«Всего прочнее на земле печаль
И долговечней - царственное слово»
Анна Ахматова. 1945.
Мария Сергеевна Петровых - одна из загадочнейших фигур русской поэзии. Бывает нас удивляет тайна поэтической славы и известности какого-то громкого имени. Здесь остается только удивляться тайне этого почти скрытого от читателей - волею судеб и обстоятельств - значительного, высокого и отточенного поэтического таланта. Недаром её жизненная и литературную судьба, как и её поэтическое творчество, ассоциируются с образом заброшенного тайника. Когда-то Мария Сергеевна произнесла о себе не без горечи, но с надеждой:
...Кто же всё-таки, кто же ты?
Отзовись из безвестности.
Лишь тростник заколышется
Тем напевом, чуть начатым...
Пусть кому-то послышится,
Как поёт он, как плачет он.
В горьких, порою рыдающих строках поэзии Марии Петровых - судьба её самой и её поколения. В них - пережитые и выстраданные мысли и чувства людей дореволюционного уклада, выживших после жестоких, обжигающих событий начала XX века, хранивших традиции истинной русской культуры, идеалы Cвятой Руси и говоривших на чистом русском языке.
Чуждые выспренности, далекие от модных в ту пору лозунгов и политического пустословия, простые по лексике, но ёмкие строки её стихотворений с присущей им зачастую кольцевой композицией и рефренами, психологической насыщенностью и мелодичностью действительно напоминают песни или же народные плачи. Одно из них так и называется: «Плач китежанки».
Боже правый, ты видишь
Эту злую невзгоду.
Ненаглядный мой Китеж
Погружается в воду.
Затонул, златоглавый
От судьбы подневольной.
Давней силой и славой -
Дальний звон колокольный.
Затонул, белостенный,
Лишь волна задрожала,
И жемчужная пена
К берегам отбежала.
Затонул мой великий,
Стало оглядь безмолвно,
Только жаркие блики
Набегают на волны.
В этом плаче - воплощение внутренней сути Марии Петровых, художественное воплощение того, что мучило и увлекало её, какие чувства и убеждения двигали ею, что было для неё заветным и что придавало ей силы.
«Родина моя - Ярославль, вернее Норский посад под Ярославлем, - писала Мария Сергеевна, родившаяся в 1908 году в семье директора фабрики «Товарищество Норской мануфактуры» Сергея Алексеевича Петровых. - ...Крутой берег Волги с оврагами... На крутых горах - церкви: три церкви в Норском посаде и четвертая подальше - в селе Норском... Три класса начальной школы и подготовка в гимназию, где учиться мне так и не пришлось. Дальнейшее моё обучение было уже в советской норско-посадской школе, а потом в ярославской школе...» Жизнь явилась уже в другом измерении. Как скажет она позже в одном из стихотворений: «Мировоззрение переиначили».
В своих коротких автобиографических заметках Мария Сергеевна рассказывает о вехах своего творческого пути: об учёбе, поэтических собраниях, имевших место быть в Ярославле в Союзе поэтов, на Высших государственных литературных курсах, затем в Московском университете, законченном экстерном, и в Москве в Союзе писателей, куда вступила в 1942 году, о своей работе над поэтическими переводами, о своих литературных увлечениях и предпочтениях. О многом же, очень существенном и важном, что случилось в жизни и на литературном пути - рассказать было просто невозможно.
«Мучениками немоты» называла она своих современников. «Меня швыряло из огня да в полымя И вновь об лед»; «Судьба за мной приглядывала в оба, Чтоб вдруг меня не обошла утрата, Я потеряла друга, мужа, брата, я получала письма из-за гроба». А в одном стихотворении, обращаясь к персонажу народных песен, былин и сказок, явившемуся наяву в драматические 30-е годы: «Черный ворон, черный вран, Был ты вором, иль не крал?» - слышит в ответ слова: «Я белее был, чем снег, Я украл ваш краткий век. Сколько вас пошло травой, Я один за всех живой».
Строки, наполненные нотами глубокой тревоги, боли, неблагополучия, растерянности, обреченности, внутреннего смятения, отчаяния - не случайны: «О, сердце человечье, ты всё в кровоподтеках»; «Хотя б глоток, - Мгновенье воздуха, мгновенье!..»
