостыня и прочее. Характер же общества, по мнению наших пастырей, на спасение не влияет: «спастись можно при любом строе». Но лучше в проблемы общества не втягиваться, а жить в мире ежедневного круга богослужений, житий, молитв и акафистов. Лучше уйти от мира, и тогда, взамен общественной жизни, обретешь жизнь духовную»[28].
Однако уранополитизм, как и всякий эскапизм, неизбежно ведет к поражению, к наступлению апостасии, о чем нам сообщает А.Е. Молотков: «общество, являясь фактически телом Церкви, не являлось прерогативой деятельности Церкви (!), но практически полностью оставалось (и остается доныне) под властью греховного мира… Как нельзя говорить о спасении человеческой души при греховности человеческого тела, так нельзя ожидать спасения Церкви при греховном бытии общества, составляющего её эмпирическое мирское тело. «Кто не собирает со Мною, тот расточает» (Мф. 12: 30) – если не Церковь преображает мир (общество) своей святостью, то мир «преображает» Церковь своей греховностью, подчиняя ее деятельность своим законам, т.е. тому, что и называется апостасией – отступлением Церкви от христианской Истины» [1].
***
Через весь фильм Александра Пасечника «Миссия России» проходит аллегория человеческого общества с пчелиной семьей. Александр Молотков видит в пчелиной семье образ социалистического общежития, где рабочие пчёлы трудятся во благо всей семьи, все скреплены узами общего дела, братства и взаимопомощи. Любопытно, что для прот. Андрея Ткачева пчёлы и муравьи несут другой символ, символ незыблемой иерархии и узаконенного неравенства (равенство у батюшки, надо полагать, олицетворяют… мухи?): «не только в трудолюбии можно подражать пчёлам и муравьям – и те, и другие также пример великой иерархии. У этих тружеников в мире насекомых каждый знает свою работу: у них есть работяги, которые таскают тяжести; есть те, кто защищает их, стоит на страже; есть те, которые командуют, те, которые носят пищу, и т.д. и т.п… У каждой пчелы есть свое послушание, и они не выступают за свои пределы, не совершают этих бесовских переворотов, иначе мы бы никогда не ели меда. У нас не было бы ни воска, ни меда, ни прополиса, если бы пчёлы бунтовали и устраивали демократию. У пчёл есть старшие, младшие – всё в порядке. А у нас – ни меда, ни прополиса, потому что нет ни одной пчелы, а только одни мухи – из-за того, что каждый лезет наверх по головам стоящих внизу» [4].
Неужели прав о. Андрей и что даже пчёлы нам советуют «не рыпаться»? Или же вместе с А.Е. Молотковым нам прислушаться к советам премудрого Соломона: «Иди, ленивец, поучись у пчелы, поучись у муравья» (Пр. 6:6) – и свт. Иоанна Златоуста: «Итак, у муравья учись трудолюбию, а у пчелы любви – и к чистоте, и к труду, и к ближним. Она каждодневно трудится и работает не столько для себя, сколько для нас. И христианину более всего свойственно искать пользы не себе, но другим. Как пчела облетает все луга, чтобы приготовить трапезу другому, так делай и ты, человек» [29]?
СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ
1. Молотков А.Е. Миссия России. Православие и социализм в XXI веке. – СПб.: Русский остров, 2008. – 399 с. – http://novsoc.ru/avtor-oglavleniya/.
2. Миссия России: документальный фильм (реж. А. Пасечник). – https://www.youtube.com/watch?v=3Rxw-Fvr4mE.
3. Дионисий Ареопагит. О небесной иерархии. – https://azbyka.ru/otechnik/Dionisij_Areopagit/o-nebesnoj-ierarkhii/.
4. Иерархия (Закон Божий с протоиереем Андреем Ткачевым. Беседа 21-я) // Православие.Ru. – https://pravoslavie.ru/96095.html.
5. Шмелев И.С. Лето Господне. – М.: Изд-во Сретенского монастыря, 2017. – 640 с.
6. Халдей А. Нужна ли России монархия? // ИА REX. – http://www.iarex.ru/articles/71267.html.
7. Афонасин Е.В. «В начале было…» Античный гностицизм в свидетельствах христианских апологетов. – СПб.: Алетейя, 2002. – 368 с.