Как и слова: «Кто доживет до переклички перед Рождественским постом?» Среди родных и близких друзей Марии Сергеевны было немало людей верующих, православных и священнослужителей Церкви, прошедших лагеря, тюрьмы, ссылки, аресты и допросы во время массовых репрессий зловещих 30-х годов, как и угрозы богоборческого лихолетья годов последующих. «Оглянусь - окаменею...»
Родной дядя (брат матери) - священник Троицкой церкви Норского посада Димитрий Александрович Смирнов, прошедший лишения и гонения и пострадавший за Христа до смерти – прославлен ныне - решением Священного Синода Русской Православной Церкви 17 июля 2001 года - в лике священномучеников. Он был личным секретарем митрополита Агафангела (Ярославского и Ростовского) - святого исповедника Церкви Русской, бывшего одним из местоблюстителей святителя Тихона Патриарха Московского и всея России.
Дядя её отца - Иван Семёнович Петровых, церковный деятель и духовный писатель, митрополит Иосиф, неоднократно арестовывался. 19 ноября 1937 года был приговорён к расстрелу Тройкой УНКВД по Южно-Казахстанской области. Был расстрелян 20 ноября 1937 года вместе с митрополитом Казанским Кириллом (Смирновым). Владыка Иосиф прославлен в лике священномучеников Русской Православной Церковью Заграницей в 1981 году.
Муж Марии Петровых - Виталий Дмитриевич Головачев, библиограф и музыковед постановлением особого совещания при НКВД СССР был осужден к 5 годам ИТЛ и сослан в Медвежьегорск (Карелия). Умер в 1942 году в спецлагере. «Если бы поверить в нашу встречу. Больше мне не надо ничего».
Позже Мария Сергеевна горько произнесет: «И вот я почти одна. Но все ж не напрасно, не зря живу, Я жертвы великие назову, Великие имена». Воистину - имена великие: на крови новомучеников и исповедников стоит Церковь Русская, их жертвенным подвигом жива Русская Земля.
А скольких поэтов доведется ещё оплакать Марии Петровых, почти ещё девочкой стоявшей у гроба Сергея Есенина. «Крепнет сиротство день ото дня», - печалится она. «Никого не узнаю. Исчез он Мир, где жили милые мои. Только лес еще остался лесом, Только небо, облака, ручьи».
Мария Петровых, почувствовавшая своё литературное призвание с юных лет, жила в самом вихре литературного процесса страны. Её думы, мысли, труды и радения - о литературе и для литературы. Круг её общения - поэты, писатели, литературоведы, Близко знавшая Анну Ахматову и дружившая с ней, Мария Сергеевна давала нашей знаменитой соотечественнице советы и рекомендации по поэтическим переводам. Сама же Анна Ахматова ценила «редакторский рентген» Марии Петровых, а некоторые из её стихов называла «шедевром лирики последних лет». Прекрасный знаток многогранного русского слова, владея тонким чутьём языка и щедрой доброжелательностью к чужому таланту, Мария Сергеевна была не только блестящим, глубоким поэтом, но и искусным переводчиком.
Работать ей довелось литературным сотрудником в газете «Гудок» и в «Сельхозиздате». А годы войны провести в эвакуации в городе Чистополь Татарской ССР. Как вспоминала она позже: «Дальний Чистополь на Каме, На сердце горящий шрам». И в эти годы шла у неё напряженная литературная работа. Её переводческая работа началась еще в 1934 году, а в 1941 вышла первая книга переводов туркменского поэта Молла Непеса. Военные годы были отмечены стихотворным вечером в Чистополе, стихотворным вечером в Москве, совместно с Б. Пастернаком, Н. Асеевым, К. Кулиевым, и - вступлением в Союз писателей. В 1943 году Мария Петровых сдает рукопись своих авторских стихотворений в издательство «Советский писатель» и... получает 4 отрицательных рецензии. И - немудрено: новое направление социалистического реализма в литературе требовало пропаганды коммунистических идей, а сердца верующих и верных прежней России людей жили идеалами Православной Руси, опустившейся теперь, как Китеж-град, в свою потаенную глубину.
В резолюции ЦК РКП(б) «О политике партии в области художественной литературы» от 18 июня 1925 года партия высказалась за то, чтобы критика продолжала вести беспощадную борьбу с врагами, но бережно воспитывала близких ей людей. «Чужеродные явления»в пролетарской литературе должны быть устранены. Отношение к «попутчикам» и «идеологическим агентам буржуазии» было определенное.
Это были времена господства вульгарно-социологического подхода к оценке литературы. Марию Петровых занесли, впрочем, как это было и с Анной Ахматовой, и даже Александром Сергеевичем Пушкиным, в разряд «внутренних эмигрантов» или «поэтов, безнадежно устаревших». Критики решили, что такая поэзия нужна «только двум и очень узким категориям читателей. Во-первых, «интеллигентам», одиноким, замкнутым в себе людям (преимущественно женщинам), во-вторых, «любителям мастерства и формы как таковых» и печатать их не следует.
Более опубликовать книгу Мария Петровых не пыталась. И только строки стихотворений говорят о её внутреннем смятении: «Меня не должно быть...»; «Легко ль понять через десятки лет - Здесь нет меня, ну просто нет и нет»; «При жизни я была так глубоко забыта, Что мне посмертное забвенье не грозит».
Долгие годы Марию Петровых называли замкнутой в себе, узколичностной, любительницей внешней литературной формы. Ни одно, ни другое - не приемлемо было для неё. Мария Сергеевна не любила пустых красивостей, яркой окололитературной мишуры и словесных фокусов модерна, убивающего самый смысл и сущность искусства. «Все эти смутные мысли, натужные и напряженные, негармоничные... Эксперименты в русском языке, русской речи, выверты... - все анти-гармония, то есть слово изломанной души», - сетовала она в дневнике. «Лаконизм, гармония, скрытый огонь» - вот, что она ценила в поэзии.
Она воспринимала земную человеческую жизнь своею честною, мужественной и нежной душой, - не шутейно, но как ответственное делание, как испытание, как труд души. «Страшен так, что нету сил, Напряженный промежуток От рождений до могил». Или: «Как тяжело не слышащей, незрячей пустой душе», - читаем в её стихах. А в своих дневниковых записях она произнесла следующие слова: «Смысл жизни не в благоденствии, а в развитии души». Она и в творчестве отличалась значительностью и ёмкостью поэтического мышления. В её стихах - опыт эпохи, опыт поколения, опыт и горький, и спасительный. Слова, сказанные ею Анне Ахматовой: «Твоя жестокая судьба Была судьбой всего народа» - в полной мере относятся и к ней самой. Позже она скажет:
Я слов не нахожу - как ты чужда мне,
Поэзия шестидесятых лет.
Не распрощаюсь я с любовью давней -
С владычеством предчувствий и примет.
О Господи, какое многословье,
Какое расслабление умов!
Нет не расстанусь я с моей любовью -
Поэзией незаменимых слов.
Не находя выхода своему творчеству, как будто охваченная немотой: «Меня сковало смертной немотой...» - Мария Сергеевна занимается поэтическими переводами.
И здесь любители поэзии обнаруживают для себя удивительную вещь: стихи известных и любимых поэтов прошлого века разных народов СССР и поэтов так называемого «социалистического лагеря» разговаривали с ними поэтическим языком Марии Сергеевны Петровых. Она переводила с туркменского, литовского, армянского, грузинского, еврейского, кабардинского, болгарского, польского, чешского, югославского, андалузского, вьетнамского и индийского языков.
В 1943 году вышла книга её переводов литовской поэтессы Соломеи Нерис. А в 1944 году состоялась судьбоносная поездка в Ереван для работы над переводами молодых армянских поэтов - Маро Маркаряна, Сильвы Капутикян и других. Именно усилиями Маро Маркаряна в Ереване выйдет позже, в 1968 году, единственная прижизненная книга Марии Сергеевны Петровых «Дальнее дерево», изданная без её участия. Конечно, небольшая и малотиражная книга избранной лирики включала в себя далеко не всё из созданного. А в 1970 году Мария Сергеевна получила звание деятеля культуры Армении. И еще через десять лет - премию Союза писателей Армении.
А тогда поездка в Ереван была, как отдушина, как глоток свежего воздуха. Позже, в своей автобиографии она напишет: «Молодые поэты оказались на редкость одаренными, работать над переводами было упоительно... С тех пор - моя любовь к Армении, моя верность».
Осень сорок четвертого года,
День за днем убывающий зной.
Ереванская синь небосвода
Затуманена дымкой сквозной.
Сокровенной счастливою тайной
Для меня эта осень жива.
Не случайно, о нет, не случайно
Я с трудом подбираю слова, -
Будто воду из глуби колодца,
Чтоб увидеть сквозь годы утрат
Допотопное небо Звартноца,
Обнимающее Арарат.