8. Карсавин Л.П. Церковь, личность и государство / Карсавин Л.П. Малые сочинения. – СПб.: Алетейя, 1994. – 532 с.
9. Прот. Владислав Цыпин. Церковь эпохи апологетов,ч. 3 // Православие.Ru. – https://pravoslavie.ru/35592.html.
10. Дугин А.Г. Социология воображения. Введение в структурную социологию. – М.: Академический Проект, 2010. – 564 с.
11. Генон Р. Царство количества и знамения времени. – М.:Беловодье, 2011. – 304 с.
12. Дугин А.Г.Метафизика денег и достоинство смерти // Geoполитика.ru. – https://www.geopolitica.ru/article/metafizika-deneg-i-dostoinstvo-smerti.
13. Костерин А. Дух, душа и тело православного социализма // Православный социализм как русская идея. – http://chri-soc.narod.ru/kos_Dukh_dusha_i_telo_PS.htm.
14. Зиновьев А.А. Русская трагедия. – М.: Родина, 2018. – 528 с.
15. Хазин М. Воспоминания о будущем. Идеи современной экономики. – М.: Рипол-Классик, 2019. – 463 с.
16. Свт. Иоанн Златоуст. Беседы на 1-е послание к Тимофею. Беседа 18-я // Азбука веры: православная энциклопедия. – https://azbyka.ru/otechnik/Ioann_Zlatoust/tolkovanie-na-pervoe-poslanie-k-timofeju/18.
17. Сомин Н.В. Климент Александрийский и свт. Иоанн Златоуст: два взгляда на богатство и собственность // Новый социализм – XXI век. – http://novsoc.ru/n-v-somin-kliment-aleksandriyskiy-i-svt-ioann-zlatoust-dva-vzglyada-na-bogatstvo-i-sobstvennost/.
18. Сомин Н.В. Святые отцы – о праве собственности (Ч. I: «Любовь не ищет своего») // Новый социализм – XXI век. – http://novsoc.ru/n-v-somin-svyatyie-ottsyi-o-prave-sobstvennosti-ch-i-lyubov-ne-ishhet-svoego/.
19. Жижек С. О насилии. – М.: Европа, 2010. – 184 с.
20. Садулаев Г. Закабаление среднего класса // Свободная пресса. – https://svpressa.ru/society/article/57292/.
21. Фурсов А.И.Европейская система государств, англосаксы и Россия / Фурсов А.И. Мировая борьба. Англосаксы против планеты. – М.: Книжный мир, 2016. – 512 с.
22. Дугин А.Г. Русский Логос II. Русский историал. Народ и государство в поисках субъекта / Дугин А.Г. Ноомахия: войны ума. – М.: Академический Проект, 2019. – 959 с.
23. Дугин А.Г. Русский Логос – русский Хаос. Социология русского общества. – М.: Академический Проект, 2015. – 583 с.
24. Прот. Владислав Цыпин. Апология монархии // Православие.Ru. –https://pravoslavie.ru/125291.html.
25. Основы социальной концепции Русской Православной Церкви // Азбука веры: православная энциклопедия. – https://azbyka.ru/otechnik/dokumenty/osnovy-sotsialnoj-kontseptsii-russkoj-pravoslavnoj-tserkvi/.
26. Прот. Владислав Цыпин. Республика и монархия// Православие.Ru. –https://pravoslavie.ru/117895.html.
27. Сорокин П.А.Социокультурная динамика / Сорокин П.А. Человек. Цивилизация. Общество. – М.: Политиздат, 1992. – 543 с.
28. Сомин Н.В. Уранополитизм и капиталофилия // Православный социализм как русская идея. –http://chri-soc.narod.ru/Uranopolitizm_i_kapitalofilia.htm.
29. Свт. Иоанн Златоуст. Беседы о статуях, говоренные к антиохийскому народу. Беседа 12-я // Азбука веры: православная энциклопедия. – https://azbyka.ru/otechnik/Ioann_Zlatoust/besedy-o-statujah/#0_12.
Андрей Борисович Костерин, редактор портала «Новый социализм – XXI век», г. Владимир
.jpg)