К переводам Мария Петровых относилась ответственно, как и сказала в своих стихах: «Такое дело: либо-либо. Здесь ни подлогов, ни подмен...» И: «Пусть чья-то речь в живом движенье Вдруг зазвучит без искаженья На чужеродном языке».
Удивительное дело, как удалось ей, после жестоких утрат и унижений, когда она говорила: «Во мне живого места нет» - сохранить в себе «и безоглядное любвеобилье детства, и юности непримиримый нрав»? В одном из своих стихотворений она сказала: «Сердцу ненавистно ненавидеть. Сердцу ненавидеть несподручно»; «Ненависть - пустыня... Ни ветра, ни воды». А в другом: «Одна на свете благодать - Отдать себя, забыть, отдать И уничтожиться бесследно». Редкое для поэта качество. И это не пустые слова - в дневнике читаем: помочь этому, поддержать того, утешить третьего. Как же она понимала и любила собратьев по перу, знаменитых и не очень! - «Вечно в работе, всегда в нищете, Всегда в полете... О, путь поэта!» И не удивительны ли её слова: «Без тайной зависти свой крест неси»?
В «тихом и грозном голосе» Марии Петровых, в её умении не погибнуть «от унижений и обид», когда нужно жить «сердцем негодующим крепясь», «в бессильной ярости сжимая кулаки», видится то удивительное свойство русского народа, которое называется - терпение. «Буду замертво жить. Буду жить терпеливо». Особая русская выносливость, способность приноровиться, не уступая, гнуться не ломаясь, хранить верность себе и Богу, даже когда вокруг «плен и тлен».
И как тут не вспомнить евангельские слова: «Любовь не мыслит зла» (1 Кор. 13: 5). Это умение не возненавидеть, но любить, - особенно остро проявилось, когда на Отечество обрушилась «злая боль войны». В стихах военных лет Марии Петровых - и скорбь о страдающей Родине, и требование возмездия, и уверенность в победе: «Где павшие братья, - война, война! В безвестных могилах... Мы взыщем за милых, Но крови святой неоплатна цена»; «Слезы эти - зарева кровавей - Отольются гибелью врагу»; «Врагов укроет лишь могила, И та исчезнет без следа».
Тяжесть войны объединила людей. Прошли и годы жестоких гонений, жизнь внешне как будто устроилась, но поменялась ли идеология, мировоззрение? «Не мыслю живущих обидеть, Но как здесь темно и мертво»; «Какие-то ходы и переходы И тягостное чувство несвободы»; «Не однажды реки вспять поворачивали силой... Стала мертвою вода»; «Идешь и думаешь так громко, Что и оглянешься не раз»; «Давным-давно та церковь замолчала, Быть может снесена»...
Было то, что не оставляло, мучило и обжигало её всю жизнь: «Всю ночь страданье раскаленное, О совесть, память, жаркий стыд!..» Темы долга, памяти, совести, возмездия, ответственности перед потомками, покаяния - ключевыми проходят через всю поэзию:
А нас ещё ведь спросят - как могли вы
Терпеть такое, как молчать могли?
Как смели немоты удел счастливый
Заранее похитить у земли?
И даже в смерти нам откажут дети,
И нам ещё придется быть в ответе.
Но и в это время Мария Сергеевна не отделяет себя от народа, от Родины. В письме уезжающему за границу писателю есть слова, выделенные ею жирным шрифтом: «Останьтесь верны Родине, где бы Вы ни находились... Нет Родины у Вас, кроме России. Но и на чужбине можно жить достойно и плодотворно и служить Родине своей. Живите в полную силу».
Она не терпела пренебрежительного отношения к народу, как к толпе: «И я не по праздной причине Людьми называю людей». А в стихотворении «Лесное дно», как и многие из её стихов, как будто зашифрованном тайнописью образов, она говорит: «А памяти чёрные шрамы свежи На белых стволах... Это летопись леса. Прочтешь лишь начало - и схлынет с души Невидимая вековая завеса... Я знаю под грубой корою берёз Сокрыта прозрачнейшая сердцевина». И в этом - вера в Родину, пусть даже израненную и жестокую к своим детям, и вера в неиссякаемую силу и способность русского народа сохранить в себе всё лучшее, что было прежде и есть всегда в его главной сокровенной сути, пусть даже «под грубой корой», в глубине своей...
Таких зашифрованных стихов много. Это и «Дальнее дерево», трепещущее, как лихорадке, «оно дрожит дрожмя», «трепещет, как под топором» - от того, что его пытаются оторвать от корней: «Оно б хотело убежать, Да корни глубоки», появившееся в 1959 году. Это и стихотворение «Отрывок», написанное в 1928 году. Стихотворение, изображающее морскую бурю - бурю революционных перемен - которая, как «голодный зверь» пытается «втоптать в себя чужую силу». Воистину это стихотворение пророческое. Поэтам свойственно невольно пророчествовать, раскрывая скрытую глубь событий. Но это пророчество пронизывает временное пространство: «Сквозь плен (сквозь тлен!) внемли очами Самосжиранию громад Безумных волн, голодных нами». Государство-громада с мощнейшей экономикой и всеобщей поднадзорностью рухнет через полвека, как и в 1917 году. Да и может ли устоять «царство, разделившееся само в себе» (Мф. 12: 25)? И спасется ли народ, если он забыл отеческие заветы и Бога?.. Как это актуально сегодня, когда снова стремительно утрачивается народом единодушие, нравственная чистота, память о прошлом и - вера!
Актуальна и мысль, терзающая и ведущая Марию Петровых всю её жизнь: слово или молчание, когда творится беззаконие? немота или ответ на зло? Для себя она решила и осуществила и жизнью, и своим творчеством: «Но либо молчание, либо лишь правда». Мария Сергеевна была максималисткой: «Коль мороз, так уж мороз. Счастье - счастьем, горе - горем»; «И скажешь ты два кратких слова, Два крайних слова: да и нет». А в стихотворении «Средневековье» герой сюжета - монах - говорит:
И я потребую отмщенья
За то, что здесь темно.
Да, я монах, но всепрощенье
Мне чуждо и смешно.
Я пред крестом творю молитву
В мерцании свечи,
И на коне бросаюсь в битву
С врагом скрестив мечи.
Когда, веки опустив и губы сжав замирают «в грозовом молчании могильном, вековом, беспомощном, бессильном» те, кто мог бы еще препятствовать разливающемуся злу, - остается одно: «И ни нам, и ни от нас прощенья, Только завещанье на отмщенье»... «Мне отмщение, Я воздам, говорит Господь» (Рим. 12: 19). Но не творится ли уже сегодня, в XXI веке, возомнившем вновь построить «новый дивный мир» без Бога и человека, это отмщение? И есть ли еще время говорить? А нам, сверстникам этого века - «Хватит ли отваги на отвагу»!?
В чем же черпала свои силы тогда ровесница мятежного XX века, сказавшая: «В себе отыщи непонятную силу, Как скрытую золотоносную жилу»? И что вдохновляло её?
Общение с природой, которая буквально зримо являлась в её стихах и очищала, предупреждала, успокаивала, утешала: «На листву, как на чудо, Я гляжу благодарно». Недаром же так часто повторяются в её поэзии ключевые слова: море, лес, вода, волны, ветер, звёзды, дерево, листва, птицы, небо. И, конечно - свет. «Все дело в свете», - убеждена она. «Февраль маячит светочем Предчувствий и примет»; «Лишь небо древней синевы Да золотой веселый свет в косматой седине травы»; «Ночь насмешливые звезды скалит»; «Звёзд голубые хрящи хрустят»; «Животворящая вода»; «Заливистая свора звёзд указывает путь»; «У птиц лесных и ты учись»; «Не верь, что ты звездой падучей скатилась»...
Любовь к близкому человеку - самоотверженная, нежная и кроткая; чувство сильное, всепоглощающее, жертвенное, нравственно-чистое:
Не взыщи, мои признанья грубы,
Ведь они под стать моей судьбе.
У меня пересыхают губы
От одной лишь мысли о тебе.
Воздаю тебе посильной данью -
Жизнью, воплощенною в мольбе,
У меня заходится дыханье
От одной лишь мысли о тебе.
Не беда, что сад мой смяли грозы,
Что живу сама с собой в борьбе,
Но глаза мне застилают слёзы
От одной лишь мысли о тебе.
Ещё - общение с людьми - с искренним великодушием и самоотдачей со стороны Марины Сергеевны: «Не зря, не даром все прошло, Коль сердца твоего тепло Чужую боль превозмогло, Чужое сердце отогрело».
И, конечно же, вера и молитва. В своем мысленном разговоре с мужем, томящимся в застенках, она произносит: «Ты думаешь о горькой, неминучей Глухой судьбе, что мне предрешена, Не думай так, мятется прах летучий, Но глубь небес таинственно ясна». Или же - совершенно ясно и определенно:
Как победить, преодолеть тревогу?
Где скрыться от смятенья моего?
Бог милостив - и больше ничего
Не скажешь. Всё, как есть, вверяю Богу.
Сердцу являлось и то, что увидеть воочию было уже почти не возможно: «Монастырский древний храм, Не разбитый, не спаленный»; «У Иверской мерцанье свечек ярых»; «И колокольный звон»; «Глубокий, переливчатый, богатый, Тот звон в ушах стоит». И - Пасха Господня, еще тогда в детстве, когда и люди, и вся природа славили Бога: «Ходит пашней грач серьезный, Ходит чинно взад-вперед, Не спеша поклоны бьет».
И щебечут в поднебесье
Малые колокола, -
Светлый день! Христос Воскресе!
Всемогущему хвала!
Сама тревога учила накапливать силы и выносливость: «Растоптанные заживо сердца Отчаянье вдруг заполняет силой»; «Отчаянье пошло мне видно впрок».
А какую силу черпали русские люди в родном классическом слове, тоже жёстко гонимым в первые послереволюционные годы. Мария Петровых писала в 1935 году:
Кто дает вам право спрашивать -
Нужен Пушкин или нет?
Неужели сердца вашего
Недостаточен ответ?
Если ж скажете - распни его,
Дворянин, а значит враг,
Если царствия Батыева
Хлынет снова душный мрак, -
Не поверим, не послушаем,
Не разлюбим, не дадим –
Наше трепетное, лучшее,
Наше будущее с ним.
Она духовно ощущала Александра Сергеевича, как близкого, родного, живого человека, переживала о перипетиях его жизни, думала о тайнах его творчества, о его умении пламя воплощать в стих и живо передала вдохновенный облик поэта в стихотворении «Болдинская осень». Печалясь о судьбе русского языка, сетовала в своих дневниковых записках: «Язык Пушкина забыт, в полном пренебрежении. Что творится с языком русским!»
Русский язык, русское слово, поэтическое слово - это была еще одна огромная область, откуда черпались силы. Со словом у Марии Сергеевны, человека и литератора, были свои особые отношения. Это была особенная тема и её лирики, и её жизни. Кто-то называет это «творческой драмой», «катастрофой литературной судьбы», но её ответственное и честное отношение к слову может послужить большим уроком для всех нас - и читателей, и писателей.
В наш век поспешного, шумного многоговорения и болтливой косноязычности не устают удивлять слова, произнесенные Марией Петровых: «Умейте домолчаться до стихов».
Одно мне хочется сказать поэтам:
Умейте домолчаться до стихов.
Не пишется? Подумайте об этом,
Без оправданий, без обиняков.
Но дознаваясь до жестокой сути
Жестокого молчанья своего,
О прямодушии не позабудьте,
А главное - не бойтесь ничего.
Сама Мария Сергеевна, хранитель и делатель подлинного русского слова во всей его красоте и полновесности к себе предъявляла чрезвычайно строгие требования: «Один неверный звук, Но и его довольно»; «Для сердца лучше смерть, чем мёртвые слова»; «И будь я проклята, когда солгу, Хотя бы раз, хотя б единым словом». Её долгое молчание объясняется не только обстоятельствами времени, в котором ей пришлось жить: «И я молчу десятки лет Молчаньем горькой Родины»; Или: «Снится ворон с карканьем вороньим. Диво ль, что словечка не пророним».
Но, - и прежде всего, - её стихи, как говорят исследователи, «промыты молчанием, как в старательском лотке, и лишь самые веские оставались на дне». Каждое слово взвешено, каждое слово выбрано со строгостью, каждая строка чеканно выражает смысл преподносимого предмета. Среди стихов сложно найти проходные: лаконичные, отточенные строки наполнены спрессованной силой внутреннего чувства и значительностью переживаний и обстоятельств.
Стремление к предельной точности и ёмкости слова отягощается для неё ещё и высоким требованием к подлинности художественного образа. Можно ли вообще человеческим языком передать и огонь сердца, и мудрость мысли, и глубину созерцания, и движения души, и правду жизни и природы? «Но у вьюги лучше получалось, Оттого-то мне и замолчалось». Или: «Ты думаешь правда проста? Попробуй, скажи. И вдруг онемеют уста, Тоскуя о лжи. Какая во лжи простота, как с нею легко, А правда совсем не проста, Она далеко».
Она страшилась даже той неправды, которая может случиться после её земного ухода:
Хоть графоманство наших дней
Еще не худшая из маний -
Скажи, что может быть страшней
Придуманных воспоминаний?
Зачем они? Они затем,
Чтоб уцелеть и после смерти,
Чтоб не исчезнуть насовсем...
Ни слову в тех строках не верьте!
Мечтая, как и любой, произносящий слово, быть услышанной, популярности модной и шумной она не искала. Известны её слова: «Я не носила стихи по редакциям... Да и в голову не приходило ни мне, ни моим друзьям печатать свои стихи. Важно было одно: писать их». Говоря о своем знакомстве с А. Ахматовой заметила: «К знаменитостям - тяги не было никогда». А в одном из своих стихотворений военных лет сказала: «Мы начинали без заглавий, Чтобы закончить без имен. Нам даже разговор о славе Казался жалок и смешон». Да, в те годы поколение «горя и побед» ждало одной славы - победной славы «освобождающей войны».
Мария Петровых часто сетует по поводу своей якобы «немоты», долгого молчания, отсутствия вдохновения. Но она не оставляла себе права на ошибку и поднимала для себя планку чрезвычайно высоко: «Ладони взвешивали слово...»; «Весь век лишь слова ищешь ты, Единственного слова».
Ко всему этому добавлялось еще одно требование - не идти на поводу литературной моды, пустой крикливой яркости, увлекательных сюжетов : «Не разгадаю никак, почему Властвует тема злодейства?»
Быть собою - было очень важно для Марии Сергеевны. В дневнике читаем: «Все настоящие поэты всегда - во всякую пору жизни были собою». Не раз вспоминала она об этом редком качестве и в стихах: «Нет несчастней того, кто себя самого испугался, Кто бежал от себя». Ей было важно - не идти не только на поводу навязываемой идеологии, но и даже своего вдохновленного творческого потока, чтобы «созвучья, рвущиеся врозь», не увели от главного: «Куда, коварная строка? Ты льстишься на приманку рифмы?.. Коль ты стрела - лети навылет, Коль ты огонь - свети насквозь».
Мария Сергеевна оставила стихотворение, обращенные к поэтам, которое так и называется «Завещание». Стихотворение программное и очень простое. «Не ведайте, поэты, Ни лжи, ни клеветы...»; «Пускай душа забита, Она еще жива. Пусть правда позабыта - она одна права. Напоминать про это - священный долг поэта, Священные права». О славе поэта она судит так: «Не та пустая слава Газетного листка, А сладостное право Опережать века... Один лишь труд безвестный - За совесть, не за страх, Лишь подвиг безвозмездный Не обратится в прах».
Сама она стремилась строго выполнять свои правила, и в конце своего пути, - не горделивая, не амбициозная, не самовлюбленная - могла с полным правом сказать: «Да, я горжусь, что могла ни на волос Не покривить ни единой строкой, Не напрягала глухой мой голос, Не вымогала судьбы другой». И еще: «Я счастливее многих...»
Удалось ли её «поэзии незаменимых слов» опередить века? Удалось ли пройти «сквозь чащу мертвых лир»? Безусловно - удалось. Сегодня читателей могут порадовать несколько изданий её избранного, литературоведческие статьи о ней, воспоминания, песни на её стихи, артистические поэтические встречи, знакомящие с её творчеством. Есть фонд Марии Петровых в Москве. В Ярославле есть библиотека, названная в её честь. И, говоря её словами: «Но светится твой тайный след В иных сердцах... Иль это мало В живых сердцах оставить свет?» А мы должны добавить - не только свет, но и серьезный урок истинной художественности, высокой требовательности к себе, творческой и гражданской прямоты и честности.
На Введенском кладбище в Москве, на месте упокоения Марии Сергеевны Петровых, отошедшей в иные обители 1 июня 1979 года, начертаны последние слова, сказанные ею: «Недостойной дарован Господней рукой Во блаженном успении вечный покой». Слова веры и упования.
Лариса Пахомьевна Кудряшова, русский православный поэт и публицист
